Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота Страница 65

– Я ответственен за здоровье своих людей.

– Так, – сказал «замученный петух», – с меня достаточно. Господин инспектор, пойдемте, пожалуйста. Оставаться здесь далее не имеет смысла.

Они вышли под дождь и лугом пошли вниз к шоссе. Так и шли они рядом, маленький толстяк и худой верзила. На шоссе их уже ждал служебный автомобиль. Они сели в него и уехали.

Когда мы вернулись в замок, меня вызвали к руководителю лагеря.

Толстяк из министерства и «замученный петух» с Лампрехтом находились в его камере. Они сидели со злорадными физиономиями, как примерные мальчики, которые наябедничали на товарища, и теперь предвкушают наказание проказника.

– Товарищ Прин, расскажите, что случилось в «Хундсгрюн», – строго сказал Лампрехт.

Я коротко доложил.

– Это так, господа? – спросил их Лампрехт.

Оба согласно кивнули.

– Так как Ваш прежний руководитель колонны в понедельник уходит, с этого момента я назначаю на эту должность Вас, товарищ Прин, – сказал Лампрехт.

– Благодарю Вас и обещаю быть верным своему долгу!

– Но… – запыхтел толстяк из министерства.

Он встал. Вслед за ним поднялся и «замученный петух».

– Вы раскаетесь в этом, господин Лампрехт, – сказал толстяк повышенным тоном. Однако вслед за этим никаких мер не последовало.

Через месяц Лампрехт ушел в отпуск и назначил меня исполняющим свои обязанности.

Если мое предыдущее выдвижение на должность руководителя колонны в лагере восприняли довольно спокойно, то теперь старожилы были взбешены. Я отчетливо видел это по выражениям их лиц. Особенно обойденными чувствовали себя «старики» со стажем пребывания в лагере около двух лет. Открыто мне никто из них ничего не говорил, потому что в лагере была установлена строгая дисциплина. Но в общении со мной преобладал раздраженный тон. Чтобы завоевать их расположение, мне нужно было проявить свою заботу о них.

По утрам я выполнял дела, связанные с бумагами, а затем весь день носился на мотоцикле от одной стройплощадки к другой и следил за порядком.

Однажды вечером мне позвонил мельник из Тальгрунда, местечка, расположенного недалеко от Хундсгрюна. Речь шла о колонне «Хундсгрюн». Кто-то из колонны украл у него ветчину.

– Когда Вы обнаружили пропажу?

– Три дня назад.

Я пообещал ему строго разобраться и сделать все от меня зависящее.

Проклятье! Если прошло уже три дня, то, скорее всего, ветчина давно съедена и, кроме кости, от нее ничего не осталось. Попытка разобраться на построении явно не привела бы к успеху.

Вечером, после того, как прозвучал сигнал «Отбой», я распорядился поднять всех снова: «Ревизия рундуков». С переносной лампой я шел от рундука к рундуку, от нар к нарам. Под соломенным тюфяком одного юноши из Дрездена я нашел то, что искал: ветчина! Она была целехонькой, не было отрезано ни кусочка.

Я приказал руководителям колонны и группы, в которых состоял правонарушитель, прибыть ко мне. После нашего предварительного разговора вызвал его самого. Он оказался маленьким бледным юношей с оттопыренными ушами. В его черных глазах отражался страх побитой собаки.

– Ты украл ветчину на мельнице?

Долгая пауза. Затем почти неслышно:

– Да.

– Почему? – он молчал. – Так почему? – подошел я к нему вплотную.

Он заплакал. Он плакал беззвучно, только лицо его исказилось в гримасе, и слезы текли по щекам.

– Ты будешь говорить?

Несколько всхлипов, сопровождаемых молчанием. Я понял, что от него ничего не добьешься.

– Ну что же, – сказал я. – Завтра утром ты должен покинуть лагерь. Ранним утром. И тебе никогда больше не разрешается здесь появляться.

Он щелкнул каблуками, большие пальцы вдоль швов брюк, хотя слезы лились, не переставая.

– Да, после этого доверять ему больше нельзя, – согласился с моим решением руководитель колонны, когда правонарушитель вышел.

Затем вышли и они оба. Я остался одним.

Я лег на нары, скрестил руки за головой и стал размышлять над этим случаем. Глупая история! Особенно обидно, что она случилась как раз при моем руководстве. Стук в дверь.

– Войдите!

На пороге стоял Мэнтей. В мерцающем свете свечи его лицо выглядело жестко, почти зло.

– Я хотел бы поговорить с тобой, товарищ Прин.

– Пожалуйста, – поднялся я ему навстречу.

– По поводу парня, который украл ветчину.

– А ты тут при чем? Пусть бы он сам и пришел.

– Он плачет, – ответил Мэнтей.

Мэнтей относился к старожилам. Ему было уже двадцать три. До этого он работал на горнодобывающих предприятиях Рура. Слишком прямолинейный, но хороший рабочий, пожалуй, самый лучший. И прекрасный товарищ.

– Он сказал нам, что ты прогнал его, – продолжал Мэнтей. – Я хотел бы попросить тебя оставить его.

– Нельзя, этот парень совершил кражу.

– Он украл ветчину, – возразил Мэнтей, – потому что очень нуждается в деньгах. Его мать серьезно больна, и он хотел послать ей денег.

– И ты веришь этому?

– Да, верю, – с убеждением сказал он.

По-честному, я и сам думал так же. Этот бедный, плачущий юноша, в общем-то, никаким вором и не был. В его пользу было и заступничество Мэнтея. Однако должна быть дисциплина. И я не мог помиловать его, как бы мне этого не хотелось, даже ради Мэнтея.

– Посмотри-ка, товарищ Мэнтей, – я говорил, насколько мог, в дружеском тоне. – Ты должен это понять. Пусть я прощу ему сейчас этот проступок. Но после этого можно ждать, что завтра ко мне придет любой подлец, и скажет: «Когда тот парень украл ветчину, ты закрыл на это глаза. А я, что, не такой?» И куда же мы придем? Нет и нет! Юноша должен понести свое наказание. И, кроме того, подумай, что скажут там, снаружи? «В лагере добровольной рабочей повинности сброд воров»!

– Мне наплевать на то, что скажут снаружи, – грубо ответил Мэнтей, – но далеко не безразлично, что станет теперь с этим парнем. Когда этот несчастный вернется домой, где больная мать и безработный отец, и объявит, что изгнан за воровство, поверь мне, этим дело не кончится.

Я встал. Мы были одного роста, и наши взгляды встретились в упор.

– С меня достаточно, – сказал я жестко. – Все остается так, как я решил. Баста! Отправляйся спать!

Он постоял еще мгновение, играя желваками, затем повернулся и вышел. Я снова остался один.

Впервые я почувствовал противоречие жизни со всей остротой: здесь – участь отдельного человека, там – благо коллектива, общества. Я сделал выбор в пользу коллектива и был уверен, что буду поступать так и в дальнейшем, как бы тяжело мне при этом не было.

При построении на следующее утро дрезденец уже отсутствовал. Я позаботился о том, чтобы он покинул замок еще на рассвете. Мне бросилось в глаза, насколько расстроенными и вялыми были люди в колоннах, но я промолчал. «Они снова придут в себя», подумал я. У меня еще не было достаточного опыта руководства людьми, но я твердо знал уже тогда, что упрямство нужно душить в зародыше, иначе оно может перехлестнуть через край.

Вечером, когда колонны вернулись и, как обычно, обедали, в столовую пришел я.

– Приятного аппетита, – сказал я.

Никто не ответил. Беседа за столом прекратилась, однако ощущалось какое-то напряжение. За одним из столов они сомкнули головы и пошептались. После этого кто-то пробубнил вниз под стол:

– Этому мы пересолим ветчину!

Раздался смех. Я поднял голову и посмотрел в этом направлении. Сразу стало понятно, от кого исходили эти слова: Мэнтей!

– После обеда всем быть в зале для собраний! – объявил я громко.

Все притихли, но потом говор усилился.

Я понимал, что теперь наступил решающий момент. Если я уступлю, то они выйдут у меня из подчинения навсегда. Рухнет дисциплина в лагере. Я не мог разочаровать Лампрехта таким результатом.

Через полчаса все собрались в большом помещении, которое служило нам для проведения собраний. Стоял ноябрь, и снаружи было уже темно. В мерцающем свете свечей по стенам метались тени голов. Я вышел и встал перед ними.

– Товарищи! – обратился я к ним. – Вы все знаете, что здесь случилось вчера. Я должен был удалить одного из нашей среды, так как он совершил воровство. Я знаю, что некоторые из вас находят наказание слишком жестким. Но я должен был принять решительные меры исключительно в общих интересах.

Бормотание на задних скамейках, которое постепенно усиливалось. Я выдержал паузу. Они продолжали. Тогда я заревел во всю силу своего голоса:

– Кому это не нравится, может уходить, но только сразу, сейчас!

Шарканье ног, чья-то спина. За ним встал второй, третий. Всего ушли тридцать человек. Почти вся колонна. Мэнтей – первым.

Я назначил старшим в зале руководителя одной из колонн и вышел вслед за ними.

– Построиться во дворе! – приказал я. Они неохотно повиновались.