Военные рассказы - Юрий Олиферович Збанацкий Страница 7

Проводник наспех рассказывал о предстоящем пути.

— От балки чуть-чуть повернешь вправо, а тогда уж держи курс прямо. Как раз и выйдешь напротив жандармерии.

Когда Степан Юхимович вызвал проводника Александра Бабича, перед ним предстали двое.

Вторым был Иван Емельянов. Хотя Ваня никогда не бывал возле Пырнова и не знал тут ни единой тропки, однако появлению его никто не удивился.

Бабич и Емельянов были неразлучными друзьями. Сашко вырос на Десне, а Ваня где-то на Оке. Встретились они первый раз в партизанском отряде. И такая между ними завязалась дружба, что, как говорится, водой не разольешь.

Друг за другом как тень ходили. Чуть только от Ивана отстал где-нибудь Александр, Иван по всему лагерю бегает:

— Сашка не видали?

И у него лицо такое озабоченное. А Александр в это время в другом конце лагеря допытывается:

— Не было тут Емельянова? Куда же это он запропастился?

И когда они в конце концов находили друг друга — столько бывало радости!

Поэтому задание, полученное Александром, всегда в равной мере принимал на себя и Емельянов Иван.

Отойдя от командира, Бабич с Емельяновым сразу же начали советоваться, как им лучше провести свою роту на исходную позицию. Сашко чертил что-то на песке и тихим голосом объяснял, Ваня одобрительно кивал головой и даже пытался кое-что советовать, а то и возражать, будто бы он знал тут местность не хуже друга.

Я видел, что Степан Юхимович хотя и уверен в проводниках, но, пожалуй, здорово сожалеет, что сам не может заменить их всех. Тогда бы, наверное, у него на сердце стало спокойнее.

Науменко управлял подразделениями, наступавшими с севера, я шел с юга. Сперва проводником для меня Степан выделил кого-то из лесников, но потом, подумав, кликнул Илью:

— Ильюша! Пойдешь с командиром. Да смотри у меня…

— Есть, товарищ командир! — молодцевато козырнул Илья.

По глазам я видел — не хочется Романенко покидать своего патрона. И он, не выдержав, спросил:

— И там оставаться до конца боя?

Я поспешил ему на помощь:

— Приведешь на место — и сразу же к товарищу Науменко.

Когда совещание окончилось и командиры собирались уже расходиться, из-за кустов показалась пароконная подвода. Управлял ею партизан из головного дозора, на возу сидело еще несколько партизан, лошади же были чьи-то чужие.

Незнакомый голос возмущался:

— Дров искал. Выходит, и в лес съездить нельзя? Подвода остановилась. Партизаны стащили с воза бородатого дядьку. В поношенном ватнике и желтых огромных ботинках, он и впрямь напоминал лесоруба.

— Я ж не знал, что нельзя. А дома дров ни полена, жинка лается, вот и поехал… шукать…

— Чертову мать ты шукал, собака!

Увидев Науменко, «лесоруб» побледнел, замолчал и задрожал мелкой дрожью, будто его затрясла лихорадка.

— Староста, — пояснил мне Степан.

— Ну, ну, говори, только мне без вранья, уж я-то во как знаю, куда ехал?

Староста молча уставился в землю неподвижными глазами.

Стало так тихо, что я услышал, как за кустами между собой переговаривались Бабич и Емельянов: «Сегодня ведь пасха. Все немцы и полицаи в рай попадут». — «Жаль, жаль, весь рай запакостят». — «Черт с ними — пусть в рай идут, лишь бы не пакостили на этом свете».

Староста больше не произнес ни слова: то ли был настолько упрям, то ли с испугу у него язык отнялся.

Мы понимали: немцы в Пырнове не дремали и этот «дровосек» был, безусловно, их разведчиком.

V

Среди ночи дотоле молчаливый лес сразу ожил. Зашелестели кусты, шепотом передавались команды. Хрустнет где-нибудь ветка, звякнет случайно кто-нибудь оружием — и сейчас же по ряду несется: «Ш-ш-ш… тише!»

Ни одного резкого звука, только шорох сотен ног о землю, да еще слыхать, как живет лес, что движется по нему не легкий шелест ветра, а нечто грозное, сильное и живое. Даже соловьи приумолкли. Или, быть может, просто уснули в эту пору перед рассветом?

Ночь темная, не видать ни зги. Еще с вечера надвинулись тяжелые тучи, стал накрапывать дождь, унявшийся только ночью. Земля парила, деревья густо усеялись тяжелыми каплями, насыщенная тяжелым туманом темень давила и казалась до того густой и плотной, что люди будто не шли, а все время врезались в нее, словно в какую-то стену.

Передовые дозоры еще с вечера залегли на окраинах Пырнова. Они сообщали через каждые четверть часа, что в городе все спокойно, никаких признаков приготовления к бою не наблюдается. На площади допоздна скулила гармошка да заливались смехом дочки старост.

Однако от острого глаза разведчиков не укрылось и то, что гарнизон городка жил настороженно, придерживаясь всех правил военной обстановки. В дотах и укреплениях день и ночь начеку находились солдаты, у опушки леса были расставлены секреты с ручными и станковыми пулеметами. Возможность ворваться в городок без выстрелов отпадала.

Мы понимали: враг встретит нас шквальным огнем. В гарнизоне подымется тревога. Успех зависит от первого рывка вперед. Первый выстрел — и всеобщая атака. Партизаны должны ворваться на окраину еще до того, как все немцы вступят в бой. Если враг успеет опомниться и занять оборону, тогда можно провоевать тут весь день и уйти ни с чем. А то и вызвать на себя еще немцев из Киева. Нужно было заставить врага драться в строениях, сковать все его возможности маневрировать.

Мы знали: сумеем сделать это, не побоятся наши партизаны смело броситься под горячий град пуль, вихрем ворваться на окраину — мы победим. Дрогнут наши ребята, начнут кланяться первым пулям, залягут, не добежав до города, — считай дело проигранным. Можешь тогда выводить из боя людей, выносить убитых и раненых, отступать обратно в