Арсений Тишков - РУДОЛЬФ АБЕЛЬ ПЕРЕД АМЕРИКАНСКИМ СУДОМ Страница 8

Наступило утро 25 октября. Настала очередь судьи Байерса выступить перед присяжными со своим напутствием.

В этот день Донован пометил в своем дневнике о том, что неумолимый и повелительный Мортимер Байерс «царил» в зале судебного заседания. «Байерс задавал тон на процессе. Все ориентировались на него, и присяжные почтительно взирали на него».

Итак, Байерс поднялся, чтобы в последний раз задать тон присяжным.

Вначале надо было показать «объективность».

— Наличие одного лишь сговора, — заявил Байерс, — не влечет за собой уголовной ответственности, поскольку люди, вступившие в заговор с целью нарушения закона, могут одуматься. Они могут передумать; они могут отказаться от своего первоначального плана. Поэтому закон требует при привлечении к ответственности за заговор, чтобы было доказано не только наличие заговора, но также совершение одного или нескольких действий одним или несколькими участниками заговора, направленных на реализацию их плана или заговора, т. е, действий, относящихся к «явным актам».

Но Байерс вовсе не собирался содействовать оправданию Абеля. И постепенно в своем напутствии он все более и более подводит присяжных к тому, чтобы они не принимали в расчет никаких обстоятельств, которые могли бы смягчить участь обвиняемого. Байерс — «старый волк», он уже несколько десятилетий провел в кресле судьи Восточного округа, и делает свое дело довольно тонко.

Прежде всего, он напомнил присяжным, что совсем не обязательно доказывать все «явные акты». Доказаны должны быть один или, может быть, несколько, а не все входящие в план, не вся сумма «явных актов». Тот факт, что цель преступления не достигнута, не имеет никакого значения для определения того, имело место преступление или оно не было совершено.

Далее, пытаясь приуменьшить то положительное впечатление, которое произвел на всех присутствующих Абель, Байерс призвал присяжных «не поддаваться эмоциям — предубеждениям и симпатиям».

В этих же целях Байерс поставил под сомнение подлинность зачитанных на суде писем к Абелю от его жены и дочери, хотя даже прокурор их не оспаривал.

Байерс вынужден был признать, что относительно существования самого заговора, его участников, целей, задач и объектов суд располагает только единственным доказательством — показаниями Хейханнена. Он один из участников заговора, но согласно американской системе правосудия показания соучастника «вполне приемлемы».

Затем судья сделал краткий обзор других доказательств и разъяснил присяжным их обязанности.

Присяжные удалились на совещание.

На протяжении всего процесса мозг и руки Абеля постоянно работали. Он делал заметки, чтобы потом обсудить их со своим защитником. Или делал зарисовки. Он нарисовал присяжных, судью Байерса, обвинителя Томпкинса и судебных служителей.

Репортеры писали, что он ведет себя как наблюдатель, не заинтересованный в исходе процесса. Это, конечно, была большая ошибка.

«Только железная самодисциплина позволила ему сидеть молча и спокойно, не показывая ни единого признака того, что он переживал физическую (болезнь желудка. — А. Т.) и эмоциональную пытку», — писал Донован, лучше других знавший своего подзащитного.

Абеля окружили репортеры.

— Мистер Абель, чтобы вы хотели сказать по поводу вашего процесса?

— Я хочу воспользоваться этой возможностью для того, чтобы выразить признательность моим адвокатам, назначенным судом, за то, как они провели защиту. Я хочу поблагодарить их за ту колоссальную работу, которую они проделали для меня, и за проявленные ими при этом умение и способности.

Корреспонденты умчались передавать в свои редакции заявление Абеля. Теперь он остался наедине со своими мыслями. Время тянулось мучительно медленно. Абель умел ждать. Сама профессия учит разведчика выдержке и терпению. Приходится ждать, когда к тебе прибудет, наконец, долгожданный курьер из центра, ждать необходимых инструкций, ждать благоприятной обстановки для выполнения полученного задания, ждать… Эх! Да мало ли чего еще приходится ждать. Но это, если так можно выразиться, «рабочее ожидание» ни в какое сравнение не может идти с ожиданием собственного приговора; особенно приговора, который может оказаться и смертным.

Три с половиной часа продолжалась эта пытка. Наконец появились присяжные, и их старшина Даблин объявил вердикт.

Отбросив эмоции и вопреки совести, к которой тщетно взывал защитник, присяжные вынесли вердикт — виновен.

По просьбе защиты присяжные были опрошены каждый в отдельности. И еще двенадцать раз в зале суда прозвучало «виновен».

Абель сидел все время абсолютно спокойно. Ни один мускул его лица не дрогнул, когда он слушал эти бесконечные, звучащие как эхо — виновен, виновен…

Защита выступила с предложением отклонить вердикт, как противоречащий доказательствам. Судья отверг это предложение и назначил срок объявления приговора — 15 ноября.

— Вопрос о приговоре по этому делу не порождает никаких трудностей, если говорить об обвиняемом как о личности…

…Возникает лишь вопрос, как поступить с обвиняемым, чтобы приговор в максимальной степени соответствовал интересам Соединенных Штатов Америки в настоящее время и в пределах обозримого будущего, — так мотивировал Байерс свое решение.

Еще двадцать долгих, томительных дней ожидания. Даже для Абеля это было много.

Отпуская присяжных, судья сказал, что если бы он был одним из них, то вынес бы такой же вердикт. Байерс не считал теперь нужным хотя бы внешне показывать свою беспристрастность. Ничего хорошего для Абеля это не предвещало.

За день до вынесения приговора Донован направил Байерсу письмо с обоснованием целесообразности в интересах США сохранить жизнь Абелю. Предварительно он обсуждал эти вопросы в Вашингтоне с представителями «заинтересованных» органов и ведомств, включая министерство юстиции.

Письмо перед вынесением приговора было зачитано на судебном заседании для включения его в протокол.

Вновь и вновь Донован повторял об отсутствии доказательств, свидетельствующих о том, что обвиняемый занимался сбором и передачей информации, касающейся национальной обороны США. В письме также указывалось на необходимость учитывать при вынесении приговора деятельность граждан США за границей, возможность ареста американца «соответствующего ранга» в СССР и возникновения необходимости обмена заключенными. Но самым существенным был, пожалуй, пункт четвертый, в котором выражалась надежда, что при сохранении жизни Абелю остается возможность «в результате появления различных новых обстоятельств» добиться от него «сотрудничества» с правительством США. Донован подчеркивал, что национальные интересы США требуют, чтобы Абель оставался «в нашем распоряжении в пределах разумного периода времени».

Надо думать, что если защита консультировалась относительно приговора с «заинтересованными» органами и ведомствами, то этим же в течение двадцати дней занимались и обвинение, и судья Байерс.

Во всяком случае, прокурор вновь потребовал сурового приговора, но в этой формулировке смертная казнь не была названа, а судья Байерс приговорил Абеля к тридцати годам тюремного заключения.

Абелю было в то время 55 лет и тридцать лет фактически означало пожизненное заключение. Именно этот срок Байерс счел наиболее «разумным» для склонения Абеля к измене Родине.

Когда после вынесения приговора Донован спустился в подвал здания суда и пришел в камеру, где находился Абель, между ними произошел следующий диалог:

— Если ваша апелляционная жалоба будет удовлетворена, и приговор отменят, что произойдет тогда со мной? — спросил Абель.

— Рудольф, — ответил Донован, — если мои труды окажутся успешными и вас освободят, возможно, мне придется самому застрелить вас. Не забывайте, я все еще имею звание коммандера[8] военно — морской разведки.

Абель затянулся сигаретой, выпустил дым и сказал спокойно:

— Знаете, я думаю, вы так бы и сделали.

Так они «шутили» после приговора.

Но шутки шутками, а Донован и всерьез не забывал, что он не только адвокат, но и разведчик. У нас нет данных, выполнял ли Донован чье‑либо задание или действовал самостоятельно, так сказать, из чисто «профессионального интереса», но, начиная с первой встречи со своим подзащитным, он не упускал подходящего случая, чтобы не посоветовать Абелю согласиться на «сотрудничество с правительством США» (сиречь с его контрразведкой). Он сам пишет об этом, стараясь всюду подчеркнуть, что, защищая Абеля, все время продолжал печься о национальных интересах США.

Надеясь сделать Абеля более сговорчивым, Донован как‑то сказал ему:

— По — моему, Рудольф, Россия списала вас со счетов как разведчика и вы предоставлены самому себе.