Евгений Примаков - Очерки истории российской внешней разведки. Том 2 Страница 10

— У каждого человека, — шутил Алексей Николаевич, — есть свой жизненный барометр. У некоторых он чаще показывает «ясно», у некоторых — «пасмурно», а у меня — по большей части «бурю».

И действительно, жизнь Алексея Николаевича полна превратностей и глубоких душевных переживаний. Русско-японская война: в сражении под Мукденом он едва остался в живых, спасаясь от японского плена, бежал с остатками (буквально несколько человек) разгромленного Восточно-Сибирского полка, присоединился к штабу отступавшей русской армии.

Новое место службы после войны — 13-й Сибирский полк в Харбине. Но и там нет покоя. А.Н. Луцкий, по натуре совестливый, справедливый, прямой, участвует в революционных выступлениях офицеров и солдат. Чудом избегает расправы в военно-полевом суде. Но проходит несколько месяцев, и Алексей Николаевич сам снимает погоны и в знак протеста покидает армию. Ищет работу и с трудом находит ее в правлении Рязанско-Уральской железной дороги, но жизнь в «тихой заводи» не в его характере. Он снова подает прошение о возвращении в армию, в свой родной Восточно-Сибирский полк, где начинает изучать японский язык в свободное от работы время.

Подобное «хобби» армейского офицера не осталось незамеченным в полку. На жизненном пути Луцкого снова возникает крутой поворот. Российская военная разведка обратила внимание на способного «лингвиста-самоучку» и, выделив его из десятка других претендентов, направила в Токио «для дальнейшего изучения японских нравов, японского языка и знакомства с организацией и методами разведывательной деятельности Японии».

Луцкий с энтузиазмом берется за дело и устанавливает неофициальные контакты с некоторыми офицерами из русского отдела генштаба Японии. И, как потом оказалось, — не напрасно. Много лет спустя один из этих офицеров, работая уже в Харбине, стал ценным источником информации, предупреждал заранее «бывшего штабс-капитана Люськова» (так произносили фамилию Алексея Николаевича японцы) о всех известных ему действиях японской разведки против российского Забайкалья и Приморья.

Но это происходило уже в советское время, в 1918 году, когда Алексей Николаевич возглавлял в Иркутске «специальную службу» «Дальневосточного пограничного отряда». Но долго работать в Иркутске Алексею Николаевичу не пришлось.

Стрелка барометра снова поползла на «бурю» в связи с мятежом Чехословацкого корпуса. В июне 1918 года Луцкий срочно эвакуируется из Иркутска на Дальний Восток. Едет в вагоне, в котором находится весь пограничный отдел Забайкалья с семьями, а также штаб военного округа и служебный секретный архив. Этот железнодорожный «ковчег», сцепленный с бронепоездом, спешит на восток, не подозревая, что там его уже ждут японцы, которые заняли Хабаровск и начали движение дальше вдоль железнодорожной магистрали. На одном из переездов Луцкий узнает о японском вторжении и в городе Свободном, не доезжая до Благовещенска, взяв с собой жену, двух малолетних сыновей и секретный архив, покидает бронепоезд.

Устроившись на частной квартире в пригороде Свободного, Алексей Николаевич меняет паспорт, внешность и уходит в подполье. Но на беду в город входят не японцы, а колчаковские части, которые обыскивают буквально каждый дом, чтобы обнаружить «большевистских комиссаров» и их сообщников. Очередь дошла и до дома, где скрывалась семья Луцкого. К этому времени Луцкий зарыл в тайнике большую часть архива, оставив для работы лишь несколько секретных карт, взятых с погранзастав. Эти-то карты чуть было и не стали смертоносной уликой для Алексея Николаевича. Положение спасли сыновья. Они на глазах белогвардейцев вынесли из дома несколько школьных географических карт, спрятав внутри рулона те, что грозили большой бедой.

Вроде бы все обошлось. Но ненадолго. Повторный обыск принес совершенно неожиданный результат: колчаковцы обнаружили на дне школьного ранца сына Луцких документы на имя штабс-капитана Восточно-Сибирского полка царской армии Алексея Луцкого.

— Вот те на! Коллега! — воскликнул офицер колчаковской контрразведки. — Ты что, не хочешь больше служить России? — язвительно спросил он Луцкого.

Выхода не было. И Алексей Николаевич продолжил свою службу, но уже в колчаковской армии. Находясь при штабе одной из дивизий, Луцкий в беседах со словоохотливыми офицерами стал собирать информацию, представлявшую интерес для дальневосточных краснопартизанских отрядов. Он умело передавал информацию «адресатам» через надежных связников из числа подпольщиков. Казалось бы, опять дело наладилось… Но надо же было случиться так — у служебного входа в штаб дивизии Луцкий лоб в лоб столкнулся с мелким торговцем, которого он когда-то допрашивал в советской контрразведке, подозревая в связях с японцами.

— Господин Луцкий! Какими судьбами? Я вижу, вы перекрасились в другой цвет. Ну совсем как редиска: сверху красненький, внутри беленький! Что случилось?

— Да ничего, — уклончиво ответил Луцкий. — Цвета я не менял, как был военным, так и остался.

— А тут об этом знают? — и торгаш глазами повел на здание штаба.

— Думаю, что нет, если вы не восполните этот пробел…

— Что вы, что вы, господин Луцкий! Как вы можете обо мне такое подумать?..

…Алексея Николаевича арестовали буквально через час. И смерть снова нависла над его головой. Никакие уловки уже не могли спасти чекиста-разведчика. Единственная надежда — побег! Но он не состоялся. Учитывая особое положение опасного узника, Луцкого решено было незамедлительно перевести в харбинскую тюрьму для последующего суда и расправы.

Однако в Харбине дули уже совсем другие политические ветры. Город бурлил, назревало народное восстание. 31 января 1920 г. рабочие Харбина устроили демонстрацию и потребовали освобождения всех политических заключенных. Требование было удовлетворено, но Луцкий и еще шесть его сокамерников остались за решеткой. Администрация тюрьмы намеревалась тогда переправить «семерку» в Читу на расправу к атаману Семенову.

Не вышло. Китайский конвой, стороживший тюрьму, взбунтовался и освободил семерку смертников. А буквально через пару дней А.Н. Луцкий уже был во Владивостоке. Временное правительство Приморья, сочувствовавшее большевикам, предложило ему пост в так называемом военном совете, и он стал заниматься вопросами разведки и контрразведки. Дело пошло.

«Уже на десятый день своей работы в Совете, — писал в воспоминаниях о А.Н. Луцком его коллега М.М. Никифоров, — я встретил Алексея Николаевича, который шел с оперативной встречи с японским планшетом в руках. В нем было несколько секретных распоряжений и приказов главнокомандующего японскими оккупационными войсками на Дальнем Востоке. И поскольку все документы были на японском языке, Алексей Николаевич с явным удовольствием сам перевел их содержание на русский, вызвав при этом неподдельное изумление всего оперативного состава Совета».

Но «буря» все-таки настигла его. В ночь на 5 апреля 1920 г. японские солдаты внезапно окружили все правительственные учреждения Владивостока и, ворвавшись в Военный Совет, арестовали находившихся в здании А.Н. Луцкого, С.Г. Лазо и В.М. Сибирцева. Арестованных утром бросили в камеру пыток японской военной контрразведки. Оккупанты прекрасно знали, с кем имеют дело и чего хотят добиться от них. Допрос следовал за допросом, и так продолжалось больше месяца. Протоколы допросов нам не известны. Возможно, они хранятся в японских военных архивах тех лет. Но вряд ли стоит искать там другой документ — свидетельство о последних минутах жизни трех мужественных людей. Убийцы не любят документировать свои преступления. Сергей Лазо, Всеволод Сибирцев и Алексей Луцкий после избиений и пыток в японском застенке были наспех вывезены из Владивостока и в мае 1920 года погибли мученической смертью в городе Уссурийске.

Полвека спустя на месте их казни был сооружен памятник. На бронзовой доске, укрепленной на паровозе-монументе, слова: «В топке этого паровоза в мае 1920 года белогвардейцами и японскими интервентами были сожжены пламенные революционеры — борцы за советскую власть на Дальнем Востоке: Сергей Лазо, Всеволод Сибирцев и Алексей Луцкий».

4. Первый руководитель ИНО

Приказ о создании внешней разведки был подписан. Найдено помещение, определен персональный состав и выделен скудный бюджет. Труднее обстояло дело с руководителями. В идеи Октябрьской революции беззаветно верили многие; они же готовы были защищать ее до последней капли крови. Но этого было недостаточно. На должность руководителя отдела требовался человек не от станка, не от сохи, и даже не с университетской кафедры. Он должен был иметь достаточно широкий политический кругозор, знать иностранные языки, обладать искусством привлекать к себе людей и уметь их организовать, владеть секретами нелегальной работы. В те декабрьские дни 1920 года найти таких людей было не просто, и Дзержинский уделял вопросу их подбора первостепенное внимание.