Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов Страница 10

германской разведкой, он тут же предложил свои услуги французскому Генеральному штабу, от которого стал получать и передавать в Берлин «секретные» сведения о состоянии вооруженных сил Франции. К середине 1890-х годов, однако, Лажу перестали доверять обе стороны, из французской разведки он был уволен и за казенный счет сослан в Бразилию[96]. С началом русско-японской войны он вернулся в Западную Европу, где и поступил на японскую службу. Получив донесение Мануйлова, директор Департамента полиции Лопухин предписал немедленно передать информацию, полученную от французов, министру иностранных дел графу Ламздорфу, а тот, в свою очередь, предостерег российских дипломатов в западноевропейских столицах. Таким образом, последующие усилия японцев по вербовке агентов в российских миссиях оказались в значительной степени парализованы. Ни японские, ни российские источники, известные нам, не содержат каких-либо сведений о деятельности в годы русско-японской войны японских агентов в официальных российских представительствах за рубежом. В японских же миссиях в Европе российских тайных информаторов работало множество.

Если секретные спецподразделения Департамента полиции и Военного министерства действовали в центре, то на местах контрразведывательные операции проводили местные органы Департамента – Охранные отделения, а также Губернские жандармские управления (ГЖУ), подчиненные Департаменту в оперативном отношении. В первые месяцы войны они работали довольно рутинно и вяло, а их методы не отличались разнообразием. По большей части их деятельность заключалась в отслеживании и выяснении образа жизни и круга знакомств лиц так называемой «монгольской расы» – японцев, китайцев и корейцев. Характерно, что одним из основных источников информации в этом деле являлись сообщения патриотически настроенных граждан, нередко анонимные, или низших полицейских чинов. В феврале 1904 г., основываясь на одном из таких сообщений, директор Департамента полиции распорядился «собрать сведения обо всех японцах, в Петербурге и Петербургской губернии проживающих, и об их занятиях», что и было исполнено. «Разработка» этих сведений, однако, редко приносила ощутимые плоды и, как правило, заканчивалась безрезультатными обысками подозреваемых в военном шпионаже. Тем не менее, уже в первые месяцы войны в распоряжении властей имелись списки большинства японцев, по тем или иным причинам находившихся на русской территории. За многими из них, а в Петербурге с февраля 1904 г. – за всеми было установлено негласное наблюдение. В начале февраля 1904 г. газеты сообщили о принудительном отъезде в Константинополь труппы японских акробатов, гастролировавшей в Крыму, в апреле – об аресте на железнодорожной станции Грязовец близ Вологды двух японцев, у которых были обнаружены карта Архангельска и непонятно для чего им понадобившийся план Соловецкого монастыря[97], и т.д.

Куратором розыскной работы по подозрению в «военном шпионстве» на территории Европейской России в первое время являлся помощник начальника столичного Охранного отделения жандармский ротмистр В.Ф. Модль, который действовал под непосредственным руководством директора Департамента полиции. Именно силами «общей» полиции в Петербурге были выслежены и в августе 1904 г. арестованы японцы Сиратори и М. Токаки, бывшие приказчики чайного магазина «Васильев и Дементьев» на Невском проспекте.

«Обхаживать» этот знаменитый своим экзотическим оформлением магазин японцы начали задолго до войны и делали это с разумной постепенностью. Еще в январе 1901 г. в качестве подручного приказчика на работу сюда был принят некто Хори-сан, а в декабре 1901 г. еще один японец – Миура Кензабуро. К осени 1902 г. оба они бросили чайную торговлю (Хори уехал в Москву, а Миура перешел на службу в японское посольство), но их место по их же рекомендации заняли их соотечественники – бывший морской офицер М. Токаки и его коллега Сиратори, философ по образованию. Обосновавшись в Петербурге, новые японские приказчики энергично занялись изучением русского языка, часто посещали японское, китайское, английское и американское посольства и завели знакомства в русских военных и морских кругах. В 1903 г. Сиратори даже женился на русской, для чего перешел в православие. С началом войны оба японца были уволены из магазина и за ними было установлено негласное наблюдение. Выяснилось, что они состояли в деятельной переписке с Гамбургом и Берлином, причем свои письма туда отправляли дипломатической почтой (через американское консульство), вкладывая внутрь конверты, адресованные в Токио. Обо всем этом пристав Чеважевский доложил ротмистру Модлю, и петербургское Охранное отделение санкционировало обыск в квартире японцев. Обыск был произведен в ночь на 8 августа 1904 г., накануне отъезда Токаки в Германию, в присутствии Модля, Мануйлова и его помощника Комиссарова. Результаты обыска вполне подтвердили подозрения в отношении занятий обоих японцев шпионской деятельностью – у них были найдены чертежи и рисунки мин, минных заграждений и разного рода кораблей, морская карта с нанесенными на нее маршрутами следования судов, а также заметки о состоянии русской армии; была обнаружена и значительная переписка на японском языке, причем неизвестный корреспондент бывших приказчиков настойчиво требовал от них соблюдения особой осторожности. Оба японца были арестованы, а 9 августа за решетку была отправлена и жена Сиратори – Елена Павловна (урожденная Никулова), дочь полковника[98]. Всем арестованным было предъявлено обвинение по статье 1035 Устава уголовного судопроизводства – военный шпионаж.

На Дальнем Востоке аресты японских агентов начались еще раньше – в конце 1890-х годов. Не прошло и полугода после вступления России на Квантунский полуостров, как в августе того же 1898 г. в Порт-Артуре был арестован японский «коммерсант» Хара Фуну, застигнутый за черчением крок крепости с нанесением батарей и расположения орудий[99]. В дальнейшем японский шпионаж принял на Дальнем Востоке особенно широкие размеры. До начала войны, свидетельствовал здешний российский военный следователь, японцы имели своих тайных агентов «во всех более или менее важных пунктах намеченного ими театра войны … благодаря чему они были прекрасно осведомлены о действительном положении дел». В Уссурийском крае и Маньчжурии такими агентами являлись «по преимуществу японцы в виде торговцев, парикмахеров, содержателей гостиниц, меблированных комнат, публичных домов и т.п. учреждений». По сведениям “New York Times”, накануне войны в Порт-Артуре на японскую разведку работали и французские танцовщицы, которые «пленили сердца всех тамошних русских офицеров»[100]. «Противник, – заключал русский военный следователь, – прекрасно был осведомлен как о состоянии наших войск, так и о внутреннем положении России»[101]. Другой очевидец, жандармский ротмистр Михайлов, служивший во Владивостоке, писал о «чрезвычайно искусно функционирующей сети японского шпионажа, очень правильно поставленной, охватывающей весь Дальний Восток и правильно организованной с большими затратами еще в мирное время. Тут было все – и тщательная подготовка еще задолго до войны переодетыми офицерами Генерального штаба, не брезговавшими содержать публичные дома, заниматься ремеслами и исполнять лакейские и поварские обязанности у высшего русского начальства … кого тут только не было – и фельдшера, и китайские фокусники, и знахари, и купцы, и бродячие музыканты»[102].

Но все это русские контрразведчики вполне осознали уже после подписания мира с Японией, а то, что им удалось обнаружить и обезвредить на