Олег Смыслов - Окопная правда войны. О чем принято молчать Страница 12

Однако, резюмируя самые разные мнения, мы можем обратиться к статистике, которая говорит, что «анализ более 14 млн историй болезни раненых военнослужащих показал следующее распределение ранений по области человеческого тела»:

– нижние и верхние конечности – 70,8 % (соответственно 35,6 % и 35,2 %);

– череп – 5,4 %;

– глаза – 1,5 %;

– лицо – 3,5 %;

– шея – 1,1 %».

Следовательно, вывод говорит сам за себя.

Разное мнение существует о наркомовских ста граммах, однако как бы воевали без них окопники!

В Постановление ГКО № 562 от 22 августа 1941 г. было указано: «Установить, начиная с 1 сентября 1941 г. выдачу водки 40 градусов в количестве 100 г в день на человека (красноармейца) и начальствующему составу войск передовой линии действующей армии».

А 25 августа 1941 г. в Приказе НКО СССР № 0320 это указание было доведено для действующей армии.

Характерно, что уже в июне (Постановление ГКО № 1889) от 6 июня 1942 г. Сталин внес в этот процесс некоторые изменения:

«1. Прекратить с 15 мая 1942 г. массовую ежедневную выдачу водки личному составу войск действующей армии.

2. Сохранить ежедневную выдачу водки в размере 100 г только тем частям передовой линии, которые ведут наступательные операции.

3. Всем остальным военнослужащим передовой линии выдачу водки по 100 г производить в революционные и общенародные праздники».

Ровно через пять дней в Приказе НКО № 0470 от 12 июня 1942 г. разъяснялось:

«1. Выдачу водки по 100 граммов в сутки на человека производить военнослужащим только тех частей передовой линии, которые ведут наступательные операции.

2. Всем остальным военнослужащим передовой линии выдачу водки в размере 100 граммов на человека производить в следующие революционные и общественные праздники: в дни годовщины Великой Октябрьской социалистической революции – 7 и 8 ноября, в День Конституции – 5 декабря, в День Нового года – 1 января, в День Красной Армии – 23 февраля, в Дни Международного праздника трудящихся – 1и 2 мая, во Всесоюзный день физкультурника – 19 июля, во Всесоюзный день авиации – 16 августа, а также в День полкового праздника (сформирования части)».

Однако 12 ноября 1942 г. в разгар Сталинградской битвы Сталин установил более либеральный порядок в деле приема 100 грамм. В сутки на человека эту норму теперь выдавали не только наступающим частям, но и всем частям, ведущим боевые действия и находившимся на передовой.

При этом не забыли и полковые, и дивизионные резервы. Им, выполняющим работу «под огнем противника», а также раненым (по указанию врачей) разрешалось принимать «для аппетита» по 50 г в сутки. Водку на фронт привозили в молочных бидонах или в дубовых бочках.

На закавказском фронте вместо 100 г водки выдавали 200 г крепленого вина или 300 г столового.

М.И. Сукнев, будучи комбатом, так вспоминал о наркомовских: «Три года пробыть на фронте – это было мало кому дано из тех, кто не поднялся выше комбатов, командиров батальонов и батарей! Месяц-два, а то и сутки-двое, и твоя гибель неизбежна!

Я уже знал свою норму – стакан водки, больше нельзя. Видно не берет, стакан на меня действовал как 50 г. А не выпьешь, из окопа не вылезешь. Страх приковывает. Внутри два характера сходятся: один – я, а другой – тот, который тебя сохранять должен.

Меня как-то вызвали в полк с передовой, что со мной случилось, не знаю. Вытащил пистолет и стал стрелять в землю. И сам не пойму, почему стреляю. Нервы не выдержали».

В атаку пехотинцы всегда поднимались с большим трудом, а нередко и под насилием с помощью личного оружия командиров и их зуботычин. Об этом мне не раз рассказывал А.З. Лебединцев. Об этом рассказывал моей маме ее отец.

«Мне приходилось видеть своих солдат не только в полной апатии, но и встречать с их стороны недовольство и решительный отпор, когда я пытался в очередной раз снова поднять их в атаку, – писал А.И. Шумилин.

– Ты чего лейтенант? Разве не видишь? Головы поднять нельзя! Мало ли чего от тебя требуют. Пусть сами сначала попробуют сунуться вперед, а мы на них посмотрим! А то давеча старшина рассказывал, сами сидят по избам с бабами, а с нас по телефону требуют!»

А если приказ взять деревню немедленно?

А если по телефону трехэтажный мат и угрозы? Что делать комбату или ротному?

Рассказывает А.З. Лебединцев:

«12 февраля численностью 1216 человек этот полк вернулся в состав дивизии и вскоре получил задачу выдвинуться севернее Шапшугской по щели Киящине. В 10 часов 30 минут началась артиллерийская подготовка. В 10.45 1-й батальон начал наступление на высоту 179.2. Опорный пункт немцев имел впереди окопов минное поле и проволочное заграждение в пять кольев. Наступление было приостановлено в 12.00 в 150 метрах от домика лесника. 13 февраля в 5 часов утра началась новая атака опорного пункта на высоте 179.2 с задачей любой ценой овладеть опорным пунктом, не считаясь ни с какими потерями. Саперы проделали проход в проволочном заграждении. 3-я и 9-я роты прорвались через проход. Командир 3-й роты лейтенант Доронин и командир 9-й роты старший лейтенант Корольков сблизились до 20–30 метров, но ввиду сильного огня вынуждены были отойти с большими потерями. 14 февраля с 5.00 до 10.00 батальон ведет бой за овладение высотой 179.2. Штурмовые группы, подойдя к дзотам на 20–30 метров, ведут огонь по амбразурам, из окопов противник забрасывает наших ручными гранатами. Наши роты понесли огромные потери. Командир полка принял решение вести огонь по амбразурам, чтобы обеспечить вынос убитых и раненых с поля боя. В 11.30 – повторная атака, но безуспешно. Убитых и раненых 61 человек. В числе их был и мой самый близкий друг.

Я почти не изменил стиля записей в журнале боевых действий, чтобы читатели смогли понять, насколько мы были беспощадны не только к врагу, но и к своим людям, посылая их на неминуемую смерть, так и не подавив огневых средств врага. Спросите любого пехотинца или пулеметчика, и он подтвердит вам, что на каждом участке фронта были свои “долины смерти”, где лежали груды трупов наших солдат, посланных в атаку из-за дикого страха командиров перед вышестоящим начальством».

Белорусский писатель Василь Быков до конца своих дней не мог забыть будни окопников: «Я был командиром взвода в обычном стрелковом полку. И своими глазами видел, какие страшные потери несла пехота, какой кровью доставалась каждая пядь. Бывало, днем ведем бой за село (а села на Украине большие), под вечер выбиваем оттуда немцев. Но даже короткий отдых позволить себе нельзя: нужно гнать их, пока не закрепились. Забежишь в какую-нибудь хату, возьмешь кусок хлеба из рук хозяйки да теплую еще свеклу и снова – вперед, вперед. Снова в огонь и дым. С обеих сторон бухают танковые пушки, вокруг рвутся гранаты и мины. Ну и мать-перемать – особенно по телефону, от начальства.

Так продолжается до тех пор, пока немцы остановятся на окраине очередного села. Тогда останавливаемся и мы. Но прямо в поле атаковать уже нет сил. Пулеметным огнем выкашивало в степи роту за ротой за несколько часов. Сотни убитых, сотни раненых. Бросаться спасать кого-нибудь нельзя – это дело санинструкторов. Они же доставляли раненых в тыл – тех, кто получил тяжелое ранение, легко раненные выбирались из-под огня сами.

Покидать боевой порядок запрещалось, даже если ранило кого-нибудь из твоих друзей и ты мог бы его спасти – такая попытка расценивалась как стремление выйти из боя. Тяжело раненные истекали кровью и умирали в зарослях кукурузника. Тот, кто был ранен легко, но промедлил или не смог сразу выбраться из-под обстрела, получал второе, третье ранение, часто смертельное. Один из моих сержантов, раненый в ногу, перед отправкой в тыл попросил закурить и, пока кто-то из бойцов сворачивал ему самокрутку, получил пулю в живот. Не знаю, довезли ли его живым до санчасти. Убитых мы не хоронили, – где упал боец, там и оставался лежать. Не было у нас времени валандаться с трупами.

Старшие командиры орали: “Вперед!” Потом, после боя, убитых хоронили специальные похоронные команды”. Они собирали оружие убитых, снимали с них одежду и сапоги, рыли ямы и сбрасывали в них трупы. Закапывали… В штабе части составляли список убитых. Но это совсем не значит, что в той или иной братской могиле лежат только те, кто занесен в список. Точнее, именно те. Порой случались ошибки – боец жив, а числится в списке. И, наоборот, – в списке убитых солдата нет, а он лежит в этой могиле…

Не спали сутками. Бессонница и усталость вызывали состояние полного безразличия. Даже под огнем не хотелось окапываться или искать укрытие: убьют, и черт с ним! Только бы поскорей, чтобы не мучиться, не мерзнуть. Лютая стужа была сильнее страха.

Особенно ночью, в степи. Мороз не давал сомкнуть глаз, пробирал до костей. Дрожишь всем телом, топаешь ногами. Даже лежа в снегу, стучишь ими, как в агонии. До сознания доходили только команды командиров вперемежку с матюками. Или обстрел с близкого расстояния. Почти в упор. Или когда мины ложились рядом. Тогда на короткое время охватывал страх. А затем опять наваливалась усталость и безразличие ко всему».