Иван Просветов - «Крестный отец» Штирлица Страница 15

И тогда Сталин дал отмашку на публикацию секретных документов{113}.

Японцы не предполагали, что русские настолько осведомлены. 9 октября 1933 года в «Известиях» были напечатаны переводы двух донесений японского посла в Маньчжоу-Го Хисикари министру иностранных дел Хироте, а также донесение японского генерального консула в Харбине Морисимы. В донесении Хисикари от 4 сентября говорилось о первом совещании японских чиновников, находящихся на службе у Маньчжоу-Го, представителей посольства и военных властей относительно «активных мер давления» ввиду задержки в токийских переговорах (именно о нем Каганович сообщил Сталину). На втором совещании был составлен конкретный план: собрать материалы о незаконных действиях советских работников КВЖД и передать их полицейскому управлению для расследования; правительство Маньчжоу-Го отдает распоряжение о том, что все действия и приказы советского управляющего дорогой должны иметь санкцию маньчжурского помощника; частных кредиторов КВЖД уговаривают предъявить дороге свои претензии; начинается тотальная проверка отчетности КВЖД и документов советских граждан, проживающих в Харбине. Все мероприятия «проводить как меры внутреннего порядка, предпринимаемые правительством Маньчжоу-Го» (донесение от 9 сентября). Фамилии советских граждан, намеченных к аресту, перечислялись в донесении Морисимы от 19 сентября.

ТАСС разослал публикацию по японским газетам. Скандал вышел исключительный. Японское Министерство иностранных дел объявило документы фальшивкой. Однако официального протеста не последовало, а советскому полпреду на приватной встрече было сказано, что «опубликование документов без предварительного ознакомления японского правительства с ними является нарушением дипломатических обычаев». Причем представитель МИД, с удовольствием отметил Каганович в шифрограмме Сталину, «совершенно воздержался от оспаривания подлинности документов»{114}. Переговоры о продаже КВЖД длились еще полтора года, но в итоге СССР заключил соглашение на максимально выгодных для себя на тот момент условиях.

Каким образом «неопровержимые данные» достались ОГПУ? МИД Японии и штаб Квантунской армии держали московское посольство и военный атташат в курсе своих планов и действий в Маньчжурии, но вряд ли содержание переписки между Харбином и Токио слово в слово передавалось в Москву на улицу Герцена, 42. Перехват шифрограмм, вероятнее всего, был сделан советской радиоразведкой в Приморье, расшифровка и перевод — Особым отделом в Москве. Тогда при чем тут операции «по изъятию у японцев секретных документов»? Может, Киму удалось добыть шифровальные коды или иные сведения, способствовавшие дешифровке?

На исходе 1934 года Роман Ким был назначен сотрудником для особых поручений 6-го отделения 3-го отдела 00 ГУГБ НКВД. С этого момента он отвечал за всю оперативную работу 6-го отделения — контрразведку по линии японского посольства, военного атташата и японских граждан, пребывающих в Москве. Со слов секретаря ОГПУ — ГУГБ Павла Буланова известно, что Ким был единственным сотрудником Особого отдела, знавшим японский язык{115}. В декабре 1935-го Роман Николаевич сменил на своем кителе петлицы с одним красным ромбом на две нарукавные красные звезды с серебряной окантовкой. В ГУГБ вводились специальные звания для начальствующего состава, и Ким после аттестации стал старшим лейтенантом госбезопасности (звание по статусу соответствовало армейскому майору).

31 мая 1936 года нарком обороны Ворошилов и нарком внутренних дел Ягода направили Сталину ходатайство о награждении орденами девяти офицеров и работников Разведывательного управления РККА, Особого и Специального отделов ГУГБ НКВД «за выполнение особых заданий государственной важности». Старшего лейтенанта Романа Кима — «беспартийного, в ОГПУ и НКВД с 1922 г.» — представили к ордену Красной Звезды. Сталин поставил на ходатайстве резолюцию: «За». Решение о награждении было утверждено 27 июня на заседании Политбюро ЦК ВКП (б){116}. Роман Николаевич получил Красную Звезду за № 1108. Массовой эта награда станет в военные годы, в первой половине 1930-х ордена Красной Звезды удостоились всего около 1500 человек.

Когда дело заключенного Кима в 1945 году готовилось к пересмотру, сотрудники 2-го (контрразведывательного) и 5-го (шифровально-дешифровального) управлений НКГБ СССР насчитали свыше 2000 документов, добытых за 1926–1937 годы «при непосредственном участии Кима», «лично Кимом через находившуюся на связи агентуру» или другими оперативными работниками, но переведенных Кимом. «В частности, им были добыты документы, которые свидетельствовали об активной подготовке японцев к нападению на Советский Союз и которые были в свое время сообщены Правительству. Подлинность документов, по оценке соответствующего управления НКГБ, не вызывает сомнений». «За время работы в агентурной сети и в аппарате органов ОГПУ — НКВД с 1923 по 1937 год… лично вербовал и знал ряд агентов из числа японцев и советских граждан, которые дали ценные результаты»{117}.

В работе разведчика вербовка, удержание и использование завербованных — пожалуй, самое тяжелое, рискованное и аморальное занятие. Даже если вербуешь в своей стране. «Ким укрывается легоньким одеялом, свертывается калачиком и старается уснуть: после каждой операции у него страшно болит затылок — до слепоты и обмороков. Он начинает тихонько петь себе колыбельную песню.

Во дворе визгливо кричат дети. Ким заставляет себя заснуть…» В этом отрывке из романа Юлиана Семенова я нарочно заменил имя. В оригинале — Чен. Помните, с кого списан образ?

Глава 5.

«ПОДТЯНУТ, ХОЛОДЕН, ВЕЧНО ЗАНЯТ…»

Служащие посольства долго обсуждали трагичный случай. Капитан Танака Ватару, помощник военного атташе Хата, покончил жизнь самоубийством. Говорят, сделал сэппуку. Никаких разъяснений сверху не последовало. Подробности знали лишь посол и атташе. Но истинная подоплека самоубийства даже им не была известна.

«Я заставлял намеченных японцев идти на вербовку, располагая на них материалами, — говорил Роман Ким на доследовании в 1940 году, пытаясь показать, не раскрывая подробностей секретных операций, что он действительно вел контрразведывательную работу. — “Болтун” был завербован в результате компрометационной комбинации. В процессе этой комбинации одно японское официальное лицо даже распороло себе живот…» Официальным лицом был Танака. В отношении помощника военного атташе, признавал Ким, комбинация оказалась «неудачной», зато «“Болтун” дал нам один материал чрезвычайной важности…»{118},[15] Как говорится, ничего личного. Только служба. Государственные интересы.

История с Танакой относится ко второй половине 1933 года. Неизвестно, когда Ким принял и начал расширять агентурную сеть, в том числе проводить вербовки среди японцев. Вероятнее всего, в 1932 году, когда из секретных сотрудников перешел в так называемый гласный аппарат ОПТУ в звании оперуполномоченного.

Имена или клички своих агенток он называл на допросах, давая некоторым краткие характеристики: София Шварц — «вертелась около Касахара», Броннер — сожительница Ямаока (помощник военного атташе в 1930–1932 годах), Чернелевская — сожительница Огата (третий секретарь японского посольства), Дудунашвили — сожительница офицера-стажера, «Высоцкая», «0–36», «Амазонка» — «сожительствовала с офицерами Таяси и Юхаси, работала не дисциплинированно, знакомства заводила по своей инициативе», «Мимоза» — хозяйка квартиры, где жил Танака. «Рис» — среди японцев работала три-четыре года, «сожительствовала с несколькими чинами японского атташата, по своей инициативе сошлась с Кобаяси»{119}.

Корреспондент «Токио Ничи-ничи» Кобаяси Хидео, похоже, сам был агентом под прикрытием. Часто контактировал с военным атташе, посольство предоставило ему автомобиль с шофером. Собираясь уезжать из СССР, Кобаяси взялся переправить через границу свою возлюбленную Надю и ее мать Марию Вегенер, переводчицу посольства (была ли именно она агентом «Рис» — нет никаких намеков). Женщин спрятали в больших кофрах, вывезли из посольства и «погрузили» на поезд, идущий в Польшу. Кобаяси сопровождал атташе Кацуми. Всю компанию перехватили 26 декабря 1935 года на станции Негорелое к юго-западу от Минска — накануне начальник погранотряда получил ориентировку из Москвы. Что странно, попытка побега за границу (ст. 58.1а УК РСФСР, минимальное наказание — лишение свободы на 10 лет) обошлась Марии и Надежде Вегенер тремя годами ссылки. Мария умерла в Воронеже, дальнейшая судьба ее дочери неясна{120}. А японские кофры попали в экспозицию Центрального пограничного музея как «чемоданы, в которых пытались вывезти шпионок из СССР».

Подполковник Хата подозревал, что ОПТУ ищет подходы к посольству и атташату с помощью женской агентуры. По возвращении в Японию весной 1935 года он написал инструкцию для военных разведчиков. Хата предостерегал от чрезмерной увлеченности русскими женщинами и рекомендовал — чтобы не влюбиться и под воздействием страсти не раскрыть какие-либо секреты, нужно иметь не одну, а нескольких русских любовниц{121}.