Джеролд Шектер - Шпион, который спас мир. Том 1 Страница 15

В этот период єжовщина (репрессии 1939 года, названные именем Николая Ивановича Ежова, главы НКВД) была в самом расцвете; многих, даже военных, казнили. Поскольку я был кандидатом в члены партии, нас наравне со многими другими кандидатами назначили в разные армейские части на должность политруков. Так я проработал четыре года. У меня была должность старшего политрука (старший политический офицер, ответственный за политвоспитание и надежность войск в полевых условиях). Во время польской кампании потерь было мало. Это был сентябрь — октябрь 1939 года, когда мы освобождали Белоруссию и Западную Украину.

Когда Кайзвальтер прервал его, чтобы спросить, польская ли это была территория, Пеньковский ответил: «Да, но мы освобождали ее так же, как Красная армия освобождала балтийские государства. В то время я был, что называлось, на Западном фронте».

— В ноябре 1939 года началась война с финнами, и в январе 1940 года нашу дивизию послали сражаться против финнов на Карельский перешеек. Почти все время дивизия находилась в резерве, но за два дня до приезда Калинина (Михаил Иванович Калинин, президент СССР с 1919 по 1946 год), который должен был принять участие в подписании мирного договора с финнами, нашу дивизию бросили в бой, из которого вернулась лишь десятая часть людей. Все полковые командиры были убиты, а мне посчастливилось выйти целым и невредимым. Это произошло благодаря тому, что я артиллерист и наши позиции находились за линией фронта. Невзирая на трудности этого сражения, я был все еще полон энтузиазма, и, когда в марте 1940 года кончилась война, меня приняли в партию.

Спецгруппу беспокоила безопасность Пеньковского, и Кайзвальтер спросил его, сколько времени он может уделить этой встрече.

— Я очень рад, что мое первое письмо у вас. Я воспрял духом и совершенно не устал, — ответил он.

— У вас не будет неприятностей из-за того, что вас нет на месте? — спросил Кайзвальтер.

Пеньковский сказал, что никаких проблем не возникнет:

— Мне дали на эту поездку специальное разрешение. Я могу уйти в любое время, чтобы заняться своей работой, после я вам расскажу, в чем она заключается. Другие члены делегации понимают, что я не инженер и не специалист, а что я член этой делегации, поскольку работаю в отделе международных связей ГККНИР. Они в курсе, что в этом Комитете да и во всех других министерствах работают разведчики. И мне требуется лишь сказать, что мне нужно пойти по делам. Сегодня у меня есть часа два времени. А если кто-нибудь позвонит, я скажу, что устал и отключил телефон. Остальным я просто сказал: «Спокойной ночи» и пошел спать. Вот и все.

Кайзвальтер предупредил Пеньковского:

— Во всяком случае, вам необходимо быть постоянно начеку, поскольку очень трудно определить, что представляет для вас опасность, а что — нет.

— Да, я просил вас защитить меня, но и сам себя в обиду не дам, — сказал Пеньковский.

— Вы уже достаточно рисковали, но, слава Богу, все кончилось благополучно. Тем не менее необходимо быть сверхосторожным, — добавил Кайзвальтер.

— Да все, слава Богу, обошлось. Спасибо вам за ваше внимание, — сказал Пеньковский.

Настроение встречи менялось. В комнате нельзя было продохнуть от сигаретного дыма, однако, по соображениям безопасности, окна оставались закрытыми. Мужчины сняли пиджаки и ослабили галстуки. Напряженность возросла. Спецгруппа понимала, что вот-вот завладеет серьезным офицером высокого ранга с допуском к советским военным секретам и выходом на высшие военные чины. Ни у американцев, ни у англичан такого агента еще не было.

Пеньковский продолжал рассказывать о своей жизни:

— После того, как меня приняли в члены партии и окончилась война с Финляндией, я был переведен в Московский военный округ. Меня назначили заместителем начальника Политического отдела, который занимался комсомолом в Артиллерийской школе имени Красина. Я работал там до начала второй мировой войны. Когда началась война, меня перевели в штаб Московского военного округа. Там я работал старшим инструктором Политического управления Московского военного округа и снова был вовлечен в работу с комсомолом. Я был еще полон энтузиазма и уже являлся старшим политруком. Тогда мне было двадцать три года. Через год меня перевели в Военный совет

Московского военного округа в отдел специальных поручений. (Пеньковский работал со сверхсекретными документами.)

Членом Военного совета был Дмитрий Афанасьевич Гапанович, генерал-лейтенант, на чьей дочери я женился и с которой живу до сих пор. Я женат уже пятнадцать лет. Он был выдающимся политиком и прекрасным человеком; он любил меня и очень мне помог. Он видел, что я весь горел энтузиазмом, — в то время это было абсолютной правдой, и этого я не отрицаю. Я говорю вам об этом теперь, чтобы объяснить, почему позже изменил свои взгляды, начав более зрело мыслить.

Я работал в Военном совете до ноября 1943 года. В это время праздновали освобождение Киева, и я подумал, что война очень скоро кончится. У меня не было ни знаков отличия, ни орденов. За финскую кампанию я не получил ничего — лишь благодарность да портсигар. Уже тысяча человек получили звание Героя Советского Союза, поэтому я подал ходатайство о том, чтобы меня послали на передовую, и прибыл на Первый Украинский фронт. Я был приписан к подразделению огромного штаба генерала Сергея Сергеевича Варенцо-ва, теперь уже маршала. Запишите его имя; позже я много вам о нем расскажу. В то время он был генерал-полковником артиллерии и начальником артиллерии Первого Украинского фронта. Я понравился ему, потому что был полон энтузиазма, и он назначил меня командиром учебного центра пополнения противотанковых артиллерийских частей. В то время у нас было двадцать семь действующих противотанковых артиллерийских частей, сражавшихся с немецкими танками на Первом Украинском фронте. Тем не менее генерал дал мне это поручение, подчеркнув тем самым, как важно иметь постоянный приток на фронт новых соединений.

У меня было три учебных подразделения, и я проработал с ними три месяца, но мне хотелось попасть на передовую, и я подал рапорт. Меня назначили заместителем по делам личного состава полка. И снова я был офицером, прослужив два месяца под началом моего командира Героя Советского Союза Тихвича. Он был хорошим парнем, но пьяницей. Он изнасиловал беременную женщину, и его убрали, поэтому я и стал командиром 323-го артиллерийского противотанкового полка Восьмой артиллерийской противотанковой бригады.

Во время одного сражения нас сильно атаковали немцы, которые пытались освободить свои находящиеся под угрозой соединения. Мы выдержали яростные атаки артиллерии и пехоты, что стоило нам огромных потерь — в некоторых наших артиллерийских расчетах количество человек снизилось с семи до одного-двух. Именно тогда я вынужден был застрелить одного из наших офицеров, лейтенанта пехоты, который должен был защищать наш полк, но не вынес напряжения боя и пытался бежать. В то время меня не мучили угрызения совести, и мои действия, по-видимому, были одобрены как начальством, так и политическим руководством. В моем полку, однако, были мнения, что я переусердствовал и проявил излишнюю жестокость, но в критические моменты необходимо принимать решительные меры, что я и сделал. И уверен, что поступил правильно.

В июне 1944 года я был ранен и послан в Москву. Два месяца пролежал в госпитале. Меня выписали в июле, и я был готов вернуться на фронт. В то время я был майором, самым младшим полковым командиром на фронте. У меня было тогда два ордена; теперь у меня пять орденов и восемь медалей. Когда я должен был отправиться обратно на фронт, то услышал, что генерала Варенцова ранили, когда он ехал к генералу Коневу, и его переправили в Москву. Он лежал в так называемом «маршальском» госпитале в Серебряном переулке. У него было ранение в бедро, в результате чего одна нога стала короче другой. Четыре месяца он провисел в госпитале на растяжке. Он был моим командиром, и я привез ему подарки. Он уже хорошо меня знал и назначил своим офицером по связи с фронтом. Он хотел, чФобы я занялся этим, пока он выздоравливает. Варенцов обещал, что, когда мы вместе вернемся на фронт, он отдаст мне мой старый полк. Я сказал ему, что это было бы замечательно и, поскольку война скоро кончится и немцы будут разбиты, мне бы хотелось пойти в военную академию. Он сказал, что устроит это. Я много раз ездил на фронт и обратно, докладывая ему обстановку.

Первая жена Варенцова, Аня, которая умерла от туберкулеза, была очень красивой. Позже он женился на своей теперешней жене Екатерине Карповне. Он увел ее от одного ленинградского доктора, за которым она была замужем. В это время его мать Екатерина и две его дочери находились во Львове (Западная Украина). Пока маршал лежал в госпитале, они жили на Пушкинской улице. Им трудно было доставать еду и топливо. Так я стал заботиться о его семье; маршал не только был хорошим человеком, я знал, что он сторицей отдаст мне за то, что я для него сделал. От первого брака у маршала была дочь Нина. Когда Варенцов стал поправляться, маршал Конев потребовал его скорейшего приезда на Первый Украинский фронт, чтобы возглавить артиллерию. Муж Нины был расстрелян вместе с двумя другими людьми, которые были замешаны в спекуляции во Львове. Ее муж — майор Лошак, еврей, — которого она очень любила, был обвинен в спекуляции. Им предъявили обвинение в саботаже и подрыве сил Красной армии. Было доказано, что сам Варенцов не имел личной заинтересованности в каких бы то ни было делах «черного рынка», но его обвинили в политической близорукости, в том, что он допустил такие дела у себя под носом. Его вызвали к министру обороны, который сделал ему выговор. Тем не менее министр закончил словами: «Давайте забудем эту историю. Возвращайтесь на фронт».