Михаил Cвирин - Танковый прорыв. Советские танки в боях, 1937–1942 гг. Страница 15

Таким образом, в своих взглядах на использование механизированных корпусов образца 1940 года советское командование считало их главной ударной силой танки, а моторизованную пехоту рассматривало как нечто вспомогательное, не способное к самостоятельным действиям без танковой поддержки. Сами же танки наделялись чертами сверхоружия, способного решить сразу все задачи по разгрому противника. Сам Д. Г. Павлов в своем докладе говорил о необходимости брать с собой в наступательную операцию лишь минимально необходимое количество транспорта с горючим, боеприпасами, продовольствием, оговариваясь, что «весь остальной транспорт должен быть сведен и оставлен в исходном районе. Он должен быть нагружен горючим и огнеприпасами и при первой возможности готов тронуться для присоединения к мехкорпусу». Другие теоретики шли еще дальше. Так, И. Сухов в 1940 году писал:

«Технические средства, даже артиллерия, для того, чтобы не лишить войска, вводимые в прорыв, их основного свойства — подвижности, назначаются в меру крайней необходимости. Артиллерийское обеспечение заменяется обеспечением авиационным. С той же целью не следует загромождать подвижные войска тылом. Если имеется возможность, надо широко использовать местные ресурсы (кроме боеприпасов), а в некоторых случаях организовать, хотя бы частично, снабжение подвижных войск при помощи авиации».[157]

Напротив, германское командование имело совершенно иной взгляд на боевое применение подвижных механизированных соединений и объединений. Еще в 1937 году в книге «Внимание, танки!» Г. Гудериан говорил:

«Взаимодействие с другими родами войск совершенно необходимо бронесилам, так как они, подобно всем остальным войскам, не в силах самостоятельно решать все без исключения возлагаемые на них задачи. Требования взаимодействия налагают на броневые части известные обязательства, так же, как и на прочие роды войск, особенно если они предназначены для постоянного взаимодействия».

Позднее, в работе «Танки — вперед», обобщающей опыт немецких бронетанковых войск во Второй мировой войне, Гудериан писал о взаимодействии родов войск в танковом соединении так:

«Это взаимодействие можно сравнить с оркестром, в котором различные инструменты могут исполнить концерт во всей полноте его звучания только под общим руководством дирижера. В зависимости от характера произведения в нем выступают на передний план то одни, то другие инструменты… На открытой местности, особенно в пустыне, танки не только задают тон, но и выступают с важной сольной партией. На пересеченной местности с различными препятствиями они отходят на задний план или вообще временно не играют никакой роли. В этих условиях на первый план выдвигается мотопехота и саперы. Только бас артиллерии раздается повсюду, иногда достигая крещендо».[158]

Однако еще в 1937 году он охарактеризовал значение мотопехоты в бронетанковых частях следующей афористичной фразой:

«Задача пехоты или, еще лучше, моторизованных стрелков — незамедлительно использовать влияние танковой атаки для быстрейшего движения вперед и своими собственными действиями завершить овладение участком, захваченным танками, и очистить его от противника [выделено нами — В. Г.].»

Отсюда хорошо видно, что немецкие бронетанковые войска изначально, еще в процессе своего строительства создавались как тонко сбалансированный инструмент, имеющий своей главной задачей ту же, что и пехота: занятие территории, точнее — ключевых объектов на ней, контроль за которыми ставит противника в невыгодное положение и ведет к его разгрому. Все остальные задачи танков были подчинены достижению этой цели.

В то же время советские военачальники, завороженные танковой мощью, рассматривали механизированные войска как средство прямого разгрома противника, уничтожения его живой силы и техники. Моторизованная пехота и даже приданная мехкорпусу артиллерия играла в этом представлении подчиненную роль, главным средством достижения успеха виделись исключительно танки.

А ведь на необходимость особой проработки тактики мотопехоты обращал внимание еще К. Б Калиновский. В 1931 году, незадолго до своей гибели, он отмечал:

«Вообще получается, как это ни странно, что моторизованное соединение… оснащенное соответствующими средствами разведки, обладает самостоятельностью большей, чем подобного рода механизированное соединение… [Но] с точки зрения наступательных возможностей наступательная способность механизированного соединения выше, чем моторизованного… Способность удерживать местность у моторизованного соединения полная, а у механизированного соединения эта способность будет равна почти нулю, сила механизированного соединения — в движении и в огне».

И далее:

«Таким образом, это [механизированное]соединение будет отличаться большой подвижностью до поля боя, ограниченной проходимостью, достаточной способностью удерживать местность».[159]

Увы, десять лет спустя эти слова были забыты. Советское военное руководство рассматривало механизированные корпуса исключительно как орудие наступления — забыв, что для достижения успеха мало захватить позицию, надо еще ее удержать. Это видно уже из простого сравнения штатов советских и немецких бронетанковых соединений. Немецкие танковые дивизии 1941 года имели большое количество моторизованной пехоты — около 7000 человек в пяти батальонах из общей численности дивизии в 13 700 человек. Характерно, что до Польской кампании 1939 года танков в дивизии было больше (около 300 против 150–200), зато мотопехоты насчитывалось всего 2850 человек. Опыт двух маневренных кампаний принес вермахту немалый опыт, а вот у РККА такого опыта не было. Поэтому советская танковая дивизия по штату 1940 года имела 10 940 человек, но на 375 танков в восьми танковых батальонах[160] приходилось всего три батальона мотопехоты общей численностью около 3000 человек, а также лишь 2000 единиц ручного стрелкового оружия. Против 2100 автомобилей и 1300 мотоциклов (половина из них с колясками) в немецкой танковой дивизии у нас имелось лишь по 1360 машин в танковой и 1540 — в моторизованной дивизии.[161] При этом к штатной укомплектованности приближались лишь дивизии в механизированных корпусах формирования, а большинство из них не имело и указанного числа машин. Противотанковой артиллерией мехкорпуса тоже не оснащались, лишь 14 мая 1941 года руководство АБТУ РККА приняло решение оснастить некомплектные танковые полки механизированных корпусов позднего формирования 45-мм и 76-мм орудиями на мехтяге для использования их в качестве противотанковых.

Общее количество танков, имевшихся в Красной Армии к 22 июня 1941 года, до сих пор служит поводом для многочисленных спекуляций. Особенно это касается сравнения числа советских танков с числом немецких. Однако дело обстояло не так просто, как кажется на первый взгляд.

Известно, что с 1928 года по 21 июня 1941 года советской промышленностью было выпущено около 30 тысяч танков, танкеток и машин на их базе, из которых примерно 500 машин было поставлено за рубеж (Испании, Китаю и Турции). Чуть меньше тысячи машин было безвозвратно потеряно в ходе различных боевых действий (в том числе около 600 — во время Финской войны). Небольшое количество танков и танкеток было захвачено во время Польского похода, а также при присоединении к СССР прибалтийских республик, часть из этих танков впоследствии была зачислена на вооружение РККА.

По данным, опубликованным историками Н. Золотовым и И. Исаевым в 1993 году,[162] на июнь 1941 года в составе Красной Армии числилось 23 106 танков. То есть из всех выпущенных за 12 лет танков (в числе которых были 959 МС-1, 1627 двухбашенных Т-26 и 7330 танкеток Т-27, Т-37А и Т-38) списано за износом оказалось лишь около пяти тысяч.

Есть и другие цифры. Так, известный справочник «Гриф секретности снят» говорит о 22,6 тысячах танков РККА в июне 1941 года. Напротив, М. Мельтюхов в книге «Упущенный шанс Сталина» приводит составленную по данным РГАСПИ таблицу численности танков по военным округам,[163] из которой следует, что на 1 июня 1941 года в РККА имелось аж 25 479 танков, из которых на складах и рембазах находился 881 танк.

Во втором томе фундаментального исследования «Отечественные бронированные машины. ХХ век» помещен более развернутый и отличающийся рядом цифр вариант приведенной Мельтюховым таблицы[164] — из него следует, что с учетом складов, рембаз и всех прочих мест хранения на 1 июня 1941 года в РККА числилось 25 850 танков, из которых 42 находилось на складах, а 629 вообще непонятно где (графа «обезличенные»). Однако из этой же таблицы видно, что учитывались не только боевые машины, а вся техника, изготовленная на танковой базе — в том числе тягачи, БРЭМ, саперные танки, транспортеры, телетанки и различные экспериментальные машины. Кроме того, в общую цифру вошли 1132 танка Т-38, 2318 — Т-37 и 2493 танкеток Т-27 — аналога французского «Рено» UE. При сравнении танкового парка СССР с танковым парком Германии эти машины, естественно, учитываться не должны — у немцев таких просто не имелось, а боевая ценность их была весьма невелика. Более того, согласно приказу НКО СССР № 0349 от 10 декабря 1940 года все танки Т-27 изымались из стрелковых соединений и передавались батальонам средних и тяжелых танков для проведения тактических учений (с целью сохранения матчасти новых машин) — то есть более не использовались как боевые машины. Таким образом, можно считать, что расхождение в цифрах вызвано в основном неправильнымучетом танкеток Т-27 в качестве боевых машин — тогда как к лету 1941 года они являлись всего лишь учебным оборудованием.