Андрей Окулов - В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война Страница 17

Конечно, это пе касалось неонацистов: поджоги общежитий иностранцев и нападения на «азилянтов» (подавших прошение об убежище) не были редкостью и в начале восьмидесятых годов. У них был другой лозунг, который они скандировали во время драк с полицией: «Deutschland den Dcutschcn, Auslacndcr — raus!» — «Германия — для немцев, иностранцы — вон!»

Городок Эппштайн, зажатый в долине между трех гор. Как его гордо называют местные жители: «Жемчужина Швейцарии в Нассау». Раньше он входил в это герцогство. А до этого — был владением архиепископа города Майнц. Потом — еще чьим-то… Здесь в Средние века столько владений было, что карта пестрит, как лоскутное одеяло. И все эти княжества воевали друг с другом, объединялись, раскалывались…

Аккуратные домики на склонах гор. Ручеек в долине. Над всем этим возвышаются развалины замка, принадлежавшего когда-то тому самому майнцскому архиепископу. Маленький музейчик: предметы средневекового быта. Внизу — скромная католическая церковь. Рядом «Штанивольфабрик» — фабрика по производству фольги. В центре городка — старинное кладбище. Прямо возле дороги — каменная статуя солдата в каске, знакомая нам но множеству советских фильмов. Это — памятник горожанам, погибшим на полях сражений Первой мировой. Рядом — плита с фамилиями и лаконичной надписью: «Числятся пропавшими». Это — погибшие во Второй мировой. Горы поросли зелеными-зелеными деревьями. Хотя что это за горы? Самая высокая гора в Таунусе, Гроссес-Фельдберг, чуть выше восьмисот метров. Там детишки любят воздушных змеев запускать — ветра хватает в любую погоду.

На вершине одной из зеленых гор — гостиница, «фахверк», многобалочная. Рядом — ослепительно белая беседка с колоннами. Внизу, возле станции, на склоне следующей горы — квадратная башня. На карте городка она обозначена как Нойвилль-Турм. Загадочное место. Я как-то попытался подойти к ней поближе, но башня оказалась огороженной, за оградой на цепи, возле поленницы дров, остервенело лаяла немецкая овчарка… Башня была обитаемой. Кто здесь жил тогда и кто живет теперь, так и осталось для меня загадкой. Как многое, многое вокруг. Ведь это был совсем другой мир, к которому нужно было долго привыкать.

Лангенхайнер-штрассе. Улица, которая начинается внизу долины, возле ручья, резко идет вверх, а потом — еще раз вверх, и кончается возле двух желтоватых зданий. Это «Альтенхайм», Дом престарелых. Один этаж в нем был отведен для иммигрантов, тех, кто попросил политического убежища, но еще не получил его. То есть для таких, как мы. Здесь жили чех, поляк, корейцы, еще кто-то.

Две комнаты. Войти можно было по коридору, но вторая дверь выходила прямо в лес! Ею-то мы в основном и пользовались. Лес сбегал по крутому склону, утыканному камнями. Стволы деревьев от сырости были покрыты какой-то зеленой плесенью. Я как-то попытался влезть на одно из деревьев — измазался капитально. Да, климат здесь влажный. И снег зимой лежит недолго. Это нам вскоре предстояло увидеть…

Первой фразой, которую я выучил по-немецки, была: «Ich moechte mein Asylbescheinigung verlaengem» — «Я хотел бы продлить мое прошение о политическом убежище». Именно эта бумажка и была долгое время моим единственным документом в Германии. Права на работу нет. Можно только сидеть и ждать. Оплачивать курсы немецкого — тоже нечем. Бесплатные предоставляются только по достижении определенною срока пребывания.

В пансионате кормили бесплатно, на карманные расходы выдавали 70 марок в месяц. Даже во Франкфурт липший раз съездить проблематично. Тем более что ожидающие решения «азилянты» не имели права покидать отведенный им для проживания населенный пункт. Конечно, никто за нами не следил, но на такие деньги не особенно разъездишься…

Оставалось бродить по горам да лесам. Знакомиться с природой Западной Германии. По горам бегали косули, их я видел не раз. Лесные ягоды немцы не собирали, грибы — тоже. Боялись: а вдруг ядовитые? Они привыкли покупать их в магазине. Так что этого добра было видимо-невидимо. Мать варенье варила, грибы сушили. Один раз зашли на поляну, устланную гнилыми стволами поваленных деревьев. Все они заросли опятами так, что в воздухе стоял густой грибной дух. Мы вчетвером не могли их собрать. Знакомый подогнал машину, так что пришлось грузить грибы в большие картонные коробки из-под книг. Машину гоняли два раза… А потом думали: куда девать такое количество грибов? Вот она, российская запасливость.

Семья сотрудника редакции «Посева» Михаила Назарова жила в соседнем городишке под названием Бремталь. Это были наши единственные русские соседи. Точнее — в другой части нашего городка. Странно, но в Германии это так и называлось: Stadtteil — часть города. В семидесятых социал-демократы провели укрупнение населенных пунктов, объединяли воедино несколько городишек. Многим это не нравится до сих пор: «Что это за бургомистр, если он не знает, как зовут мою корову?»

Поначалу я пытался добраться до них лесом: по карте получалось — недалеко. Лес в Германии больше похож на парк. Как говорил Роберт: «Между деревьями подметают, а у каждого кролика на заднице — номер!» Но даже в таком парке заблудиться несложно: три раза я выходил к совсем другим городкам! Благо, их здесь — по пять штук вокруг каждой горы. Потом понял, что ближе всего получается — по обочине шоссе. В мае там путь освещали тысячи светлячков.

Красиво. Даже очень. Вот только увидеть бы всю эту красоту в качестве туриста, а потом — вернуться домой…

Пришло письмо из Цирндорфа. Маленький городок под Нюрнбергом. Центральное управление по делам беженцев. Здесь решались судьбы тех, кто попросил политического убежища в Западной Германии. Бежавшие из ГДР автоматически получали паспорт ФРГ и не входили в этот контингент.

«Социальамт» оплатил поездку, так как она была необходима для моего дальнейшего определения. Поездом — до Нюрнберга. Удивительный город. Из розоватого камня. Замок на горе. Мост-здание. В нем — ресторан, окна выходят прямо на реку. Лодка на привязи. Все подсвечивается прожекторами. На площади — рождественский базар. Здесь, помимо всего прочего, торгуют знаменитыми нюрнбергскими пряниками. С миндалем. Повсюду — портреты самого знаменитого горожанина, художника Альбрехта Дюрера.

Цирндорф — неподалеку. Огромное административное здание, кишащее поляками, румынами, чехами, турками и так далее. Русский мне попался только один.

— Вас выслали? Повезло. А я убежал. В Чехословакии был, в туристической поездке. Удалось перебраться через границу в ФРГ Не спрашивай как: в товарняке спрятался… Сейчас в Гамбурге живу. Вот, сейчас документы справлю и на нормальную работу устроюсь. По-немецки уже неплохо шпрехаю. По друзьям, конечно, скучаю… Эти немцы — тупые до ужаса. Продают молоток, а на упаковке написано: «Осторожно! Не ударьте себя по пальцам»… Ладно, удачи тебе! Меня вызывают…

Вскоре вызвали и меня. Пожилой немецкий чиновник, переводчик— украинец. Я изложил всю нашу историю. Чиновник все занес куда следует и сказал, что нужно ждать. Обещали разобраться.

К нам в Эппштайн приезжал Евгеньич. Ненадолго. Рассказывал про свою парижскую жизнь. Он связался с левыми и долго разглагольствовал о признаках тоталитаризма во Французской республике (!). Да, психушка ему на пользу явно не пошла… Другая cm идея заключалась в том, что он собирался построить экраноплан: аппарат, что летит, опираясь на слой испарений от земли. Низко летит. Оттого и для радаров незаметен. И на этом экраноплане Евгеньич собирался тайно пересечь советскую границу, чтобы продолжить свою диссидентскую деятельность из подполья. И меня с собой звал.

Про идею эту он вскорости забыл. Но зато привез братцу моему подарок на день рождения: американский «кольт» образца 1851 года. Черным порохом стрелял, пули отливались в прилагавшейся к этому страшному зверю пулелейке. Мы нальем пуль, забьем все шесть зарядов — и в лес, но деревьям стрелять. Грохот и дым стояли страшные, но попасть из этой машины в корову с пяти шагов было бы делом затруднительным. Роберт, посмотрев на игрушку, сказал: «Теперь мне трудно верить меткости ковбоев в кино. Понимаю, что на самом деле они стреляли только в упор и только в спину…»

А лес в Эппштайне был особенный — немецкий. Вокруг этого леса было столько городков, что каждый выстрел, должно быть, многократно отдавался эхом в ушах окрестных бюргеров и они бежали звонить в полицию.

Второй пистолет… Ну, я его достал. Немецкий, «Deutsche Werke», по бельгийскому образцу, 1938 год. Калибр 7,65. Правда, боек был отломан. Ничего, на что я ювелир? Отломал кусок надфиля, припаял, заточил — все работает. Пошел в лес, два раза выстрелил по пеньку. Хотел его от греха где-нибудь поблизости закопать, но пожалел — ржа поест, как ни смазывай. Принес домой и в шкаф засунул. Запас патронов достался мне в придачу к пистолету, обоймы на две.