Александр Лебедь - За державу обидно Страница 17

Среди обычных армейских закусок типа жареной картошки и мяса, капусты и огурцов выделялось штук тридцать стеклянных банок черной икры, в каждую из которых была демонстративно воткнута алюминиевая солдатская ложка. На столе вперемежку стояли: водка русская, ром кубинский и еще куча цветистых бутылок неизвестного происхождения. Хозяев, гостей — набралось человек двадцать пять. Я предупредил брата, что прилетел сюда не для того, чтобы за час напиться. Он со мной согласился. Мы с ним определились, что пьем порядка для… Теория правильная, на практике соблюсти тяжело. Чтобы понять тех офицеров, надо повоевать, отправить в Союз в цинках массу друзей, вкусить радость побед и горечь поражений, померзнуть в горах, поголодать и, в конце концов, выжить и дождаться ее… замены. Люди пили и не пьянели, только горячее становился разговор, более живописными подробности. Со мной рядом сидел доктор-капитан, которого зациклило. Он смотрел на меня совершенно трезвыми глазами смертельно пьяного человека и все пытался рассказать мне, как фугасом разметало отделение и как он, капитан, собирал разорванные в клочья трупы.

— Парень, отстань, — сказал я.

Но капитан не слышал. Он все тянулся рюмкой и опять мелькало: кишки, ступни, кисти…

Большой, общий разговор разбился на несколько более мелких. На одном конце стола поминали, на другом, вспомнив что-то веселое, хохотали.

— Пойдем проветримся, — сказал я брату, — заодно крепость покажешь. Ночь лунная.

Мы вышли. Прогулялись по крепости. Брат вспоминал разные живописные подробности ее взятия. Куда ходили, кто из общих знакомых где и как погиб или был ранен.

Гуляли — это я, пожалуй, сильно сказал. Везде было одно и то же. Вся крепость обмывала замену. Обмывала круто и крупно, не жалея ни денег, ни водки. Попали еще ненароком в несколько компаний. Поздравили, пожелали, поблагодарили. Около часу ночи вернулись в роту. За столом сидело девять человек. На столе не было ни одной полной бутылки, от икры остались только банки.

Наше возвращение придало компании второе дыхание. Эдик откуда-то из резерва достал еще пару бутылок, еще раз в ускоренном темпе прошлись по кругу, помянув и пожелав. Так незаметно и нечаянно перешли к борьбе на руках. Как это произошло — черт его знает. Крупный самоуверенный старший лейтенант, сидевший напротив меня, что-то такое сказал по поводу задохликов с 345-го. Я в полку служил без году неделю, но все равно это меня задело. С края стола смахнули посуду, и мы с ним начали выяснять, в каком из полков воздушно-десантных войск служат большие задохлики. Я был не слабее его и значительно трезвее, поэтому примерно после двухминутной борьбы тыльная часть его ладони была прижата к столу. С пьяным недоумением старший лейтенант посмотрел на свою похожую на клешню ладошку и сказал: «А ну, давай левыми!»

Левыми у него получилось еще хуже, он выдохся. Все было так мило и даже весело, но у старлея заело какой-то клапан. Он совершенно неожиданно вызверился: «Ты, е… комбат…». Глаза у него горели каким-то диким, бессмысленным огнем. Я молча и сильно ударил его в челюсть. Сзади стояла койка с низенькой деревянной спинкой. Он опрокинулся навзничь, перелетел через спинку, упал на панцирную сетку и остался лежать недвижимым.

— Что за черт! Как же я его ударил, что он не шевелится?

Койку окружили. Все притихли. В наступившей тишине отчетливо слышалось мерное похрапывание старшего лейтенанта. Бедняга смертельно нарезался, и ему для полного счастья не хватало удара в челюсть. Пока летел — заснул. Сделав правильные выводы из ситуации, компания разразилась хохотом.

Утром я готовился в обратный путь. Пытался бубнить какие-то извинения протрезвевший старший лейтенант, оказавшийся командиром взвода, которому услужливые товарищи, с утра не дав опохмелиться, надули в уши, каким потрясающе хамским образом он себя вел по отношению к командиру батальона братского 345-го полка. Ему популярно объяснили, что в челюсть он словил совершенно правомерно. Как выяснилось из того, что было вчера, он совершенно ничего не помнит. Тем больше было оснований мучиться угрызениями совести. Мы исчерпали конфликт, пожав друг другу руки. В вещмешке усохли две бутылки водки. Я о них по приезде забыл, зато стало ясно, откуда многомудрый Эдик отыскал резерв. Уже на выходе я встретил капитана-доктора, взгляд у него был стеклянный; тем не менее он меня узнал и очень обрадовался: «Подожди, я тебе доскажу! Понимаешь, фугас…» Первым движением было послать капитана далеко, далеко… Но при слове «фугас» в глазах у него мелькнула осмысленность, а лицо приняло такое страдальческое выражение, что стало ясно: где-то на какой-то из кровавых афганских дорог капитан отловил впечатление, которое было выше его психических возможностей. Этот фугас, и эти ошметки трупов мучили его, преследовали, давили, денно и нощно стояли перед глазами. Капитан решил избавиться от наваждения испытанным российским методом утопить в водке. Но, как в большинстве таких случаев, не утопил, а только усугубил положение. Кошмар стабилизировался в его сознании, стал устойчивым и постоянным. Это был человек с больной психикой.

— Извини, приятель, — сказал я, — ехать надо. Я скоро вернусь, потом доскажешь.

Мы простились с братом, пожелав друг другу удачи. Пожелание сбылось. Вернулись оба, а позже вернулся и третий, двоюродный, брат — Михаил.

Тот же АН-12 перенес меня в Баграм, и служба пошла дальше.

Решение вопросов обустройства и быта продвигалось крайне медленно, несмотря на все мои потуги. Я внутренне приуныл, но внешне виду не подавал. Но тут пронесся слух, а вскоре и подоспел приказ о передаче позиций вверенного мне подразделения специальному батальону охраны, прибывшему на удивление быстро в середине декабря 1981 года из Советского Союза. Батальон прибыл в полном составе (почти семьсот человек), с массой техники, и все новое, с иголочки.

В течение трех дней я передал позиции. Правда, не обошлось без эксцессов: одичавшие от окопной жизни солдаты «пощипали» новоявленных пижонов на предмет тумбочек, кроватей, постельного белья и прочих мелочей быта.

Вскоре я получил приказ провести боевое сколачивание батальона и подготовить его к ведению боевых действий. Впервые с момента ввода батальона в Афганистан я собрал его, и вот тут-то началось! Все образовавшиеся в результате естественного отбора «львы» и «шакалы», которые формально числились в одном подразделении, но никогда друг друга не видели или встречались крайне редко, кинулись делить власть. В результате разбитые носы, подбородки, подбитые глаза, сломанные челюсти стали повсеместной практикой на протяжении четырех дней. Все мои увещевания, собрания: общие, комсомольские, партийные, индивидуальные беседы, организация дежурств офицеров — ни к чему не приводили. К каждому приставить надзирателя было невозможно. Уходили, к примеру, два солдата в сторону туалета, а потом один приходил, а другой появлялся через некоторое время с разбитым вдрызг лицом. Еще когда батальон находился на позициях, предвидя необходимость наращивания физической подготовки (многомесячные сидения в окопах к добру не приводят), я организовал строительство спортгородка. Сварили и забетонировали перекладины, брусья, из траков танков изготовили штанги и гантели. Конечно, все это было диковато на вид, но с другой стороны, по-своему изящно и, самое главное, позволяло повышать уровень физической подготовки.

Хочу заметить, что к тому времени среди солдат укоренилось мнение, что я неженка, демагог и где-то даже белоручка. На пятый день мне попались целых одиннадцать «рационализаторов и изобретателей», которые отреагировали на мое стремление совершенствовать физическое развитие подчиненных своеобразно.

Группа «рационализаторов» подходила к солдату и говорила:

— Ты подъем переворотом делать умеешь?

— Нет!

— А комбат требует! Мы тебя сейчас научим.

С этими словами они брали незадачливого бойца, привязывали с помощью ремней к перекладине, закрепленной к потолочным балкам казармы, от ТА-57 проводили к ноге проводок и крутили ручку телефонного аппарата. Импульс был такой, что солдат прилипал задницей к потолку. И тут я осатанел. Внутренне я осатанел уже давно. Не хватало только толчка, и он случился. Ко мне прибыл вождь «рационализаторов», предстал пред мои светлы очи. Я ему задал вопрос:

— Изобретал?

И он ответил так, как надлежит отвечать нормальному солдату нормальному комбату:

— Никак нет!

Меня взорвало. Я все-таки, хоть и бывший, боксер тяжелого веса с неплохо поставленным ударом. Вождь «рационализаторов» получил в челюсть и успокоился, проехав по полу в угол. Поперек него упал его первый заместитель. Сверху, рядом, сбоку полегли еще девять «рационализаторов». Крепким оказался только один. Пришлось бить два раза.