Андрей Окулов - В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война Страница 19

Его откомандировали в РОА. Он был одним из авторов манифеста КОНР 1944 года. Когда мы просматривали документальный фильм о подписании Пражского манифеста, он указал на себя:

— Этот, в белом воротничке…

Потом — конец войны. Начались репатриации. Во время заключения Ялтинских соглашений Сталин провел коварный ход: настоял, чтобы все советские подданные, оказавшиеся в зоне англо-американской оккупации европейских стран, подлежали насильственной выдаче в СССР. Когда со стороны Запада последовало возражение, что люди должны ехать добровольно, Сталин пообещал, что тогда все подданные европейских стран, оказавшиеся в зоне советской оккупации, тоже добровольно откажутся возвращаться домой. А обеспечивать такую добровольность советская сторона умела неплохо. Союзникам пришлось согласиться со сталинской трактовкой — свои им были дороже, чем судьба миллионов бывших подсоветских людей.

Чтобы избежать выдачи Советам, нужно было доказать репатриационной комиссии, что человек не находился на территории СССР до 1 сентября 1939 года. Многие тогда меняли документы, сочиняли себе легенды-биографии. Тогда и Александр Николаевич из Зайцева стал Артемовым, и местом рождения ему сделали Харбин, где он никогда не был. Про ужасы репатриации написано немало. Но Александр Николаевич любил рассказывать про эти события несколько историй, достойных пера сатирика.

— В одном беженском лагере жили тринадцать калмыков. Все подлежали выдаче. Для прочих придумывали легенды. Ведь у многих в послевоенной суматохе не было документов. В репатриационной комиссии сидели представители всех четырех держав-победительниц. Нужно было доказать этой комиссии, что ты — из первой, послереволюционной эмиграции, и такой человек выдаче не подлежал. Но многие из этих калмыков и по-русски-то говорили с акцентом, как им притворяться? Ведь на знание языков проверяли.

Вот заходит один калмык в кабинет, где заседает комиссия. И говорит, что он — из первой эмиграции, жил в Париже. Работал там-то и там-то. С ним заговаривают по-французски. Прекрасно знает язык. Показывают карту Парижа — безошибочно называет улицу, на которой жил, завод, на котором работал. Все в порядке — выдаче не подлежит. Заходит второй калмык. Тоже, оказывается, из первой эмиграции. Тоже в Париже жил. По-французски говорит, улицу (другую, конечно) показывает верно. Потом — следующий. В общем, все 13 калмыков во Франции жили, что сумели доказать. Комиссия уехала. И не догадалась, что калмык-то был один и тот же, он в соседней комнате только пиджак менял! А для наивных европейцев все они — на одно лицо…

В другом лагере оказалась старушка, которая языков не знала и за границей никогда не была. Как ее спасать? Ну, мы сообща соорудили ей легенду, что она жила в Польше, в семье русских эмигрантов, воспитывала детей. И потому польский не знает — ни к чему было.

Ну, комиссия всю эту историю выслушала, а потом один из членов комиссии спрашивает:

— И что, вы так двадцать лет там и жили?

— Да, все двадцать лет.

— И все двадцать лет детей воспитывали?

— Ну да.

— А дети так и не выросли?

— Да не росли что-то…

Тут комиссия рассмеялась. Бабушку пожалели, несмотря на ее безыскусное вранье, и репатриировать не стали.

Да и вообще наши эмигранты второй волны проявляли чудеса сообразительности. Один лагерь располагался в четырехэтажном здании. И вот к американскому коменданту городка приходит группа крестьян и заявляет, что у них пропала корова. А кроме русских, дескать, никто ее в округе увести не мог. Американец отправляется в злополучное здание и требует вернуть корову. Избранный своими начальник лагеря все отрицает. Американцы начинают обыск. Обыскали все четыре этажа — ничего. Немцы настаивают, что корова должна быть здесь — не могли ее незаметно никуда увести, местные здесь всех знают. Здание обыскали три раза — ничего.

Американский комендант отзывает в сторону русского начальника лагеря и говорит:

— Ладно, я оставлю вам корову, но объясните мне — где вы ее ухитрились спрятать? Ведь каждый этаж по несколько раз обыскали…

А начальник лагеря ухмыляется:

— Точно оставите? Ведь у нас туг дети, кормить надо. Ладно, тогда скажу. Ваши солдаты действительно каждый этаж обыскали. А в лифт они заглядывали?

Оказывается, бедной буренке замотали морду тряпками, запихнули ее в лифт и, пока американцы обыскивали один этаж, ее поднимали на другой.

В другой лагерь, расположенный в английской зоне оккупации возле Ганновера, приехал офицер-энкавэдист. Сначала рассказывал, как тепло их всех примет Родина. Но в толпе были те, кто прошел советские тюрьмы и лагеря. Потом чекист начал угрожать:

— Никуда вы не денетесь, у нас с союзниками договор о насильственной выдаче!

Зря он это сказал. Из толпы вышел паренек, достал из-за голенища сапога нож, молча вогнал его чекисту под ребро и скрылся в толпе. Чекиста отправили в английский госпиталь, вылечили. После этого он сразу… попросил политического убежища! Поправилось на Западе, да и понял, что с ним свои потом сделать могут.

Английский комендант лагеря блокировал все ходы и выходы: на его территории ранили офицера союзной армии! В лагере объявили: если преступник не явится к коменданту, всех снимут с продовольственного пайка.

Вот сидит начальник лагеря у себя в кабинете, а к нему заходит паренек.

— А если преступник сдастся добровольно, вы лагерь с пайка снимать не будете?

— Не буду.

— Ну, тогда вот. Это я его пырнул. Зовут меня так-то и так-то, вот — орудие преступления.

И кладет на стол нож. Довольный комендант составляет протокол.

— Все?

— Всё.

— А теперь — прощайте!

И выпрыгивает из окна. Второй прыжок — через колючку, она там достаточно халтурная была. С тем и пропал. А протокол имеется, орудие преступления — тоже. Пришлось коменданту слово данное сдержать…

А паренька в соседнем лагере прятали. Его управляющим был член НТС Лев Рар. Годы спустя он встретил в Лондоне того самого английского коменданта, что снятием с пайка грозил. И тот ему рассказал: «Вы прятали того парня в подвале под лагерной церковью, вы ведь котелок с едой не для святых туда носили».

Александр Николаевич был блестящим журналистом. Он умел просто и доходчиво объяснять самые сложные темы. Помню, как он возмущался засорением русского языка советскими канцеляризмами.

— Мы часто уже и не думаем об изначальном смысле того или иного выражения. Сплошь и рядом читаешь: «повысились цены на продукты питания». Но ведь в русском языке слово «продукт» всегда означало конечный результат. Поэтому даже подумать неприлично, что такое «продукт питания». И как оно могло подорожать?!

С 1965 по 1971 год возглавлял журнал «Посев», с 1972-го по 1984-й был председателем НТС. Это он работал над всеми программами организации в послевоенный период. В последний раз я видел его в 2000 году.

— У меня сейчас восемь болезней. Мне трудно помочь Союзу. Но я внимательно сверил программный документ Путина, опубликованный в Интернете. Да, он явно пользовался нашей программой 1974 года. Кому знать, как не мне, — я ведь ее составлял… Я бы предложил Совету НТС просто поддерживать Путина. Ведь он практически нашу программу выполняет…

Александр Николаевич написал об этом письмо Совету. Но текст его, кроме членов Совета, никто не увидел.

Скончался Александр Николаевич во Франкфурте-на-Майне 2 августа 2002 года, ненадолго пережив свою жену.

Первая ежегодная посевская конференция, на которой мне довелось побывать, проходила в здании Франкфуртской… масонской ложи! Старику, который снимал помещение, неоднократно говорили, что можно было бы и другое здание подобрать. Но он отмахивался:

— Ну и что, что масоны? Здесь — дешево, и в центре! Ведущим этой конференции, как, впрочем, и многих других, был Александр Николаевич. Помню, как во время дискуссии кто-то сказал про слухи об инфильтрации КГБ в НТС. На это ответил Владимир Дмитриевич Поремский, один из основателей НТС:

— Не могу гарантировать, что в этом зале не находится агент КГБ. Но я знаю одну организацию, в которой нет ни одного агента. Это — Союз пажей Его Императорского величества в Париже. Там — восемь человек, самому младшему — за восемьдесят. Уверен, что их инфильтрировать очень трудно.

Выступления Эдуарда Оганесяна, армянского националиста, он тогда работал на радио «Свобода», всем запоминались своей экспрессивностью:

— В 1915 году турки совершили чудовищный геноцид — вырезали полтора миллиона армян! Недавно, в траурный юбилей, мы с группой армянских эмигрантов решили дать в крупных немецких газетах траурные объявления. Нам сказали: десять тысяч марок. У нас не было таких денег. Но тут нашлись какие-то два мальчика. Я не знаю, кто они, если бы знал — я бы их расцеловал! Они просто ухлопали турецкого посла. И знаете, все газеты вспомнили про геноцид! И никто не требовал с нас десять тысяч марок. Вы, пожалуйста, не подумайте, что я здесь, на лосевской конференции, вас к чему-то подстрекаю… я просто делюсь опытом!