Равенсбрюк. Жизнь вопреки - Станислав Васильевич Аристов Страница 19

Тем не менее в связи с частичным уменьшением количества гетто на Востоке, а также после Варшавского восстания в Равенсбрюк прибывало все большее количество беременных женщин. В итоге в сентябре 1944 г. в лагере начал функционировать так называемый блок для родов. Именно там находилась специальная книга, фиксировавшая новорожденных-заключенных, в которой вплоть до апреля 1945 г. – месяца освобождения Равенсбрюка – было зафиксировано 560 детей[414].

Помимо новорожденных в Равенсбрюке оказывались и несовершеннолетние заключенные. Количество детей в возрасте до 16 лет, привезенных в лагерь с родителями, родственниками или в одиночестве, составляло 881 человек[415]. Среди них были и дети из Советского Союза. В воспоминаниях бывших узниц отмечалось, что в конце 1944 г. в Равенсбрюк было доставлено 12–13 детей[416], которые только благодаря требованиям советских военнопленных, направившим к руководству лагеря своих представителей, были размещены вместе с ними в блоке. Учитывая то, что дополнительных порций питания на несовершеннолетних узников не выделялось, а условия для выживания были крайне тяжелыми, заключенные все же старались обеспечить им еду, отдых, одежду и даже игрушки[417], становясь для них так называемыми «лагерными матерями». Основной причиной появления такого рода феномена был материнский инстинкт, благодаря которому у заключенных появлялась цель жизни – спасение ребенка, а значит, выстраивалась и соответствующая стратегия выживания. Этому не могли помешать никакие запреты и препятствия со стороны лагерного руководства, выражавшиеся, например, в отказе выдавать отдельный паек для детей[418]. После войны некоторые из этих женщин усыновили детей, которых они спасали в Равенсбрюке[419].

Нельзя не отметить, что если у женщин вне лагеря оставались дети, то они также могли быть смыслом всех усилий, направленных на выживание в экстремальных условиях Равенсбрюка. В то же время расставание с ребенком становилось иногда источником отчаяния и утраты надежды на будущую встречу. Чем дольше была разлука с детьми, тем менее значимыми они были для многих узниц в качестве смыслообразующей основы выживания[420]. В условиях лагеря женщины зачастую вообще могли концентрироваться только на себе, вытесняя из сознания наличие в своей жизни ребенка[421].

Глава 3

Особенности стратегий выживания основных категорий узниц Равенсбрюка

Женщины Равенсбрюка, представлявшие 40 национальностей из 20 европейских стран, в соответствии с причиной ареста относились нацистами к различным категориям заключенных. Так, к политическим узницам, носившим на униформе красный треугольник, лагерное руководство причисляло не только немок – членов оппозиции, но и женщин из европейских стран, оккупированных во время Второй мировой войны. «Свидетельницы Иеговы», получавшие при регистрации фиолетовый винкель, и уголовницы, чья маркировка была зеленого цвета, состояли преимущественно из гражданок Германии и Австрии. Наконец, асоциальных женщин (нищих, бродяг, проституток) и цыганок нацисты обозначали черным треугольником, а евреек – желтым. При этом следует помнить, что распределение заключенных женщин по лагерным категориям порой осуществлялось нацистами весьма субъективно. Анализ борьбы за жизнь представительниц различных категорий узниц позволяет выделить группы заключенных, не идентичные нацистской маркировке. Главным критерием являются стратегии выживания, которые выбирала та или иная фракция узниц Равенсбрюка. Учитывается и влияние внешних фак- торов – пространственных (блока, в котором жили узницы), временных (событий, значимых лишь для определенных категорий заключенных), индивидуальных (национально-государственной принадлежности, положения узниц в лагерной иерархии, их взаимоотношений с представителями лагерной администрации).

3.1. Политические заключенные

В 1939 г. заключенные по политическим мотивам отнюдь не были самой многочисленной категорией. Однако со временем ситуация начала меняться, и к середине 1941 г. они составляли уже 36 % от общего числа узниц[422]. Всего же за более чем шестилетний период существования Равенсбрюка к категории политических нацисты относились 80 % заключенных[423]. Это были в первую очередь узницы из Польши, СССР, Германии и Франции.

Среди женщин, оказавшихся в Равенсбрюке по политическим статьям, представительницам левых партий различных национальностей, советским военнопленным, полькам – в первую очередь членам скаутских организаций, в наибольшей степени удалось воспроизвести структуру долагерных групп и модели поведения, с опорой на собственный опыт[424].

Женщины, являвшиеся членами различных партий до заключения в Равенсбрюк, обладали рядом общих характеристик: способностью создавать или встраиваться в организованную группу, подчиняться решению наиболее авторитетных в плане политического опыта функционеров, формировать мировоззрение, непримиримое к идеологии нацизма, а также действовать в рамках нелегальной, подпольной организации. Однако, несмотря на общность целей в борьбе с национал-социализмом, между представительницами различных партий могло сохраняться противостояние, сформировавшееся еще в ходе политического противостояния в 1920–1930-х гг. Так, например, существовали идеологические противоречия между немецкими коммунистками и социал-демократками[425]. Наиболее ярким примером был опыт социал-демократки М. Бубер-Нойман, которая на протяжении долгого времени подвергалась изоляции со стороны коммунисток и даже опасалась за свою жизнь[426]. Причиной стал тот факт, что она, будучи депортированной в Равенсбрюк из ГУЛАГа, знала реальную ситуацию в советских лагерях и делилась этой информацией с другими заключенными. Для ортодоксальных коммунисток М. Бубер-Нойман становилась «троцкисткой» – человеком, пытающимся подорвать авторитет Советского Союза в представлении узниц.

В 1939–1940 гг. коммунистки и близкие к ним по убеждениям женщины смогли лишь отчасти реализовать свой долагерный опыт. Возникавшие в это время в Равенсбрюке объединения представительниц левых взглядов были малосплоченными. Это объяснялось как отсутствием лидеров, так и политикой нацистов, которые изначально делали ставку в «самоуправлении»[427] на уголовниц и женщин из категорий, определявшихся лагерным руководством как асоциальные. Тем самым нацисты лишали так называемых политических возможности занять значимые посты, которые облегчали процесс создания сплоченных, законспирированных объединений. Более того, в первые годы существования Равенсбрюка сами заключенные по политическим мотивам игнорировали сотрудничество с лагерным руководством, усматривая в этом предательство своих идеалов. Только в 1940 г. ситуация изменилась. Именно тогда в Равенсбрюк была депортирована коммунистка, чешка Йожка Ябуркова, которая взяла на себя миссию объединения представительниц левых взглядов различных стран[428].

В 1941 г. руководство Равенсбрюка изменило свою тактику. На ведущие посты в лагерном «самоуправлении» стали назначать политических узниц, в первую очередь немецких и австрийских коммунисток и социал-демократок. Такое положение дел явилось следствием увеличения числа заключенных «неарийского» происхождения, прежде всего славянок, депортированных нацистами с территорий, оккупированных вермахтом.

Политические немки и австрийки размещались в бараках № 1–2, организация внутреннего пространств которых существенно отличалась от большинства блоков Равенсбрюка. Это обусловливалось несколькими причинами. Во-первых, названные бараки были показательными и использовались руководством лагеря для демонстрации приемлемых условий заключения женщин во время проверок комиссиями Международного Красного Креста. Во-вторых, политические заключенные сами прекрасно осознавали опасность инфекционных заболеваний и заботились о чистоте. Как следствие, пространство барака становилось основой для построения стратегий выживания, направленных не только на физическое спасение, ибо, соблюдая гигиену, узницы тем