Кирилл Назаренко - Флот, революция и власть в России: 1917–1921 Страница 20

Ненормальность положения инженер-механиков вызывала недоумение сухопутного начальства. По воспоминаниям М. Ю. Горденева, когда сухопутный генерал – майор Ласский в начале 1907 г. инспектировал флотскую роту, которой командовал будущий мемуарист, его особенно поразило то, что мичман командовал ротой, а штабс-капитан инженер – механик стоял в строю. Удивление Ласского вызвало и то обстоятельство, что отделенными командирами флотской роты были строевые матросы 1-й статьи, тогда как унтер-офицеры-специалисты стояли в строю рядовыми[201].

Только в 1932 г. команда в зависимости от специальности была разделена на боевые части, которыми командовали офицеры-специалисты и старшины-специалисты, так что и на боевом посту, и в строю матрос стал подчиняться одним и тем же командирам.

Словом, в дореволюционном флоте «внешне дисциплина еще существовала, но корни ее постепенно подгнивали»[202]. Живые, яркие и исторически достоверные картины жизни офицеров и матросов русского флота предреволюционных лет даны в автобиографической повести Л. С. Соболева «Капитальный ремонт»[203].

Ее автор сам был гардемарином Морского училища и неоднократно бывал на кораблях флота у своего старшего брата, лейтенанта А. С. Соболева.

Необходимость некоторой модернизации взаимоотношений между офицерами и матросами была очевидна и для руководства флота после Февральской революции. Так, в середине сентября 1917 г. в Главном Морском штабе (ГМШ) был поднят вопрос об образовании «преимущественно из строевых офицерских чинов флота» комиссии для рассмотрения вопроса о дисциплинарных взысканиях[204]. Характерно, что инициатором отмены офицерских погон на флоте выступил не штатский морской министр либерал А. И. Гучков, а профессиональный военный контр-адмирал М. А. Кедров. Уже в эмиграции А. И. Гучков рассказывал: «Я расходился только с [вторым помощником морского министра] Кедровым: он стоял за уступки, я за большой отпор. У нас было раз резкое столкновение по вопросу о погонах. Что касается моряков, там резче была оппозиция против погон, и были случаи, когда команды целых судов сами сняли погоны. Кедров говорил, что нужно это узаконить, чтобы не было борьбы. Было решено упразднить погоны во флоте, причем Кедров ссылался на то, что в заграничных флотах допускается отсутствие (видимо, ошибка в стенограмме. Правильнее – «допускается наличие». – К. Н.) погон во флоте только в особых случаях[205]. Разошлись мы с ним в том, что он настаивал, чтобы это была общая мера, которая распространялась бы не только во флоте, но и на армию. Это была ошибка, потому что если мы на флоте не брались сохранить [погоны] (если бы пытались сохранить, вызвали бы целую систему столкновений), то в армии этот вопрос не был такой острый, во всяком случае, такие требования были [только?] в тылу. Мы могли сохранить [погоны в армии], и мы сохранили [их]»[206].

Накопившееся в душах матросов чувство унижения выплеснулось на поверхность во время революции. Этот всплеск антиофицерских настроений во многих случаях вылился в стихийные расправы, жертвами которых стали как вызывавшие персональную ненависть офицеры, так и случайные лица. Однако неправомерно видеть в стихийных расправах над офицерами плоды «большевистской агитации», как это делали сторонники Белого дела во время Гражданской войны, и как делают это некоторые современные историки. Эти расправы не были инспирированы какой бы то ни было партией, но все политические силы, поддерживавшие Февральскую революцию, одобрили их как следствие справедливого гнева масс. В 1917 г. существовала тенденция сильно преувеличивать степень разумности действий толпы матросов в первых числах марта 1917 г. «Достойно удивления, что это никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары. От стихийного гнева толпы пострадали только те офицеры, которые прославились наиболее зверским и несправедливым обращением с подчиненными им матросско-солдатскими массами»[207], – писал лидер кронштадтских большевиков Ф. Ф. Раскольников. У современников подобные отзывы порождали желание приписать стихийным расправам руководство какой-то политической организации.

Период сомнений в том, можно ли и нужно ли использовать бывших офицеров, прошел у высшего руководства Советской России достаточно быстро. Момент поворота официальной Советской власти от борьбы с офицерством к его использованию может быть датирован февралем – апрелем 1918 г. 3 декабря 1917 г. вышел приказ Верховной морской коллегии об упразднении категории строевых офицеров[208], что свидетельствовало об «антиофицерской» направленности политики нового руководства флота. 7 января 1918 г. видим новый приказ с несколько курьезным названием «О непроведении в жизнь приказа № 79 об уничтожении [категории] строевых офицеров»[209]. Полагаем, что отказ от ликвидации категории строевых офицеров означал поворот в сторону использования старых специалистов. Напомним, что именно строевое флотское офицерство, в подавляющем большинстве своем вышедшее из стен Морского корпуса, сохраняло наиболее замкнутый кастовый характер, по сравнению с другими «корпусами» морского ведомства.

Попытки проведения демобилизации позволяют дополнить картину отношения революционного руководства флота к офицерам. В январе 1918 г. П. Е. Дыбенко, который тогда считал себя наркомом по морским делам, хотя его статус не был точно определен, издал приказ об увольнении всего личного состава флота с 1 февраля 1918 г.[210] Этот приказ был издан в развитие декрета СНК о демобилизации от 29 января 1918 г. Однако демобилизация в условиях поспешного перехода части кораблей Балтийского флота из Ревеля в Гельсингфорс, а затем из Гельсингфорса в Кронштадт вряд ли была возможна. Уже в условиях начавшегося Ледового похода, 21 марта 1918 г. командующий морскими силами Балтийского моря А. М. Щастный и главный комиссар флота Е. С. Блохин издали приказ по флоту об увольнении всех офицеров военного времени и задержании кадровых[211]. Этот приказ укладывался в рамки дореволюционных представлений о более высоком месте кадровых военных в негласной иерархии различных категорий офицеров. Очевидно, что приказ отражал именно представление А. М. Щастного о кадровой политике, не случайно Е. С. Блохина впоследствии обвиняли в политической близорукости по отношению к командующему. Совет комиссаров БФ опротестовал этот приказ, не согласившись с «выбрасыванием с флота… черной кости»[212]. Протест против демобилизации офицеров военного времени вылился в пересмотр политики в отношении демобилизации офицеров вообще. Члены Центробалта И. П. Флеровский и С. Е. Сакс написали письмо наркомвоенмору Л. Д. Троцкому с просьбой прекратить демобилизацию офицеров по декрету 29 января 1918 г. хотя бы на шесть месяцев[213]. Реакцией на письмо был декрет СНК о «задержании офицеров», подписанный не позднее 28 мая 1918 г.[214]

Это было ясным свидетельством изменения политики в отношении строительства армии и флота.

29 января 1918 г. был отдан приказ по флоту и морскому ведомству «Об упразднении звания военно-морских чиновников, об именовании всех служащих по должности и о считании прикомандированных [служащими] по вольному найму»[215]. Под этим путаным заголовком скрывался приказ о ликвидации чиновничества морского ведомства как особой категории, приравнивании бывших чиновников к обычным гражданским служащим и о том, что все военнослужащие, не числящиеся в штате учреждения, а прикомандированные к нему, переводятся в разряд вольнонаемных.

Позднее никакого пренебрежения бывшими офицерами официальные советские органы себе не позволяли. Например, 6 апреля 1919 г. Н. И. Подвойский, занимавший тогда должность наркомвоенмора Украины, обратился в МГШ с просьбой указать кандидатуру для замещения должности комфлота Украины и командира флотского экипажа. Морское управление Украины выдвинуло на пост комфлота бывшего капитана 1 ранга А. И. Шейковского (в документе назван «Швейковским»), комиссаром при нем матроса А. В. Полупанова. В качестве командира экипажа был предложен С. В. Максимов, охарактеризованный как «прапорщик производства октябрь 1916 из второго балтийского [флотского экипажа]»[216]. На должность начальника Морского управления Украины был выдвинут «прапорщик по механической части»[217] А. Т. Дарморос (иногда встречается написание «Дармороз»). Через два дня Н. И. Подвойский в телеграмме на имя Л. Д. Троцкого просил откомандировать на Украину из Орла «бывшего капитана 2 ранга [Г. И.] Бутакова 4-го»[218]. Таким образом, главным критерием профессиональной пригодности моряка в этой переписке выступает его принадлежность к бывшему офицерскому корпусу, а конкретно – последний чин, полученный до революции с указанием на время производства для офицеров военного времени. Это заставляет предположить, что прапорщики, произведенные до февраля 1917 г., считались лучше подготовленными или более опытными, чем выпущенные при Временном правительстве.