Алексей Рындин - Где не было тыла Страница 20

Всех охватила догадка: перемещение в другой барак или отправка из лагеря… Но в таком случае отправляемые пропускались через баню, предусматривались и другие процедуры сбора, а тут как–то таинственно, к тому же выставлен большой наряд солдат.

— Будет повальный обыск в бараке, — предположил кто–то.

— Вот вам лекции и доклады, — отозвался другой.

Пасмурный зимний день клонился к закату. Под ногами похрустывал подмерзший снег. Лагерное начальство угрюмо смотрело на выливавшийся из узкой двери барака серый поток пленных.

Люди становились в строй и молча ждали дальнейшего хода событий. Но как только начальник сигуранцы, глядя в листок, стал выкрикивать фамилии и ставить отобранных в отдельную шеренгу, многое стало понятным. Список состоял из лиц, в той или иной мере причастных к патриотической работе. Я был вызван одним из первых.

Группу, человек тридцать, без всякого объяснения выгнали из общего двора и направили в крайнюю нежилую секцию лагеря, где и заперли в отдельном пустом бараке. Вокруг него был выставлен усиленный караул, со всех сторон установлено освещение. Замусоренный и холодный, на закате зимнего дня барак казался оторванным от всего мира.

Из «семерки» в числе арестованных оказались только А. Федорович и я. Из наших ближайших помощников по подпольной работе — майор П. И. Литвин, Т. Е. Шамов, В. М. Сухаревский и С. В. Железный, в том числе и старший по лагерю полковник В. В. Хазанович. Успокаивало то, что осталась нетронутой большая часть комитета, а также актив, работающий по его заданию.

Конечно, для всех нас оставалось загадкой, что же последует за арестом. Причиной ареста все считали распространившуюся в лагере большевистскую пропаганду и два групповых побега.

На нарах рядом со мной оказались А. Федорович и С. Железный.

— Может, нас будет судить военно–полевой суд? — раздумывая, проговорил Федорович.

«Кто же предал, — думал между тем я, — кто собирал сведения для коменданта лагеря и начальника сигуранцы, поименно отбирал людей? Один или целая группа предателей живет среди нас, работает на врага!»

Примерно на третьи сутки после нашей изоляции В. М. Клименко, работающий в санчасти, которая одной стороной примыкала к изолятору, через проволоку передал весточку о том, что, кроме смещенного старшего лагеря полковника Хазановича, в бараках сменили всех взводных и на их места назначали в основном «власовцев» и лиц, сотрудничавших с сигуранцей.

Первая стадия нашей изоляции усложнялась тем, что мне как руководителю подполья, оказавшемуся оторванным от остального актива, пришлось единолично решать отдельные вопросы и через Клименко поддерживать связь с комитетом. Сделать это было не просто. В первой записке, переданной товарищам, я напомнил о необходимости как можно глубже законспирировать работу в бараках.

Несмотря на открыто жесткий режим, установленный в лагере, пропагандистская работа не только не утихла, но даже оживилась. Теперь она была направлена на срыв мероприятий, разработанных пособниками врага.

Сигуранца обратила внимание на бессилие «власовцев» погасить продолжающуюся большевистскую пропаганду и обрушилась на своих лакеев, обвинив их в карьеризме. Некоторые прихлебатели были избиты и отстранены от работы. Этот случай послужил поводом для едких шуток и насмешек в адрес ретивых прислужников фашистов.

Такой оборот дела вызвал у них ответную реакцию. «Власовцы» подсунули коменданту лагеря провокационную листовку, что в лагере якобы готовится вооруженное восстание. Последовал дополнительный арест 36 активистов.

Вскоре после перевода в изолятор второй группы пленных активисты собрались на совет.

— У нас складывается два положения: либо пассивно ждать, когда немецкие или румынские фашисты уничтожат весь лагерь, либо организовать побег всех пленных, — решительно заявил я. Меня поддержал Федор Псел:

— Конечно, нужно освободить всех.

Предложение о массовом побеге особенно отстаивал Федорович. С ним согласились все. Тут же обсудили способы освобождения из лагеря и направления дальнейшего пути. В одном из вариантов предполагалось захватить оружие охраны, разрушить проволочное заграждение и идти к Дунаю. Затем предстояло овладеть плавсредствами на пристани, переправиться в Югославию и соединиться с партизанами. Было и другое предложение: разоружить охрану и через Карпаты пробиваться на Украину. Остановились на последнем варианте.

Практически эта задача могла быть решена при условии удачного захвата оружия, подготовки из заключенных боевых подразделений, командного состава, наличии карт местности и сведений о дорогах, мостах, реках, перевалах, состоянии гарнизонов, транспорта противника на пути следования.

Для составления плана вооруженного восстания следовало подобрать опытных людей. Здесь, безусловно, кроме политического руководства, активную роль должен играть человек, знающий военное дело, имеющий опыт и способный своим авторитетом подчинить себе массы. В лагере находились офицеры. Наиболее авторитетными среди них был полковник Хазанович, исполняющий обязанности старшего по лагерю.

Подпольная группа поручила мне переговорить с Хазановичем. В один из теплых майских дней мы встретились с ним на зеленой лужайке в некотором отдалении от бараков. Полковник восторженно проговорил:

— Весна!

— Да, природа берет свое, — ответил я.

Присев, заметил, как полковник, задев сапогом сверкающие огненно–желтые лепестки одуванчика, отдернул ногу.

— Любите цветы?

— Да. В других условиях эти цветы, — кивнув головой в сторону яркой россыпи одуванчиков, заметил Хазанович, — мы считали обычной травой. На днях смотрю: что это народ столпился у окна и внимательно что–то рассматривает. И что вы думаете? На изгороди сидела галка, простая галка! Что значит из–за колючей проволоки смотреть на окружающий мир…

Я сразу изложил Хазановичу соображения «семерки» о возможности массового ухода из лагеря. Выслушав меня, полковник заявил, что он не против этой идеи, и обещал все детально обдумать, а уж потом сообщить о своих выводах.

В начале войны Хазанович был штабным работником одного из крупных войсковых соединений. Под Минском его ранило в ногу. Отходил с бойцами, но попал в окружение. Попытка прорваться кончилась неудачно. Израсходовав все патроны, полковник и семь бойцов пытались пробить дорогу прикладами, но были схвачены.

— Связали руки, били, называли бандитом, — рассказывал полковник. — Затем бросили в лагерь, где не было никаких построек. Голая степь, огороженная колючей проволокой, и небо над головой. Когда начались ноябрьские морозы, мы попросили у лагерного начальства разрешения копать землянки. За эту простую просьбу повесили десять человек. В декабре выдали полотняные палатки. За требование дать дрова для костров и подогрева воды расстреляли двадцать человек. Нашлись три смельчака, которые решили переговорить с немецким генералом, приехавшим в лагерь. Генерал заявил: «От горячей воды русские будут простуживаться и болеть. Не рекомендую». А в конце дня построили пленных, вывели из строя каждого десятого, к ним присоединили троих смельчаков и расстреляли. Вечером перекрестным огнем из пулеметов обстреляли наши палатки. Утром мы похоронили еще двести человек.

— И что вы решили делать? — спросил я.

— Решил бежать. Я был в числе инициаторов побега. Сделали чучело, набив гимнастерку и брюки бурьяном,, ночью подвесили его к проволоке забора и протянули веревку к палатке. Когда начали дергать чучело, поднялась тревога, вся охрана бежала к чучелу и расстреливала его, а пленные бросились в противоположную сторону, свалили ограду. Ушло в лес человек семьсот.

— Молодцы, хорошо придумали, — заметил я.

— А я не успел. Утром фашисты расстреляли человек двадцать. — Хазанович замолчал, рассматривая сорванный стебель травы, затем продолжал: — В январе перевели в Карпаты. Есть там древняя крепость Кресты. Сидели в каменных мешках. Сколько умерло — трудно сказать. Знаю, что летом сорок второго года оставшихся — всего несколько человек — вывели из крепости и отправили в Румынию.

Хазанович замолчал, устремив взгляд на ограду, где Под проволокой пышно росла молодая зелень, осторожно колыхались пушистые одуванчики.

— Вот так, товарищ майор, — после паузы закончил полковник.

Мы встали и молча направились к бараку. Хазанович был с нами, и это меня обрадовало.

Наступили теплые дни. Горячие лучи солнца щедро ласкали землю. Лагерь заметно оживился. Теперь уже редко кого можно было застать в бараках. Обычно с утра пленные разбредались по широкому двору, располагались кто на зеленой, уже примятой траве, кто под стенами бараков, подставляя солнцу свои истосковавшиеся по теплу худые тела.