Юрий Герман - Чекисты [Сборник] Страница 21

Наиболее важное было упрятано в конце, на последних страницах дела. В Бухаресте завел подозрительные связи с немецкой агентурой. Удовлетворительных объяснений представить не смог. Был отозван в Россию, восемь месяцев содержался в Петроградском доме предварительного заключения. Двойная игра осталась недоказанной, но доверия лишен. Закончилось все высылкой в Рыбинск под надзор полиции.

— Да, ситуация, видно, серьезнее, чем казалось. — Николай Павлович захлопнул папку, задумался. — Товарищ Иванов, а когда была задержана дочка этого прохвоста?

— Часов в девять утра.

— Скверно. Как бы не ускользнул, чутье у них собачье, у этих шустрых господ… Ну что же, будем поспешать, пока еще не поздно. Надо взять крепких оперативников, автомобили, будем действовать немедленно. Арестовать придется всех упомянутых этой барышней. Ничего, коли не виновны, извинимся и выпустим… В квартирах оставим засады с летучими ордерами… Товарищ Иванов, свяжитесь сейчас же с Особым отделом Седьмой армии, прикажите срочно выяснить, где теперь Люн-деквист. Если выехал в Астрахань, нужно послать шифровку… Англичанина оставим за Профессором, пусть срочно проверит консерваторские связи. С Феликсом Эдмундовичем я поговорю сам… Впрочем, навряд ли разыщут эту дамочку в Москве. Тертая, видать, конспираторша… Не из эсеровской ли братии, как ты думаешь, Иван Петрович?

Ночь выдалась напряженная, без сна и отдыха.

В пятом часу утра, задолго до рассвета, на Гороховую привезли Илью Романовича Кюрца. Был он похож на служебные свои фотографии, разве что немного состарился и обрюзг. Топорщились рыжеватые усы-пики, выпученные рачьи глазки глядели непримиримо.

— Это беззаконие, уважаемые товарищи! Это произвол! — возмущенно Тараторил он, мешая французскую речь с русской и не замечая этого. — Среди ночи человека вытаскивают из постели, везут в «чрезвычайку», но позвольте вас спросить — за что, за какие грехи? Я всего лишь куратор трудовой школы, преподаю детям французскую грамматику… И я вынужден протестовать! Вы слышите, я протестую самым решительным образом!

— Успокойтесь, господин Китаец, — спокойно возразил Николай Павлович. — Это нам следовало бы возмущаться и даже протестовать, но мы предпочитаем молчать. В вашем доме плетутся сети антисоветского заговора, вы в открытую занимаетесь шпионажем, и все равно мы воздержимся от протестов. Бесполезное это занятие. Давайте, как деловые люди, не будем терять времени понапрасну.

— О да, я несколько погорячился… Но почему вы решили переименовать меня в какого-то Китайца?

— И опять вы отвлекаетесь от делового разговора. Об этом нужно было спрашивать штабс-капитана Тхор-жевского из известного вам учреждения Юго-Западного фронта… Помните этого господина?

— Пардон, я что-то не понимаю…

— А что тут непонятного, Илья Романович? У штабс-капитана, по-видимому, была небогатая фантазия, вот и окрестил вас Китайцем… И давайте не ворошить прошлое. Интересует меня совершенно конкретный вопрос: давно ли знакомы вы с полковником Люндеквистом?

— Впервые слышу о таком…

— Полноте, Илья Романович, нельзя же впадать в детство. Полковник свой человек в вашем доме, а вы говорите — впервые слышу. Этак, чего доброго, вы и с господином Дюксом не знакомы?

— Понятия не имею. Кто это такой?

— И Мисс не знаете?

— Побойтесь бога, товарищ комиссар! Человек я семейный, у меня взрослые дети…

Дождь за окнами хлестал, не унимаясь ни на минуту, в глазах Китайца светилось бычье упрямство, и видно было, что много потребуется нервов, прежде чем выжмешь из него хоть крупицу правды.

Николай Павлович был нездоров, хотя и не жаловался никогда и по привычке своей старательно избегал встреч с врачами. Разламывалась чугунно тяжелая голова, воздуха все время не хватало, и на лбу выступал холодный пот. Это у него начиналось каждую осень, мешая жить и работать, и тянулось до первых зимних заморозков, когда легче становится дышать.

Чертовски хотелось выругаться и зло прикрикнуть на этого болвана, вздумавшего отпираться вопреки фактам, но кричать он себе запретил еще в то весеннее утро, полгода назад, когда послали его работать на Гороховую. Кричать и ругаться любили жандармы, а он не жандарм. Надо, чтобы этот Илья Романович забеспокоился за свою шкуру.

— Ваше право отрицать все подряд, — сказал Николай Павлович. — В конце концов всякий ведет себя сообразно своим представлениям о здравом смысле. Прошу, однако, не забывать, что компаньоны ваши значительно умнее. К примеру, Владимир Эльмарович Люндеквист. В итоге что же может получиться? Вы об этом подумали, Илья Романович?

Намек вроде бы достиг цели. Китаец заерзал на стуле.

— Не считайте, пожалуйста, Чрезвычайную Комиссию совсем уж безответственной организацией. Если мы решили арестовать вас и привезти сюда ночью, то, право же, с вполне достаточными основаниями. Мне вот, грешному, очень хотелось познакомиться с будущим товарищем министра внутренних дел…

— Это клевета! — подскочил на стуле Китаец. — Нельзя же из глупой обывательской болтовни делать столь серьезные выводы. Мало ли о чем говорят люди…

— Вот вы и расскажите, о чем они говорят? И какие люди?

Китаец задумался, потом перешел на трагический шепот:

— Прекрасно! Вас, значит, интересуют сплетни? Хорошо, я сам все напишу… Могу я изложить это на бумаге?

— Сделайте одолжение.

Уселся Китаец за низенький столик машинистки, обмакнул перо в чернила, подумал и начал писать. По-прежнему хлестал дождь, уныло барабаня по крыше. Николай Павлович медленно прохаживался из угла в угол, так ему было легче.

Писал Китаец размашистой и торопливой скорописью, обильно разбрызгивая чернила и явно выгадывая время. Свел все к невинным застольным беседам карточных партнеров. Собираются, дескать, у него старые знакомые, главным образом бывшие ученики, играют в преферанс. С полковником действительно знаком, хотя и не знал, что фамилия его Люндеквист. Обычное светское знакомство. Изредка, в свободное от служебных занятий время, полковник заезжал на чашку чая. Кто именно и когда изволил пошутить, будто из него, из Ильи Романовича Кюрца, получился бы неплохой товарищ министра, он припомнить не в силах. Просто не придавал этой шутке никакого значения.

— Почерк-то у вас анафемский, — усмехнулся Николай Павлович, прочитав исписанный красными чернилами листок. — Или вы нарочно так, чтобы ничего не было понятно? Должен, однако, заметить, что все вами написанное — сплошная неправда. Опасаюсь, как бы вас не обскакали более сообразительные компаньоны…

Усевшись за столик машинистки во второй раз, Китаец приписал, что знавал одного английского корреспондента, фамилия которого, кажется, Дюкс или что-то в этом роде. Знакомство у них было чисто профессиональное, решительно ни к чему не обязывающее. Иногда английский коллега забегал на огонек…

— Он что же, нелегал, этот ваш коллега?

— Не знаю!..

— А какой орган прессы представляет в Петрограде?

— Я как-то не спрашивал…

— Допустим. А почему же вы ни слова не написали про Марью Ивановну? Она тоже корреспондентка?

— Никакой Марьи Ивановны я не знаю.

— Бросьте прикидываться, Илья Романович! Неужели вам еще непонятно, что игру вы проиграли? Ваша дочь Жоржетта и то успела сообразить…

— О, мое бедное дитя! — запричитал Китаец. — Выходит, она в темнице Чека? О, я так и думал! Несчастная малютка! Могу я ее видеть?

— Всему свой срок, — отрезал Николай Павлович. — Так когда же познакомились вы с Марьей Ивановной и какого характера было это знакомство?

И снова уселся Китаец за столик, снова выдавливал из себя осторожные полупризнания.

За окнами начало понемногу светать. Звенели утренние трамваи, с Невы донесся отрывистый пароходный гудок.

В половине восьмого позвонили из Седьмой армии. Полковник Люндеквист, как удалось выяснить, к месту новой службы еще не выезжал. Находится на излечении в лазарете по поводу простудного заболевания. Болезнь, судя по некоторым признакам, явно дипломатическая.

— Вам нечего добавить, Илья Романович? — спросил Николай Павлович. — Тогда прервем нашу милую беседу. И рекомендую вам поразмыслить на досуге.

Дождавшись, пока уведут Китайца, он собрался прилечь на узкую свою койку, поставленную за ширмой в углу кабинета. Но отдохнуть ему не дали.

Из госпиталя на Суворовском проспекте доставили Люндеквиста. Допрашивал его Профессор, а он пришел и сел в сторонке, наблюдая за поведением этого рослого и по-барски самоуверенного полковника.

Хватило Люндеквиста ненадолго. Начал он с преувеличенно бурного негодования, требуя немедленно связать его по телефону с Реввоенсоветом республики, где его знают и высоко ценят как честного военного специалиста, но быстро сдал позиции, сообразив, что запирательство бесполезно. Низко склонил стриженную под ежик голову, замолк, притих, удрученный провалом.