Николай Лузан - Между молотом и наковальней Страница 21

Полыхавшее над лагерем зарево на фоне суровой панорамы гор придавало развалинам устрашающий вид. Восточная его часть была стерта с лица земли, а на месте пороховых погребов зияли гигантские провалы. Выжившие после взрывов и растерявшиеся без офицеров солдаты превратились в неуправляемую толпу, суматошно мечущуюся среди пожарищ, и стали легкой добычей для отряда Коса. Ворвавшись через провал в крепостной стене, горцы безжалостно рубили саблями и кололи пиками всех, кто попадался на пути. Не встречая серьезного сопротивления, они сокрушительным ураганом промчались через лагерь, перед западными воротами развернулись и повторили атаку.

К этому времени пришли в себя казаки Найденова. Потеря лошадей — об этом есаулу сказал топот копыт уносящегося вглубь ущелья табуна — их не деморализовала, сбившись в круг, они ответили ружейным огнем. Коньяр, ускользнувший от кинжала Кясоу, собрал вокруг себя уцелевших от резни офицеров, и вместе они принялись решительно наводить порядок в потерявших управление ротах. Это ему удалось, новая атака горцев натолкнулась на упорное сопротивление. Потеряв шестерых убитыми, Коса, сам раненный в левую руку, перегруппировал силы и, чтобы не дать Коньяру замкнуть оборону, обрушился на ее левый фланг.

На этот раз пехотинцы не только устояли, а и сами перешли в контратаку. Выстроив роты полумесяцем, Коньяр старался отрезать пути отхода горцев и теснил к уцелевшей после взрыва западной крепостной стене. А они кинжальными выпадами обрушивались то на один, то на другой фланг и, не жалея своих жизней, терзали противника, чтобы дать возможность отряду Гедлача Авидзбы и семьям вырваться из западни.

С каждой новой атакой ряды горцев редели, пространство для маневра сокращалось, пехота и казаки сжимали вокруг них кольцо окружения. Потеряв коня и расстреляв заряды, Кясоу Отырба, поднятый на штыки, все еще тянулся кинжалом к врагу. Камшиш Джелкан уже ничем не мог помочь старому другу Абзагу Гумбе. Тот, оставшись без оружия, с голыми руками кинулся на казацкие шашки. Сам он, прижатый к стене, продолжал отчаянно отбиваться сломанной саблей, пока казацкая пика не пронзила его.

Инициатива в бою полностью перешла к Коньяру, и он, не желая понапрасну терять солдат в рукопашной с осатаневшими горцами, выставил перед цепью стрелков телеги с повозками и ружейным огнем методично уничтожал их. Горцы же и не помышляли, как вырваться из окружения, но и не собирались оставаться живыми мишенями. Пешие, конные с яростными криками «Смерть гяурам! Смерть шакалам!» ринулись в свою последнюю атаку.

Первая шеренга всадников, послужившая живым щитом, полегла под пулями, но те, кто был за ней, вломились в оборону и бросились в сабельную рубку. Лошади, люди — все смешалось в один грохочущий выстрелами, взвизгивающий сабельными ударами и отзывающийся предсмертными стонами и нечеловеческими воплями кровавый клубок тел, катившийся по склону горы к реке.

Коса чудом еще держался в седле, левая рука обвисла бессильной плетью, а бежавшая ручьем из раны на голове кровь заливала глаза. Отбивая саблей удары штыков и казацких пик, он рвался к есаулу. В эти мгновения для него, кроме Найденова, никого другого не существовало, жгучая ненависть к нему была сильнее боли и давала силы. Их разделяло всего четыре сажени, Коса вонзил шпоры в бока коня, поднял на дыбы и бросил вперед. Но верный Химс так и не смог их преодолеть. Штык вонзился ему в брюхо, и оба — всадник и конь — рухнули на землю, а через мгновение две казацкие пики пригвоздили Коса к земле.

С его смертью бой распался на отдельные очаги сопротивления. Ожесточившись после чудовищных потерь, пехотинцы и казаки не собирались брать пленных. О плене не помышляли и сами горцы и потому дрались с яростью и упорством обреченных. Апсар вместе с Асланом и молочным братом Адгуром, потеряв коней, стали в круг и продолжали рубиться до тех пор, пока их не подняли на штыки. Последние восемь израненных и еле державшихся на ногах горцев были зажаты между сторожевой вышкой и крепостным забором и уже не могли оказать сопротивления. Но Коньяр с Найденовым не пытались остановить остервеневших от вида крови солдат и казаков. Они продолжали рубить, колоть и стрелять в корчившиеся в предсмертной агонии тела.

Прошло несколько минут, и отряд Коса Авидзбы перестал существовать, но Коньяру рано было торжествовать победу. Его чуткое ухо уловило в наступившей тишине еле слышный гул, доносившийся из западного ущелья. С каждой секундой он становился все сильнее, и вскоре земля задрожала от топота сотен несущихся в бешеном галопе лошадей. Отряд под командованием Гедлача Авидзбы, с ходу форсировав Гумисту, спешил на выручку тем, кому уже ничем нельзя было помочь.

Эта новая и неожиданная угроза застигла Коньяра врасплох и заставила похолодеть. В тусклом лунном свете ревущая лавина всадников, накатывавшая на лагерь, выглядела устрашающей. Офицеры надрывались, стараясь хоть как-то организовать оборону, но их попытки не смогли остановить стремительного натиска горцев. Они смели передовые цепи, и только упорство казаков Найденова приостановило атаку, тут «коса нашла на камень». Есаул, собрав вокруг себя четыре десятка испытанных бойцов и построив их клином, все глубже вгрызался в ряды горцев. Коньяр тут же воспользовался моментом и бросил на их левый фланг то, что осталось от самого боеспособного батальона капитана Румянцева.

Опытный Гедлач, почувствовав грозящую опасность, не стал ввязываться в позиционный бой, в котором численное превосходство было не на его стороне, и дал команду к отходу. Сиплый зов трубы проплыл над долиной, и отряд горцев, так же неожиданно, как и появился, исчез в густом тумане, клубившемся у реки. Но Коньяр не питал иллюзий в отношении своей победы, так как хорошо знал излюбленную тактику горцев: «наскок — отход». В отсутствие артиллерии и устойчивой линии обороны преимущество было на их стороне, и они, в чем он ни на секунду не сомневался, непременно воспользуются этим и постараются измотать его кавалерийскими наскоками.

От ярости Коньяр заскрипел зубами. Под закат военной карьеры так глупо угодить в мышеловку, которую сам готовил другим, — большего позора, чем этот, он представить себе не мог. Его, как зеленого юнкера, обвели вокруг пальца, и теперь ничего другого не оставалось, как только поскорее унести ноги, чтобы избежать полного разгрома или того хуже — плена. Понимали это и Найденов с Вронским и Румянцевым, но молчали, оставив последнее слово за ним.

Оно давалось Коньяру нелегко, он все еще надеялся переломить ход боя в свою пользу. Но новая волна горцев, накатившая на левый фланг обороны и смявшая его, еще больше усилила панику. Солдаты больше думали о спасении, чем о сопротивлении, медлить дальше было нельзя. Горцы вновь, как привидения, возникли из предрассветного полумрака, с диким гиканьем налетели на правый фланг и, оставив после себя десяток порубленных тел, исчезли во тьме.

— Отходим к восточному ущелью! — выдавил из себя Коньяр.

Команду подхватили Вронский с Найденовым, и она пошла по цепям. Воспользовавшись короткой передышкой, они вместе с Коньяром, собрав оставшиеся силы в один кулак, стали пробиваться к Сухуму — под защиту артиллерийских батарей Розенкранца. Каре из остатков пехотных рот и эскадрона казаков, огрызаясь залпами на атаки горцев, все дальше откатывалось к восточному ущелью. Узкая, сжимающаяся, будто бутылочное горлышко, долина лишала Гедлача маневра, и, не желая понапрасну терять воинов, он применил испытанную тактику — трепать врага с расстояния ружейного выстрела. Летучие группы в десять — пятнадцать всадников одна за другой с разных сторон подскакивали к противнику и, дав залп, уносились обратно. Так продолжалось до тех пор, пока последний солдат Коньяра не скрылся в темном провале ущелья.

Бой закончился, и потом еще долго в разгромленном лагере и у реки продолжали звучать одиночные выстрелы — пленных в этой безжалостной бойне не брали ни те ни другие. И когда они стихли, то над долиной поплыл, выворачивающий душу и слившийся в один мучительный стон плач женщин и детей. Несчастные матери и безутешные жены бросились искать среди погибших и раненых своих сыновей и мужей.

На село Гума опустилась траурная ночь, и оно покрылось одним — черным — цветом. Живые поминали павших, и, когда земля приняла их, на поляне, под гигантским дубом, где не одно столетие проходили народные сходы, собрались все. Предстояло решить, что делать дальше и где искать спасения. Победа над экспедиционным корпусом полковника Коньяра и его отступление к Сухуму означали лишь временную передышку. Это понимали все, и здесь ни у кого не возникало сомнения в том, что пройдет время — и он вернется, чтобы не оставить от села камня на камне. Они оказались перед неразрешимым выбором: умереть или пробиваться к морю и там искать спасения на дальних берегах. Принять его здесь, у могил близких, среди родных гор, обильно политых собственной кровью и кровью предков, было выше человеческих сил. Никто не решался первым произнести слово, все ждали, что скажут мудрые старики…