Майкл Масманно - Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939—1945 Страница 24

«Полковник, когда вы получали образование, особенно когда сдавали экзамены на получение офицерского чина, и потом, во время вашей карьеры в армии и СД, доводилось ли вам слышать об общепринятых правилах ведения войны?»

«Конечно».

«Слышали ли вы когда-либо на протяжении своей военной карьеры о Женевской и Гаагской конвенциях?»

«Да».

«Знали ли вы, что Германия является страной, подписавшей обе эти конвенции?»

«Да, я знал об этом».

«Кроме того, было ли вам известно, что уничтожение гражданских лиц на оккупированных территориях без суда рассматривается международными законами и законами о правилах ведения войны как убийство?»

«Я не могу ответить на этот вопрос, господин обвинитель, так как я просто не знаю, где начинается и где заканчивается убийство».

Такой ответ заставил меня задуматься о том, действительно ли этот человек полагает, что ссылка на приказы вышестоящего командования поможет ему уцелеть. Или, может быть, он настолько привык проливать кровь, что не видит моральных и юридических отличий между убийством вооруженного врага на поле боя и казнью не оказывающих сопротивления безоружных гражданских лиц. Поскольку задачей нашего трибунала была опора только на факты и на нормы законов, мы взяли на себя одновременно функции присяжных и судей. Согласно порядку судебной процедуры, принятой в континентальной Европе, единственной судебной системе, с которой были знакомы обвиняемые и их адвокаты, председательствующий на процессе судья сам задает большинство вопросов как подсудимым, так и свидетелям. Это давало мне право в случае необходимости задавать вопросы Зайберту с тем, чтобы, по мере возможности, он разъяснил свое понимание необходимости и меры применения силы в рамках выполнения приказов вышестоящего командования. Я спросил: «Вы пытаетесь убедить трибунал в том, что не могли понять разницу между узаконенным убийством на поле боя и истреблением людей?»

Он ответил, что это такой вопрос, на который он не в состоянии ответить «в данный момент».

Предположим, спросил я его, что вы видите такую картину, когда полдюжины эсэсовцев убивают еврейского ребенка в Крыму, оправдывая свои действия приказом, который отдал Гитлер. Назовете ли вы это убийством?

Он ответил, что такое следует называть «убийством по приказу», и, по его мнению, это не было убийством в полном смысле этого слова.

Адвокат доктор Ганс Гавлик поднялся, чтобы помочь своему клиенту.

«Свидетель, помните ли вы изречение германского кайзера относительно выполнения приказаний солдатами?»

«Я не помню точно, был ли это Вильгельм I или Вильгельм II, но в любом случае один из кайзеров Германии любил говорить: «Если военное положение или общая ситуация делает это необходимым, солдат должен выполнить приказ, даже если ему придется расстрелять своих родителей».

Я спросил подзащитного, согласен ли он с этой сентенцией. К удивлению большинства из присутствующих в зале суда, он вновь ответил, что не может дать ответа на этот вопрос. Лица других подсудимых дрогнули. «Ну почему вы, идиот, — казалось, говорили они, — не отвечаете, это же наш общий принцип».

Я предложил Зайберту все-таки ответить на вопрос, так как эту тему поднял его адвокат. Он нервно потянул себя за лацкан пиджака и начал бросать встревоженные взгляды на своего адвоката. Но доктор Гавлик, очевидно, был столь же обескуражен, как и его подзащитный. Зайберт сейчас попал в положение, в котором раньше оказался Олендорф, когда того спросили, способен ли он расстрелять свою сестру. Но у Зайберта не было таланта Олендорфа; не обладал он и красноречием, подобным тому, что было у его начальника. Кроме того, он обнаружил, что именно его собственный адвокат устроил ему такую ловушку, когда ему придется либо признать, что он настолько чужд гуманизму, что готов расстрелять собственных родителей, либо отказаться от общей линии защиты, согласно которой у него не было другого выхода, кроме как выполнять приказы командования.

«Так вы согласны с этим или нет? Согласны ли вы с цитатой, которую привел доктор Гавлик?»

«Ваша честь, я не могу ответить на это, не представляя себе всю картину. Если того потребует военная обстановка или в каких-то особых обстоятельствах, все может произойти».

«Таким образом, вы согласны с высказыванием кайзера Вильгельма?»

«Я не стал бы так говорить. Я только понимаю, ваша честь, что всякому иностранцу может показаться, что мы придаем преувеличенное значение выполнению приказов».

«Ну, тот император был немцем, не так ли?»

«Да».

«Вильгельм I или Вильгельм II?»

«Да».

«И он сделал такое заявление?»

«Насколько я помню, да».

«Ну хорошо, может ли что-нибудь заставить вас предположить, что он говорил всерьез, что он говорил именно то, что имел в виду?»

«Ваша честь, невозможно представить себе, что кому-то когда-то пришлось оказаться в таком положении, что ему придется расстрелять своих родителей».

«То есть Вильгельм I или II вовсе не имел в виду то, что сказал?»

«Лично я не могу сказать, что именно он имел в виду, но, по моему мнению…»

«Тогда скажите, что вы думаете по этому поводу. Вы согласны с этим высказыванием или нет?»

«Лично я воспринимаю это заявление лишь как попытку показать солдатам, насколько важным для войск является выполнение приказа, а также то, что подчинение и дисциплина являются связующим звеном в действиях воинского формирования, и если оно ослабнет, то такое подразделение или часть ни на что не будет годиться».

Другие подсудимые смотрели друг на друга с выражением неудовольствия и недоверия. Казалось, их глаза спрашивали: «Что произошло с Зайбертом?»

Я снова спросил Зайберта, воспринимает ли он высказывание кайзера Вильгельма как руководство к действию.

«Я могу понимать его только так, как только что пояснил, ваша честь».

«Вы наговорили нам много слов, но вы так и не ответили на вопрос. Вы привели это высказывание по своей собственной воле. Его не цитировали члены суда. Оно не относится к тем материалам, которыми пользуется обвинение. Но если вы что-то заявляете, то должны либо защищать это утверждение, либо отвергать его. Вопрос очень тонкий. В высказывании, которое вы привели, говорится, что в германской армии приказ понимается так, что, если военная ситуация (или что-либо другое) потребует того, солдат, получив соответствующее приказание, должен быть готов расстрелять своих родителей. Итак, признаете вы это высказывание или нет? У вас было достаточно времени для того, чтобы дать нам свои пояснения. Теперь дайте нам свой ответ. Вы согласны с этим высказыванием или вы фактически отвергаете его? Если это заявление является бессмысленным и представляет собой всего лишь набор слов, собранных вместе без всякого серьезного намерения поразить собеседника их истинностью, то так и скажите. Если же оно является руководством к действию, скажите и это».

«Я полагаю, что эта сентенция была высказана с целью произвести впечатление».

«Однако она не предполагает безусловной необходимости руководствоваться ею в жизни?»

«Это зависит от обстоятельств».

«Хорошо, давайте предположим, что ваш вышестоящий командир объявляет вам, что возникла ситуация, выйти из которой вы можете лишь в том единственном случае, если расстреляете собственных родителей. Теперь это стало приказом. Хорошо, будете ли вы претворять в жизнь заветы Вильгельма I или II?»

«В этих обстоятельствах приказ следует выполнить, ваша честь».

«Значит, если того потребует ситуация, вы расстреляли бы собственных родителей?»

«Сейчас речь идет о моей психологической реакции, и я не знаю, смог бы я, полагаясь на нее, выполнить приказ, которому следует повиноваться, или я бы предпочел понести наказание за его невыполнение».

«Вы должны ответить на вопрос. Если военная ситуация сложится так, что единственным способом спасти ее, как говорит вам старший офицер, будет расстрелять собственных родителей, расстреляете ли вы их или нет?»

«Я не могу ответить на этот вопрос, ваша честь. У меня было слишком мало времени, чтобы его обдумать. Все это относится к области психологической борьбы, и здесь я не готов сказать ни «да» ни «нет».

Подсудимый мрачно посмотрел в окно, туда, где угасал последний свет уходящего дня. Я спросил его: «А завтра с утра будете ли вы готовы дать ответ на этот вопрос?»

«Я не знаю, ваша честь».

Я повернулся к доктору Гавлику: «Мы дадим ему время подумать над ответом до завтрашнего утра. В заседании объявляется перерыв до 9:30 завтрашнего дня».

Когда обвиняемых вывели из зала суда и судьи разошлись по своим кабинетам, сам зал и коридоры превратились в настоящее поле для дискуссий. Зрители, адвокаты и представители суда обменивались предсказаниями, размышлениями и догадками о том, что же Зайберт скажет на следующее утро. Что было бы для него лучше: признать, что он готов расстрелять собственных мать и отца, или открыто унизить своего адвоката?