Евсей Гречена - Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах Страница 24

Все это так, но, по свидетельству генерала Ермолова, Барклай «негодовал на беспорядок в делах, принявших необыкновенный ход».

Дело в том, что в командовании армиями начался форменный «бардак». Сначала приказания Кутузова отдавались начальникам штабов Ермолову и графу Сен-При через полковника Кайсарова, исполнявшего при Кутузове роль дежурного, а потом даже через некоего капитана Скобелева. Но главная проблема заключалась в другом: приказания эти были «нередко одни другим противоречащие, из которых происходили недоразумения, запутанности и неприятные объяснения».

Случалось иногда, что приказания доставлялись непосредственно к корпусным командирам и более мелким начальникам, минуя командующих армиями. А потом «командовать» начал и гвардии полковник князь Н. Д. Кудашев, бывший… зятем Михаила Илларионовича (он был женат на Екатерине Михайловне Кутузовой).

Но и это еще не все. Был еще и император Александр, который вдруг начал отправлять распоряжения П. Х. Витгенштейну, А. П. Тормасову и П. В. Чичагову, причем, как подчеркивает историк А. А. Подмазо, «иногда эти распоряжения прямо противоречили приказам Кутузова».

Безусловно, все это страшно раздражало любившего порядок во всем Барклая де Толли. Да что там Барклай — подобный «беспорядок в делах» создавал совершенно невыносимую обстановку во всей русской армии.

Кстати сказать, позднее именно эта «невыносимость обстановки» привела к тому, что Михаил Богданович махнул на все рукой и покинул армию, сославшись на плохое здоровье.

М. И. Кутузова, как человека и как полководца, не любил не только император Александр.

По мнению князя Багратиона, Михаил Илларионович «имел особенный дар драться неудачно».

М. А. Милорадович считал Кутузова «низким царедворцем», а Д. С. Дохтуров — «отвратительным интриганом».

Генерал А. Ф. Ланжерон:

«Кутузов, будучи очень умным, был в то же время страшно слабохарактерный и соединял в себе ловкость, хитрость и действительные таланты с поразительной безнравственностью. Необыкновенная память, серьезное образование, любезное обращение, разговор, полный интереса, и добродушие (немного поддельное, но приятное для доверчивых людей) — вот симпатичные стороны Кутузова. Но зато его жестокость, грубость, когда он горячился или имел дело с людьми, которых нечего бояться, и в то же время его угодливость, доходящая до раболепства по отношению к высокостоящим, непреодолимая лень, простирающаяся на все, апатия, эгоизм, вольнодумство и неделикатное отношение в денежных делах составляли противоположные стороны этого человека.

Кутузов участвовал во многих сражениях и получил уже настолько опыта, что свободно мог судить как о плане кампании, так и об отдаваемых ему приказаниях. Ему легко было различить достойного начальника от несоответствующего и решить дело в затруднительном положении, но все эти качества были парализованы в нем нерешительностью и ленью физической и нравственной, которая часто и была помехой в его действиях <…>

Слишком полный и даже тяжеловесный, он не мог долго сидеть на лошади; усталость настолько влияла на него, что после часового ученья, которое для него казалось целым веком, он уже не годился больше ни для какого дела.

Эта же лень его простиралась и на кабинетные дела, и для него было ужасно трудно заставить себя взяться за перо. Его помощники, адъютанты и секретари делали из него все, что им было угодно, и, несмотря на то, что Кутузов, без сомнения, был умнее и более знающий, чем они, он не ставил себе в труд проверять их работу, а тем более поправлять ее. Он подписывал все, что ему ни подавали, только бы поскорее освободиться от дел, которым он и так-то отдавал всего несколько минут в день, возлагая их главным образом на дежурных генералов армии.

Вставал он очень поздно, ел много, спал три часа после обеда, а затем ему нужно было еще два часа, чтобы прийти в сознание.

Кутузов ужасно легко подчинялся женскому влиянию, и женщины, какие бы они ни были, господствовали над ним самым неограниченным образом.

Это влияние женщин на толстого, одноглазого старика прямо было смешно в обществе, но в то же время и опасно, если страдающий такой слабостью назначался во главе войск. Он ничего не скрывал от своих повелительниц и ни в чем им не отказывал, а вследствие этого возникала, конечно, масса неудобств. Но этот же Кутузов, такой безнравственный в своем поведении и в своих принципах и такой посредственный, как начальник армии, обладал качеством, которое кардинал Мазарини требовал от своих подчиненных: он был счастлив. Исключая Аустерлица, где его нельзя упрекать за бедствия, потому что он был только номинальным начальником, фортуна везде благоприятствовала ему, а эта удивительная кампания 1812 года возвысила его счастье и славу до высочайшей степени».

У Барклая де Толли отношения с М. И. Кутузовым не сложились сразу же. После приезда Кутузова он «держался в главной квартире особняком и ни с кем из генералитета, кроме, может быть, только П. П. Коновницына, не сближался».

Безусловно, интересен взгляд на происходившее в русской армии и с французской стороны. Например, генерал Коленкур в своих «Мемуарах» пишет: «Так как подозревали, что Барклай намерен дать сражение, и продолжали еще верить в это, войска были сконцентрированы до пределов возможного. В бою под Валутиной горой мы захватили нескольких пленных; при преследовании пленных не удалось захватить; не удалось также захватить ни одной повозки. Русские отступали в порядке и не оставляли ни одного раненого. Жители следовали за армией; деревни опустели. Несчастный город Дорогобуж <…> загорелся <…> Многие деревни в эти дни постигла та же участь. Пожар Смоленска, устроенный русскими, ожесточил наших солдат, впрочем, у нас и так было мало порядка».

Как видим, барклаевский план «скифской войны» давал результат.

Далее французский генерал рассказывает:

«В двух лье перед Гжатском авангард захватил в плен казака, под которым только что была убита лошадь, и вскоре затем негра, заявившего, что он повар атамана Платова <…> Неаполитанский король отослал обоих пленников к императору, который задал им множество вопросов. Их ответы показались мне довольно пикантными, и я тотчас же записал их <… >

По словам казака, русские открыто жаловались на Барклая, который, как они говорили, помешал им драться под Вильно и под Смоленском, заперев их в стенах города. Два дня назад в армию прибыл Кутузов, чтобы сменить Барклая. Он не видел его, но один молодой штабной офицер приезжал вчера, чтобы поговорить с казачьим офицером, его командиром, и сообщил ему эту новость, добавив, что дворянство принудило Александра произвести эту перемену, которой армия была очень довольна. Это известие показалось императору весьма правдоподобным и доставило ему большое удовольствие; он повторял его всем.

Медлительный характер Барклая изводил его. Это отступление, при котором ничего не оставалось, несмотря на невероятную энергию преследования, не давало надежды добиться от такого противника желанных результатов.

— Эта система, — говорил иногда император, — даст мне Москву, но хорошее сражение еще раньше положило бы конец войне, и мы имели бы мир, так как, в конце концов, придется ведь этим кончить.

Узнав о прибытии Кутузова, он тотчас же с довольным видом сделал вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление; он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому что находится слишком близко к этой столице, чтобы спасти ее; он говорил, что благодарен императору Александру за эту перемену в настоящий момент, так как она пришлась как нельзя более кстати. Он расхваливал ум Кутузова, говорил, что с ослабленной, деморализованной армией ему не остановить похода императора на Москву. Кутузов даст сражение, чтобы угодить дворянству, а через две недели император Александр окажется без столицы и без армии».

Тем не менее все пошло совсем не так, как ожидал Наполеон. Первое, что сделал приехавший в армию М. И. Кутузов, — это был приказ… о дальнейшем отходе на восток.

Приказ этот, хотя и вызвал недоумение, разочарование и обман надежд, все же не произвел того впечатления и не вызвал таких чувств, которые, несомненно, появились бы, издай такой приказ Барклай.

«Пожалуй, было даже нечто утешительное для Барклая, что и Кутузов продолжает ретираду: любой мало-мальски непредвзятый человек мог теперь воочию убедиться, что дело вовсе не в том, кто командует армией, а в том, что в борьбе против Наполеона пригодна лишь одна тактика, которую и будут употреблять, пока вконец не истощат его, а потом, ослабив и измотав, нанесут решительный, смертоносный удар.

Многие поняли это, как только Кутузов этот приказ об отступлении отдал»[32].