Дмитрий Веденеев - Атеисты в мундирах. Советские спецслужбы и религиозная сфера Украины Страница 27

«Евгения» констатировала: «Это группа людей с явно выраженными фашистскими настроениями. Антиправительственные разговоры, анекдоты – это правило в их обществе. Жажда крови, месть, еврейские погромы, террористические акты – вот темы постоянных разговоров… Дурачье, говорит Василий Матушевский, убили Кирова, только руки запачкали и выдали себя, надо было начинать со Сталина». Отбывший три года ссылки Григорий Козак высказывался в духе: «бить, резать, уничтожать», это постоянные выражения его лексикона как «погромщика и антисемита». Ольга Косач высказывалась в пользу того, что «спасение для Украины – это оторваться от России. Никто не сможет так жестоко и немилосердно уничтожать украинский народ, как это делают большевики. Они уничтожают украинскую культуру»; Леся Украинка, по ее словам, тоже «была ярой националисткой». Некто Крупский критиковал Богдана Хмельницкого, «продавшего Украину Москве».

Грядущие изменения политической ситуации оппозиционеры связывали с войной в Европе: «Все они ожидают войну, приход немцев и отрыв Украины от России. Приближение военной опасности активизирует эту группу. Они уже сейчас думают, где и в каком виде им удобнее будет пристроиться во время войны, чтобы быть полезным “своїм”». Вера Матушевская в 1936 г. ездила в Крым, пешком ходила по татарским селам, интересовалась настроениями и отношением к советской власти. На ее квартире заседает «клуб»: «открытая агитация и вербовка людей, задача – работа среди молодежи, работа в школе, работа на селе среди крестьян», сбор матералов об «угнетении украинского народа большевиками». «Вы знаете, – говорила В. Матушевская, – как за границей хватаются за такие материалы». Борис Матушевский выражал симпатии к фашизму: «Фашизм – это борьба за национальное возрождение, борьба за чистоту науки, борьба против коммунистов, …он очистил Германию от паразитических настроений. Этого мы можем только желать, а народу так надоели “жидовские прихлебатели”».

Накопление подобной «сигнальной» информации о радикальных высказываниях, поступавшей от агентуры (нередко привлеченной к сотрудничеству во время пребывания под следствием, на основе зависимости и страха), в условиях нарастания военной опасности и начала Второй мировой войны для «активных антисоветчиков» и «украинских националистов» имело фатальные последствия. В первые дни войны (22–25 июня 1941 г.) лишь в Киеве арестовали до 800 проходивших по оперативным учетам «подозрительных и неблагонадежных» граждан.

В индустриальном Харькове 20–31 июля 1941 г. «в порядке реализации оперучетов по линии контрреволюционных элементов изъято» 53 человека, из которых 18 – по подозрению в шпионаже в пользу Германии, остальные же – как «украинские контрреволюционеры и церковно-монархические элементы». К 1 августа в Харькове и области арестовали 314 человек, из них 185 – по линии секретно-политического отдела УНКГБ, занимавшегося и религиозной сферой. Было, в частности, реализовано путем арестов агентурно-следственное дело «Националисты» на якобы существовавшую в областном центре «украинскую подпольную контрреволюционную организацию, ставившую целью восстание в момент “фашистской интервенции”»[182].

Идеологические взгляды и настроения той части национальной интеллигенции, которая участвовала в Украинской революции 1917–1920 гг., а затем претерпевала от репрессий и иных преследований, целиком понятны. Однако это не дает исчерпывающего представления о распространенности и корнях оппозиционных настроений, скрытой фронды коммунистической власти в среде украинских интеллектуалов. В этой связи целесообразно рассмотреть настроения тех представителей украинской интеллигенции, которые, по сути, еще при жизни получили статус «классиков», заняли солидное место в союзном и республиканском истеблишменте и были отмечены наивысшими наградами и званиями.

Весьма индикативным в этом отношении является фигура выдающегося кинорежиссера и кинодраматурга, кинодокументалиста, писателя Александра Петровича Довженко (1894–1956), чье имя в 1957 г. присвоили Киевской киностудии художественных фильмов. Творчество А. Довженко отмечено званием Народного артиста РСФСР, двумя Сталинскими премиями (Ленинская премия присуждена посмертно), орденами Ленина, Красного Знамени и Трудового Красного Знамени[183]. Известно об искреннем расположении к нему И. Сталина, «директивно» поручившего Довженко снять фильм «Щорс» (и постоянно «подправлявшего» ход работы над лентой), их длительном личном общении.

Сложный идейно-душевный мир мастера экрана демонстрируют агентурно-оперативные материалы дела-формуляра «Запорожец» ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ на А. Довженко[184]. В нем содержатся оперативные наработки 1928–1946 гг. При этом разработку режиссера вели органы госбезопасности как Украины, так и Союза ССР, поскольку тот длительное время работал и в Москве. Дело на А. Довженко велось с «окраской “украинская контрреволюция”», в 1930-х гг. его подозревали в участии в «украинском контрреволюционном националистическом подполье». Известно стало и о том, что он служил в армии Украинской Народной Республики, участвовал в составе отряда гайдамаков в штурме завода «Арсенал» в январе 1918 г. и подавлении прокоммунистического восстания его рабочих (о котором затем снял художественный фильм с противоположных идейных позиций). В конце 1919 г. житомирской ЧК приговаривался к «концлагерю до конца гражданской войны», однако благодаря заступничеству Украинской коммунистической партии («боротьбистов») был отпущен и сделал карьеру в советских структурах, побывал на дипломатической работе в Варшаве и Берлине (правда, по словам самого Довженко, это престижное бюрократическое поприще его не устраивало – он рассчитывал за границей «учиться рисованию»).

Режиссера плотно «освещала» многочисленная агентура, преимущественно из творческой среды и близкого профессионального окружения (включая «маршрутированных» из Москвы коллег), приятелей и друзей, а также его односельчанин – один из лидеров Украинской автокефальной православной церкви 1920-х гг. Василий Потиенко – конфидент ОГПУ – НКВД «Сорбонин». Среди негласных источников оказались личный друг – писатель «Уманский», приятель – харьковский художник «Стрела», композитор «Черный», писатель «Павленко», ученый «Философ», кинооператоры «Тимофеев» и «Самойлов», шофер «Алексин». Развернутые материалы давал конфидент «Охотник», по словам контрразведчиков, на завершающем этапе войны работавший над «информационными материалами о ползучем национализме в рядах украинской интеллигенции», используя свои качества «квалифицированного агента, занимающего видное положение в украинских литературных кругах» («Охотнику» даже предлагалось устроить личную встречу с секретарем ЦК КП(б)У Н. Хрущевым).

17 июня 1940 г. нарком внутренних дел СССР Л. Берия, ознакомившись с агентурными материалами на «Запорожца», приказал взять его в более активную агентурную разработку, применив также перлюстрацию его корреспонденции, наружное наблюдение, прослушивание телефонных каналов и другие «литерные мероприятия». Из Москвы по заданию НКВД СССР в Киев приезжали для участия в разработке представители киносреды «Гринвальд», «Альберт», «Верова», «Викторов», «Журналист». В середине 1940-х гг. к разработке «живого классика» был причастен и упоминавшийся полковник С. Карин-Даниленко. К «изучению» кинематографиста привлекался и суперагент советской спецслужбы Николай Глущенко («Художник», «Ярема»), в то время состоявший в негласном аппарате 4-го Управления НКГБ СССР[185].

Агентурные материалы, подчеркивая талант А. Довженко (равно как и крайне нездоровые, неприязненные и конкурентные отношения между представителями украинского советского творческого Олимпа), отмечают напряженное, часто депрессивное и неуравновешеное состояние духа творческого работника. Ему были присущи «страшное себялюбие, честолюбие, неуживчивость, болезненная обидчивость» (агент «Холмский», март 1931 г.). Режиссер много пил, страдал перепадами настроения, нередко впадал в истерическое состояние и плакал, опасался ареста. Сняв фильм «Щорс» и пользуясь расположением Сталина, вел себя по отношению к коллегам «грубо-деспотично» (агент «Тимофеев»). О воспеваемом им же рабочем классе отзывался как о «быдле», «скоте», интресующемся только «сном, едой, женой», мог рассказывать анекдоты о Сталине, лично уделявшем время для встречи с кинодраматургом.

Конфиденты сообщали, что Александр Петрович «резко осуждает всю систему советского воспитания – школу, комсомол, общественные организации, …цензуру в искусстве и “весь тон жизни”» (агент «Стрела», июль 1940 г.), догматику официальной идеологии, подчеркивает вынужденный характер работы над «Щорсом» по «прямому приказу Сталина», яростно и уничижительно критикует партийных и кинематографических чиновников, коллег-«трусов», воспевающих советскую действительность.