Лев Лурье - Ленинградский фронт Страница 28

У нас вооружение было — только «катюши» и пушки, можно сказать, такие же, как и у противника, но у немцев их было больше. И самолетов больше, чем у нас вначале. Наши У-2 были деревянными, и немцы кричали: «Русь, слезай с бревна! А то я тебя сейчас собью». У них автоматов было много, а у нас вообще не было. Только в 1943-м «Дегтярев» появился, потом ППШ.

Канашин Иван

Я был наводчиком орудия. Жили мы в противотанковом рве. Ров глубокий, и в нем вырыли землянки. Началось наступление, чтобы прорвать блокаду, но оно захлебнулось. Ленинградский фронт был не достаточно вооружен, чтобы противостоять немцам. Правда, и немцам, ценой собственной жизни, мы не давали ходу вперед. Там были для меня самые тяжелые бои. Мало осталось в живых из тех, кто участвовал в этих сражениях. Нас все время снарядами бомбили, минами, из минометов и пулеметов круглые сутки били. Я был ранен в живот, и меня отправили в госпиталь.

Мохов Ростислав

Мы стояли на Волхове, там такие чудесные места есть, была деревня Оломна, и речка Оломна, — замечательные названия. Неожиданно по тревоге нас подняли и перебросили в район Мги. И тут началось наступление. У нас мало танков было, всего 4 КВ и штук 12–15 Т-34. Перед нами стояла задача прорваться около деревни Гайтолово и выйти к Неве, а там со стороны Невского плацдарма должны были выйти ленинградские войска, мы соединимся, и будет деблокада города. Операция началась очень успешно. Прошли, наверно, километров 5–6 в глубину. Была чудесная погода, конец августа — начало сентября, солнце, тепло, и примерно на пятый-шестой день утром появились немецкие «юнкерсы», и началась бомбежка. Мы оказались отрезаны. То есть там, где мы прорвались, немцы сомкнули кольцо. Но у немцев тоже сил было немного. Днем они разбомбят, а ночью наши войдут, и примерно дней 10–12 продолжалось так: то мы, то они, то в окружении, то нет.

Непоклонов Константин

В сентябре 1942-го началась очередная попытка прорвать блокаду Ленинграда. Мы вели бои в районе устья речки Черная, но не дошли до Ленинградского фронта километров 5–10, нас немцы остановили. Меня ранило в затылок — касательное пулевое ранение, как будто бы дерево сверху свалилось. Меня направили лечиться в Череповец, и потом через Ладогу переправили на Ленинградский фронт. Сначала я был в госпитале выздоравливающих, а потом на улице Воинова (сейчас она Шпалерная), в резерве офицерского состава.

Туда прибыл набирать пополнение генерал-майор Краснов, командир 45-й гвардейской дивизии[30]. Ввиду того, что я был гвардеец, он меня, видимо и пригласил. Я доложил: «Гвардии лейтенант Непоклонов, явился в ваше распоряжение». Он так посмотрел, сейчас даже вижу его лицо: «Как это „гвардии“, а где же ваши усы?» Я не растерялся и говорю: «Товарищ генерал-майор, вырастут усы». Взял меня командиром пулеметной роты 57-го гвардейского пулеметного батальона 45-й гвардейской дивизии.

Самохвалова Татьяна

Комбатом у нас был кадровый офицер Костяков Михаил Васильевич. Однажды, в период августовской операции я слышу, комбат говорит комиссару: «Пойдем, сходим на передний край, потому что завтра-послезавтра будем наступать». Я взяла сумку и пошла за ними тихонько, — меня не брали на передний край. Идти было очень тяжело, потому что проваливались в болото по колено. Вдруг, летят самолеты! Как сейчас помню, 27 самолетов. И начали они бомбы сбрасывать. Страшно! Бомбы летели прямо на нас. Комбат схватил меня за шиворот и прижал к земле. Верите — не верите, но я по сей день помню жужжание торфа. Сколько выбросили! Я видела эти бомбы с человеческий рост. И ни одна не взорвалась. Все ушли в болото. Поэтому мы и остались живы. Когда бомба падала недалеко от нас, в земле происходило жужжание, даже слышали, как бомба крутится где-то в земле глубоко-глубоко. И, к нашему счастью, не попалось ни одного камушка, чтобы бомба взорвалась. Когда кончилась бомбежка, мы начали вставать. Я очутилась от комбата метрах в двадцати. Комиссар был впереди. Когда я встала и увидела комбата, начала истерически хохотать. И он смеется. Потом комбат мне и говорит: «А ты посмотри на себя, чего ты смеешься». Мы были, как поросята, все во мху.

Привели мы себя в порядок. Комбат с комиссаром посоветовались и решили дальше не идти, а вернуться на КП. Когда мы возвратились, наша землянка в три наката бревен была разбита. Там находились повара и дежурные, 15 человек, все были мертвыми. Все было разбито, искорежено. И в штаб дивизии попало, там тоже многих убило, были и раненые. Мы стали вытаскивать ребят. Положили их в ряд. Комбат говорит: «Все, Татьянка, доставай документы и говори. А я буду писать». Все были мертвые, теплые. Потом пошли хоронить. А ночью снова был налет, и меня ранило сильно.

На следующий день меня должны были отправить в тыл. Пришли два санитара и принесли носилки, погрузили меня и понесли по лесу. А тут минометный обстрел начался. Ребята поставили носилки на землю, а сами куда-то убежали. Кончился обстрел, я лежу и думаю: что же теперь мне делать? Вдруг слышу шепот. На фронте мы не орали, все шепотом говорили. Я вытащила пистолет. Думаю: если немцы — застрелюсь. И вдруг слышу: «Татьянка, Татьянка». Я быстро пистолет убираю, чтобы не видели, что я перепугалась.

Доставили меня в медсанбат, а через два дня, 26 августа, прибегает санитар и говорит: «Татьянка, мы тебя отведем к начсандиву, там Костяков выступает». И вот я по рации слышу Костякова: «Товарищи, стреляйте, огонь на меня. Огонь на меня! Немцы в 25 метрах. Давайте огонь на меня!» А наши не стреляют. Тогда он сказал с крепким мужским словом: «Немцы вокруг меня, в 10 метрах. Прошу вас, давайте огонь на меня! Я нахожусь в танке с радистом и ординарцем. Огонь на меня, прошу вас, огонь на меня!» Несколько раз повторил, а потом: «Ну что ж, прощайте. Рацию уничтожаю, сам погибаю». Наша артиллерия стала бить по танку. Мы даже не знали: наш или немецкий танк, но он был на территории немцев. Командование дивизии просило, чтобы Костякову присвоили звание Героя Советского Союза. Но в Москве отказали, потому что не знали, жив он или мертв, а может и в плену.

На самом деле он попал в плен. Уже после войны я встретилась с его женой Екатериной, и она мне рассказала, что Костяков выжил. Когда немцы подошли к разбитому танку, они всех вытащили и положили на землю. Затем тела потащили к яме. И тут обнаружилось, что Костяков и радист, молодой парень, — живы. Немецкий офицер отдал команду отправить их в госпиталь. Потом Костякова отправили в лагерь. Когда освобождали Германию, то и его освободили. Он вернулся в Ленинград, здесь и похоронен в 1954 году. Его жена показала мне фотографии. На них Костяков стоял на двух костылях, причем костыли были маленькие, чтобы он не мог выпрямиться, из высокого офицера он превратился в старичка (у него был в четырех местах позвоночник сломан). Вот так. Очень жаль, что я не застала его живым, очень. Это был настоящий герой!

До сих пор не существует точной оценки масштабов продвижения наших войск в период Синявинской операции. Наши генералы в своих воспоминаниях пишут одно, немецкие — другое. Глубина прорыва, ширина, — все очень противоречиво. Похоже, что достоверной информацией не обладает никто. В наших штабах не знали о том, что творится на передовой. Но все же командование верило в успех, а может в чудо, и решило продолжить наступление на Синявино. Мерецков привлек свежую 191-ю стрелковую дивизию и танковую бригаду. Появился даже приказ с новой датой наступления — 6 сентября. Но к намеченному сроку дивизия не успела выйти на позицию и атаку отложили.

Спустя два дня, 8 сентября, Мерецков отдал приказ о вводе последнего резерва Волховского фронта — 2-й ударной армии. В сентябре 1942-го эту армию ударной можно было назвать лишь условно. Личным составом она была укомплектована только на 70 процентов. Несмотря на это, Мерецков отдал приказ идти в наступление.

Части 2-й ударной армии с трудом продвигались вперед. В течение нескольких дней пытались овладеть хорошо укрепленным пунктом гитлеровцев — рощей Круглая. У немцев это место называлось «нос Венглера», потому что оборону здесь держал подполковник Максимилиан Венглер. В мирной жизни он служил директором банка, на фронт попал из числа резервистов, но проявил незаурядные военные способности. Венглер был образцом войскового командира, пользовался абсолютным доверием у своих подчиненных. Ради него они были готовы идти в ад. Советское наступление остановилось. Танкам 2-й ударной удалось лишь прорваться на южную окраину рощи Круглая, но там они завязли в болоте.

10 сентября гитлеровцы начали контрнаступление на наши фланги, по всей линии прорыва Волховского фронта. Манштейн стянул все резервы: несколько дивизий 11-й и 18-й армий, артиллерию с ленинградского участка фронта и 7 бомбардировочных эскадрилий.

Из воспоминаний генерал-фельдмаршала Эриха Манштейна: «Контрнаступление было организовано с севера и юга, из опорных пунктов, таким образом, чтобы отрезать вклинившиеся войска русских прямо у основания клина».