В Миндлин - Последний бой - он трудный самый Страница 29

Подбитый «ИС» беспомощен: разворошенная броня, открытые люки, опущен ствол пушки... Рядом с ним ремонтная летучка, и в глубине ее фургона гудит токарный станок. Тут же приткнулся танковый тягач. Жалюзи моторного отделения танка подняты, радиатор снят. На стреле лебедки повис массивный агрегат танкового двигателя «В-2-ИС». Непривычен и жалок вид «раскуроченной» грозной машины: она словно человек без одежды...

Несколько ремонтников что-то исправляют в раскрытом моторном отделении: они с головой нырнули внутрь танка, наружу торчат только ноги. И эти ноги — в движении, только по ним можно догадываться, чем занят ремонтник в утробе танка. Не так и просто ему добираться до нужного места в тесноте моторного отделения.

— Что с машиной?

— Два попадания, товарищ гвардии подполковник! «Фаустом» в башню и бронебойным снарядом в борт! — Грачев показывает правую сторону башни, откуда во все стороны торчат разлохмаченные ошметки жестяного противокумулятивного экрана.

— Мотор меняете или ремонтируете?

— Нет, что вы-ы! Видите, дырка? Бронебойный взорвался внутри и полностью вывел двигатель из строя, отремонтировать нельзя, приходится ставить новый.

— А экипаж?

— Командир убит. Заряжающий... вон лежит, тяжело ранен.

Поодаль, на расстеленном танковом брезенте, лежали два танкиста в несгораемых куртках и таких же широких штанах. Лицо одного — убитого — было прикрыто. Второй тяжело и отрывисто стонал, большое тело дергалось от приступов боли, ступни его ног то сгибались, то разгибались. Возле него склонился военфельдшер Ткаченко, а ему помогал ремонтник, у самого голова перевязана белым бинтом, лицо багрово-черное от ожога.

— Где механик-водитель и наводчик? Живы?

— В танке... Работают. Позвать?

— Когда будет отремонтирован танк?

— Думаем к утру поставить в строй! — К нам подошел мой заместитель по технической части подполковник технической службы Макаров.

— А! Хорошо, что вы здесь! Что будем делать с экипажем? Сможете выделить кого-то из ремонтников, Аркадий Парфенович?

— Вы же видите... — угрюмо говорит Макаров. — Еле справляемся с ремонтом!

— Понимаю. Надо!

— Если надо... — От усталости и раздражения голос Макарова срывается на фальцет. — Придется... Вы ж всё равно заставите!

— Не обижайся, Аркадий Парфенович!

— Да я не обижаюсь. Грачев, где старшина, который удрал из резерва? Отдай его в экипаж. Пойдет заряжающим. Как его фамилия?

— Старшина техслужбы Павел Ряшенцев. Он тут.

— Все? Или мне тоже прикажете сесть за командира танка? — От обиды голос Макарова дрожит. Сказывается перенапряжение последних двух недель боев.

— Нет, не все! Самому садиться не надо. Все еще впереди: когда я сам сяду за командира машины, возьму тебя механиком-водителем. А сейчас давай без нервов. У меня они тоже есть, знаешь? Выделяй одного офицера-техника. Пока будет командиром танка. Понятно?

— Понятно! — Макаров подчеркнуто щелкает каблуками и козыряет. — Пойдет старший техник-лейтенант Архипенко.

Хороший офицер Макаров. Болеет за дело, смел, инициативен. Он и внешне красив, все, как говорится, при нем: высокий, стройный, черноволосый. Техническая должность позволяет ему быть подальше от передовой, подальше, значит, от смерти... А он всегда старается быть ближе к танкам. Танкисты его любят за это, а ремонтники побаиваются: строг «зампотех», спуску не дает. Но это на пользу делу; знаю, что Макаров с бронетягачами и ремонтными летучками всегда рядом с танками. В бою я всегда спокоен за техническое обеспечение полка. Хорошо, когда есть такие помощники!

Не сломило Макарова и тяжеленное горе: в нашем же полку в роте автоматчиков воевал его младший братишка, лет восемнадцати. Братья были сильно похожи друг на друга, здорово привязаны один к другому. Я понимал, как тяжело было старшему брату видеть и сознавать, что младший может в любую минуту погибнуть. Со мною тоже так было, когда воевал в 1-й гвардейской танковой бригаде; брат мой младший там же командовал минометным взводом. Он был моложе меня на шесть лет, еще мальчик, по существу, и я боялся и жалел его больше, чем себя. Но что можно было сделать в боевой обстановке? Только надеяться на лучшее... На судьбу. В то же время младшие братья — и мой и Макарова — старались быть достойными нас, старших, ну и лезли прямо на огонь, в самое пекло.

Мой брат в январе 1945 года был тяжело ранен в обе ноги в боях на реке Пилица. Конечно, я это пережил тяжело. И я не раз предлагал Макарову забрать «малыша Макарова» — так его звали автоматчики — в ремонтники. Но братья от такого варианта категорически отказались. Совесть им не позволила.

И вот младший Макаров убит в бою... Старший сам его похоронил. И сам сообщил матери... Тяжелое горе его не сломило, только лицо у старшего почернело и в темных глазах появился сухой, злой блеск. А работать он стал совсем одержимо.

Приехали полковые кухни. Шлепая по блестящим лужам, побежали к ним ротные старшины. От дождя и грязи их плащ-палатки одеревенели, шуршат и хлопают по голенищам сапог. За плечами горбятся ранцевые термосы, в руках — маленькие канистры для «наркомовских» ста граммов.

Как это кстати сейчас: и горячая пища и водка! Пожалуй, уже и не сто, а больше граммов придется на солдата: ведь водка выдана на бойцов, числившихся в ротах в начале истекших суток. А теперь, когда привезли и обед за прошедший день и — сразу — ужин, уже вторые сутки идут, и немало людей выбыло: кто убит, кто ранен. А водка осталась.

Не скупятся старшины, однако делят ее поровну: скрупулезно так наливают, стараются не потерять ни капли. Жалеют старшины бойцов, часто отдают им и свою норму...

Солдаты набрасываются на еду, уплетают ее, кто сидя на корточках, кто стоя у крыла танка, а кто — привалившись к стене.

Если прислушаться, всюду перестук солдатских ложек и котелков, аппетитное чавканье. Зубы крепкие, молодые. Смачный аромат «полевой каши», ее еще называют «суворовской», и ржаного хлеба пересиливает, кажется, все запахи войны!

Как хорошо после нечеловеческого напряжения дневных боев выпить немного водки и закусить горячим! Приятное тепло разливается по уставшему и озябшему телу: будто горячий уголек бросили в желудок. Отходят, ослабевают натянутые до предела струны. Вот когда понимаешь, что ведь зря придуманы эти «наркомовские» сто граммов: так ли, иначе ли — они помогали нам воевать.

Но велика солдатская мудрость — я никогда за все годы войны не видел, чтобы опытные солдаты пили водку перед боем. После боя — пожалуйста! А перед атакой — никогда. Не пили «старики» и не разрешали пить молодым, потому что знали: пьяному — море по колено. В хмельном угаре притупляется инстинкт самосохранения, человек перестает остерегаться смерти, может пойти на кинжальный огонь противника, на верную и бесполезную гибель.

Вместе с кухнями артиллерийские снабженцы привезли и раздает патроны к автоматам и ручным пулеметам, гранаты. Гранаты мы получаем двух типов: «Ф-1», они же «лимонки», и стандартную ручную «РГ-33».

Тут уже все проходит не так-то гладко. Каждый автоматчик и разведок старается набрать себе побольше — он заполняет патронами все, что возможно: подсумки, вещевые мешки, даже карманы! Из гранат предпочитают «лимонки»: они компактнее, чем «РГ-33», взрыв и убойная сила осколков у них значительно сильнее, да и бросать их здесь, в этих развалинах, сподручнее.

Так что, если с раздачей горячей пищи вполне управляются повара, выдачу боеприпасов твердо берут в свои прижимистые руки сами старшины рот.

Конечно, в этих последних боях мы не жалели боеприпасы. Но тут и у полка были свои ограничения: во-первых, нормы снабжения, а во-вторых, ограничивали возможности полкового транспорта. Особенно это касаюсь снарядов для танковых пушек. На них существовала жесткая норма расхода «БК» (боекомплект). Кроме того, снаряды подвозили в складской смазке, ее надо было перед загрузкой в танк тщательно отчистить. А снять толстый, загустевший слой «пушечного сала» с почти полутораметрового цилиндра снаряда и гильзы — далеко не просто!

* * *

Шло время... Начали к нам подтягиваться пехотинцы приданного стрелкового батальона. Бойцы были в мокрых плащ-палатках и шли гуськом по обочинам улицы. Палатки залубенели, по ним барабанил дождь.

Фашисты простреливали улицу, красно-желтые светлячки трассирующих пуль, словно стараясь догнать друг друга, неслись в ночной темноте. Ударяясь о камни стен, пули рикошетили, разбрасывали разноцветные искры, визжа, разлетались в разные стороны. Они прилетали из неожиданных направлений и ударяли плашмя, раны от их попаданий были похожи на ранения разрывными пулями.

Тишины не было, но по сравнению со звериным грохотом дневного боя было сравнительно спокойно. В перерывах стрельбы слышались голова немцев на той стороне и приглушенное звяканье их оружия.