Александр Тамоников - Авиационные террористы Страница 3

Семейство Карани, относящееся к торговому сословию, осело сначала в Дании, а потом перебралось за океан, в Соединенные Штаты, где имелось несколько больших и сплоченных диаспор, всеми силами сохраняющих свою самобытность, нравы и обычаи.

Старшая сестра юного Алима Карани быстро прижилась в новых условиях, вышла замуж и стала исправно рожать детей, а сам он чувствовал себя неприкаянным на чужбине. Нужды он не испытывал, но его нравственные страдания были мучительнее голода или холода. Отданный в американский колледж мальчик столкнулся с непониманием сверстников. Они даже не знали, где точно находится Афганистан, не говоря уже о том, чтобы с пониманием относиться к трагедии тамошнего народа. Между тем Алим считал себя нравственно выше, чем бездуховные американцы, молящиеся лишь своему зеленому, как ящерица, доллару. Он исповедовал совсем другие, поистине духовные ценности, не хотел становиться бездушным и прагматичным.

Все это порождало бесконечное одиночество. Искренние улыбки Алима наталкивались на заученные белозубые оскалы соучеников, ни один из которых так и не стал ему другом или хотя бы добрым товарищем. Слишком разный менталитет, слишком разные духовные потребности, слишком разный опыт и привычки.

Закончив колледж с высокими баллами и безупречными рекомендациями, Алим без труда устроился менеджером в процветающую ньюаркскую компанию, поставляющую электронику в страны Среднего Востока. При вполне лояльном и даже дружелюбном к нему отношении сотрудников он по-прежнему чувствовал себя белой вороной. Так и не сумел адаптироваться к чужеродному окружению, продолжая упорно цепляться за свое прежнее мировоззрение, обычаи, привычки, стереотипы. Уж слишком поведение американцев расходилось с принципами пуштунвала – неписаного закона чести и достоинства афганцев, передаваемого из поколения в поколение.

Закон этот предписывает мужчине самоотверженно любить и защищать родину, предоставлять убежище и защиту всем, независимо от веры и социального положения, оказывать гостеприимство каждому, включая смертельных врагов. В соответствии с предписаниями пуштунвала Алим был обязан всеми силами поддерживать свое национальное достоинство, почитать стариков и незамедлительно отвечать на обиду или оскорбление.

В Америке все это считалось анахронизмом, пережитками прошлого, какими-то первобытными замашками. Алим уже подумывал о возвращении, когда на свою беду влюбился.

Это произошло в самый трудный период его жизни. Известие о гибели семьи в автокатастрофе прозвучало как гром среди ясного неба. Мать, отец, сестра и младший брат – все они отправились в мир иной, оставив молодого человека совсем одного.

Пытаясь хоть как-то развеяться и отвлечься от тяжких дум, он однажды принял приглашение прийти на корпоративную вечеринку, где впервые разглядел Дину Митчелл. Нет, конечно, они и раньше сталкивались в офисе и даже обменивались порой ничего не значащими вежливыми фразами, однако до этой ночи Алим не присматривался к девушке, потому что считал, что она абсолютно не в его вкусе.

О, как он заблуждался!

Учитывая «восточную» специфику компании, вечеринка называлась «Тысяча и одна ночь», и молодые сотрудницы приняли участие в шуточном конкурсе танца живота. Дина, обряженная в черный парик и бордовый костюм с блестками, покорила неискушенное сердце Алима. Ему показалось, что он нашел наконец девушку своей мечты: темпераментную, огненно-страстную, но вместе с тем гордую и неприступную. Ах, как решительно шлепнула она по руке главного менеджера, попытавшегося грубо облапить ее после танца! Как гневно стрельнула подведенными глазами на мистера Такера, сделавшего ей недвусмысленный комплимент!

Алим понял, что этот вечер подарен ему провидением самого Аллаха. Переборов врожденную скромность, он улучил момент, чтобы подойти к «мисс Шахерезаде» и завести с ней вежливую беседу. К его удивлению и неописуемой радости, она не отделалась от него парой вежливых фраз и даже приняла предложение проводить ее домой. Более того, когда Алим начал прощаться, Дина Митчелл пригласила его подняться в свое жилище и выпить чего-нибудь.

Соблюдая заповеди Пророка, он отказался от спиртного, но принял из рук красавицы чашку кофе, сваренного совсем неплохо. Она же угостилась сначала джином с тоником, потом джином без тоника, а под конец и вовсе налила себе золотистого виски. Ей было весело. Она все еще упивалась своим триумфом на вечеринке и считала себя неотразимой. Оставив гостя на пару минут, Дина освежилась под душем и переоделась в рубашку, лихо завязанную узлом на животе, и короткие тесные шорты, подчеркивавшие линии стройных ног. Ловя на себе пылкие взгляды нового ухажера, она старалась покорить его не только броской внешностью, но и остроумием.

Рассказав несколько анекдотов, вычитанных в каком-то журнале, девушка впала в сентиментальность, стала жаловаться на непонимание окружающих и на одиночество. При этом она то и дело прижималась к гостю телом или доверительно брала его за руку, как будто они были давно и хорошо знакомы.

Неискушенный Алим принял ее пьяную развязность за проявление ответных чувств и, потеряв голову, заключил американку в объятия. Дина не сопротивлялась, принимая его беспорядочные ласки с довольным хихиканьем, однако, когда он попытался поцеловать ее в губы, брезгливо толкнула его в грудь.

– Ты что? – удивился он. – Я же тебя люблю!

– Неужели? – прищурилась Дина.

– Конечно! Я никогда в жизни не встречал такой замечательной девушки.

Сделав это признание, Алим сделал еще одну попытку добраться до обольстительных губ девушки. В ответ она наградила его хлесткой пощечиной.

– Ты глупая, – сказал он, держась за горящую щеку. – Я же к тебе со всем сердцем, а ты… У меня на родине не принято распускать руки. Если девушка пригласила парня в гости, это означает, что ему позволено все.

– Ты не у себя на родине, – отрезала Дина. – Ты находишься в Америке, так что будь добр вести себя прилично. Здесь не место дикарям.

– Я не дикарь, – возразил Алим. – Наши обычаи во многом правильнее ваших. Когда девушка одевается подобным образом, – выразительно посмотрел он на голые ноги американки, – значит, она готова отдаться своему избраннику.

– Ты? – истерично рассмеялась она. – Мой избранник? Да что ты себе возомнил, эмигрант паршивый!

Попытки Алима обнять ее и успокоить вызвали еще большую ярость Дины. Как это часто случается с женщинами, ее хмельная бравада мгновенно сменилась агрессивностью: не выбирая выражений, она закричала на него, обзывая вонючим азиатским ишаком, безмозглым йети и похотливым павианом и утверждая, что Алим силой проник в квартиру и грубо домогался ее, о чем она обязательно заявит в полицию. Говорила, что он пьян, хотя Алим не сделал ни глотка спиртного. А под конец призналась, что презирала и презирает его, потому что афганцы для нее не люди, а что-то вроде горных обезьян, кое-как овладевших человеческой речью.

– Зачем же ты привела меня сюда? – глухо спросил он, кусая усы.

– Чтобы полюбоваться на тупого дикаря, вообразившего, что я ему ровня. Я скорее черномазому отдамся, урод! От тебя потом разит за три мили!

Это было уж слишком! Не помня себя от гнева, Алим схватил Дину за тонкую белую шею и сдавил изо всех сил, чтобы прекратить поток грязных, несправедливых оскорблений. Ему казалось, что это длится совсем недолго, считаные секунды, и он опомнился, лишь когда увидел, что глаза американки вылезли из орбит, а побагровевшее лицо исказилось в предсмертной гримасе.

Спохватившись, Алим разжал пальцы, но было поздно. Дина повалилась на пол, как тюк с тряпьем, и не подавала признаков жизни, сколько он над ней ни бился. Пульса не было, на зеркале, поднесенном к губам, не осталось туманной дымки, обнажившаяся грудь застыла, как будто слепленная из гипса.

Алим весь взмок, представив, что будет с ним, если его застанут в законном жилище американки с очевидными признаками насильственной смерти. Его ожидало или пожизненное заключение, или электрический стул, или газовая камера – в зависимости от того, какое наказание за убийство предусмотрено в штате Нью-Джерси. И попробуй потом доказать предвзятым присяжным, что Алим действовал в состоянии аффекта, а не из корыстных побуждений. Его обвинят в попытке ограбления или даже изнасилования, а бессовестная Дина Митчелл предстанет в полицейских протоколах невинной жертвой распоясавшегося афганца. Кто вступится за несчастного бесправного эмигранта? Как будет он смотреть в глаза людям, которые ничего не узнают об истинной подоплеке случившегося?

А если Алиму и позволят дать соответствующие показания в суде, то разве будет принято во внимание то обстоятельство, что женщина не имеет права оскорблять мужчину, обзывая его шакалом и павианом? В Америке никто не знает предписаний пуштунвала. Здешним жителям не втолкуешь, что существует такое понятие, как бадал хистах – компенсация за нанесенную обиду. Настоящий афганец никогда не забывает и не прощает обиды. Время отмщения не имеет значения. Поговорка гласит, что если человек поквитается с обидчиком через сто лет, то и в этом случае он проявит торопливость.