Вернер Штиллер - Агент. Моя жизнь в трёх разведках Страница 3

В начале четвертого курса в одно прекрасное сентябрьское утро 1969 года меня пригласили в одно лейпцигское кафе. Там меня ждал некий человек, который при встрече широко раскинул руки, как будто встречая возвратившегося блудного сына. Я представлял себе конспиративную встречу совершенно иначе. Он представился как Лео Хауштайн и сразу предложил мне коньяк, под которым подразумевалось лучшее восточногерманское бренди. Я отказался, что дало господину Хауштайну повод заказать себе аж четыре рюмки. (На последующих встречах за столом тоже всегда присутствовал как минимум дух вина.) Это была свободная, непринужденная беседа, и организация, которую он представлял, никак не показалась мне опасной или неприступной. Казалось, это были самые обычные люди, как ты и я, с которыми вполне можно было иметь дело. И того, кому «высокий градус» нужен уже рано утром, кажется, легко было бы контролировать. Товарищ Хауштайн к тому же даже подвез меня на своем красном «Фольксвагене — жуке» прямо до института физики, причем его опьянение совершенно не было заметным. Там в машине он и приступил к разговору о деле. Я должен был стать его помощником, и это принесло бы мне пользу. Если бы я доказал свои способности, то, вероятно, мой последний семестр я провел бы в Риме или Лондоне. Что могло быть большим соблазном для запертого в ГДР молодого человека? Это была даже не лазейка под стеной, это просто сносило напрочь целые ворота сарая. Но хорошо обученный кадровый оперативник не забыл напомнить, что без труда не вытянешь и рыбку из пруда. Если меня заинтересовала такая перспектива, то мне сначала нужно будет предоставить некоторые оценки различных людей, как положительные, так и отрицательные. Потом будет видно, подхожу ли я к такой работе, и стоит ли со мной продолжать сотрудничество. (К счастью, это были единственные отчеты, которые мне пришлось составлять для «конторы», касавшиеся в чистом виде работы политической полиции, слежки за образом мыслей. Но позже я сам давал такие задания своим агентам для сбора данных о настроениях в обществе.)

Впервые я испугался, опосредованно встретив господина Хауштайна в месте, где я никак не мог предположить его присутствие: у моей подружки. К этому времени после окончания первого скороспелого брака со школьной подругой у меня были своего рода любовные отношения из корыстных побуждений с одной парикмахершей, то, что немцы называют «отношениями за жареную картошку» или сексом в обмен на еду. Она была старше меня по возрасту, но очень живой и активной, преданной нашей студенческой среде. Однажды во второй половине дня между «поставкой и оплатой за картошку» она рассказала мне, что пару дней назад у нее был некий господин Лео и пытался немного приударить за ней, причем речь заходила и обо мне. «Глубокое бурение» товарища Лео Хауштайна зашло еще дальше. Моя хорошая подруга Кэте, осведомленная алкоголичка и старшая кельнерша в студенческой столовой, однажды отвела меня в сторону и спросила, что я такого натворил. У нее был «один из этих липких», расспрашивавший ее обо мне.

Очевидно, обо мне рассказывали только хорошее, ибо вскоре я получил новые задания, носившие уже в значительно большей мере настоящий разведывательный характер. Речь шла о сборе сведений о лицах и объектах, о наблюдении и о закладке тайников для связи, или, как их иначе называют, «мертвых почтовых ящиков». Я старался изо всех сил, потому что любой ценой хотел получить билет в Рим или Лондон. Эта стадия проверки и обучения продлилась до середины 1970 года. Я завершил ее успешно и наконец был принят в качестве неофициального сотрудника (НС) Министерства государственной безопасности ГДР. Мой агентурный псевдоним, или НС — имя, было «Штальманн» («Стальной человек»).

Затем меня представили якобы более высокопоставленному товарищу, назвавшемуся «Вернером». Лео меня заранее подготовил, чтобы я в разговоре ничего не говорил о Риме или Лондоне, так как мне собственно не должно было быть известно о такой возможности. Но, как выяснилось, это была передача меня новому оперативнику — «куратору», ибо товарища Хауштайна я больше никогда не видел. Позже я узнал, что Лео в основном использовали в качестве «Ромео». С фальшивым паспортом и вымышленной биографией он ездил в интересные с разведывательной точки зрения места на Западе и завоевывал там сердца одиноких дам, имевших доступ к какой‑либо секретной информации. Именно оттуда и взялся красный «Жук» у человека с шармом. Его сотрудничество со мной было очевидно всего лишь временным эпизодом на родине перед следующей заграничной операцией. По — настоящему тщательной проверки моего отношения к ГДР и моей политической надежности он не проводил, это и не было в его духе. Он был, прежде всего, жизнелюбом и весельчаком.

«Вернер», в свою очередь, был намного профессиональней. Он ездил на почти насквозь проржавевшем «Вартбурге», вообще мало думал о внешнем виде, зато был очень внимателен. Его интересовали мои практические дела, то, как я выполнял нынешние задания. Моя предыстория его не занимала, так как он думал, что ее подробно просветил еще товарищ Хауштайн. Но в этом он глубоко ошибался. Только после моего побега в 1979 году всплыли мои прежние грехи. Например, выяснили, что при моем приеме в партию в 1967 году были голоса «против», что для СЕПГ было очень редким случаем, так как в ней обычно все всегда голосовали единогласно. Причиной было мое политически ненадежное окружение и то, что я не отмежевался открыто от некоторых моих друзей. Мой близкий школьный друг через Венгрию сбежал на Запад. Вскоре после этого мой сокурсник Франк Массманн, с которым я тесно общался, попытался сбежать за границу в багажнике, и был при этом пойман. Вместо обычных восемнадцати месяцев он получил за это четыре с половиной года тюрьмы, так как в попытку вывоза была вовлечена его жена, что позволило квалифицировать дело как «создание преступной банды». Лишь потом его удалось выкупить на Запад.

Как я узнал позже, его жизнь в тюрьме оказалась очень непростой по нескольким причинам. Политических заключенных, то есть, преимущественно людей, попавших в тюрьму за попытку сбежать из ГДР, подвергали в тюрьме особо жесткому обращению, из‑за чего они объединялись в тесное сообщество и пытались себя защитить. Они объясняли охранникам, что для бедной валютой ГДР они представляют собой важный экспортный товар и рано или поздно окажутся на свободе, тогда как остальные граждане ГДР приговорены к пожизненному заключению в этой стране. Но трагичным было то, что жена Франка ради получения привлекательной работы на тюремной кухне стала любовницей одного из охранников, а тот еще и хвастался перед Франком всеми эротическими подробностями. После падения Берлинской стены они оба, жена Франка и тюремщик, действительно остались вместе.

Параллельно с моим изучением физики и работой в качестве НС я регулярно использовал Лейпцигскую ярмарку, чтобы подрабатывать на ней официантом в столовой. В это время там действительно еще были деликатесы, о которых в остальной ГДР уже никто и не помнил, например, копченый лосось или антрекот. Так как места в ресторане были в дефиците, я мог полностью дать волю своим коммерческим талантам. Заказ каждого столика на вечер происходил только за наличные деньги, и при этом за западногерманские марки. У граждан ГДР не было никакого шанса. Цены на напитки я назначал сам, исходя из предполагаемой платежеспособности клиента. Особенно помогали мне успешные участники выставки с Майна, Изара и Рейна, приглашавшие на ужин своих красивых секретарш или сотрудниц. Они хотели произвести на них нужное впечатление, чтобы легче было продолжить вечер в номере отеля. К концу вечера я сдавал тогда ежедневную выручку в марках ГДР. Это был потрясающий бизнес. (Когда я впоследствии стал банкиром в США, я тоже хорошо зарабатывал на валютных операциях, но даже тогда я не получал такого удовольствия, как во времена моих студенческих подработок на Лейпцигской ярмарке.)

Во время ярмарки госбезопасность поручала мне как интересующемуся физикой студенту входить в контакт с представителями западных фирм, выпускавших научное оборудование. Так мне удалось установить долгосрочную связь с одним западным сотрудником, продолжавшуюся и в дальнейшем. Мой «куратор» «Вернер» был в восторге. Он укрепил меня в моем убеждении, что я в будущем стану неофициальным сотрудником МГБ на Западе.

Когда я подрабатывал официантом не во время ярмарок, мне приходилось больше сталкиваться с туристами из Восточной Европы. И однажды кое‑что произошло. Молодая венгерка во время обслуживания вдруг посмотрела мне так необычайно пристально в глаза и еще дала пять марок на чай. Я пропал. Я не знал ни слова по — венгерски, она не знала немецкого, но мы почувствовали, как нас спонтанно тянет друг к другу. Я купил учебник венгерского языка и после четырех недель непрерывной учебы я, самоучка, смог написать первое письмо, а потом дошло и до несложных бесед. «Вернеру», моему оперативнику, которому я сообщил об этой новой связи, все это дело совершенно не понравилось. Частные контакты с иностранцами, все равно, в каком направлении, являются проблемой для любой секретной службы. Но я не был готов отказаться от моей новой счастливой любви. Вопреки любому сопротивлению я, наконец, добился брака с Эржебет в 1970 году. Я понятия не имел, что это событие в корне изменило мои перспективы и полностью разбило мечту о работе на Западе. Кроме того, в реферате физики Отдела XIII Главного управления разведки, занимавшемся атомным шпионажем, не было ни одного физика и поэтому там было предусмотрено место для меня.