На «заднем дворе» США. Сталинские разведчики в Латинской Америке - Нил Никандров Страница 3

Карлтон Билс, журналист из США, посещавший полпредство, описал Пестковского как человека корпулентного, с отменным здоровьем, смоляной бородой, жёлтыми от табака зубами. Полпред был человеком с характером, умел настоять на своём, и потому иногда воспринимался мексиканцами как человек упрямый, вспыльчивый и резкий до агрессивности. Однако, как типичный поляк, он мог быть воплощением любезности, тактичным и предупредительным. Пестковский хорошо владел английским, французским и немецким языками, за время пребывания в Мексике освоил испанский язык. О Марии Наумовне, жене Пестковского, сохранились тёплые отзывы: это – внимательная добрая женщины, которую гораздо больше беспокоят домашние дела, чем протокольные обязанности. За подготовкой угощения для приёмов и процедурой заваривания чая, который обычно предлагали гостям, следила именно она. Чай был действительно крепким и ароматным, и многие «визитёры» впоследствии упоминали о нём в мемуарах.

Полпред сетовал на то, что из Москвы редко поступают конкретные руководящие указания, запрашивал дополнительные средства на представительские цели, чтобы приглашать друзей на обеды в миссии и налаживать с ними доверительные отношения. Деньги также требовались для печатания газеты «Либертадор», с помощью которой Пестковский надеялся «расширить» идеологическое влияние полпредства на страны Латинской Америки. И ещё он хотел издавать посольский бюллетень, чтобы регулярно информировать мексиканцев о советских достижениях. На эти публикации полпред просил немного, не более трёхсот долларов ежемесячно, впрочем, без успеха, денег в казне всегда не хватало.

В размеренную жизнь полпредства иногда «врывались» гости из Союза. Самым заметным событием стал приезд в Мексику поэта Владимира Маяковского. С его появлением 9 июля 1925 года размеренное существование небольшой советской колонии в Мехико было нарушено. Как позднее вспоминала жена Пестковского, «вместе с ним под крышу полпредства словно вошла сама большая, радостная, шумная московская жизнь»[5]. Тёплый приём настолько тронул Маяковского, что он уже на следующий день после приезда перебрался в полпредство с двумя «безразмерными» чемоданами. «Во-первых, это приятней, – сообщил он близким в Москву, – потому что и дом хороший, и от других полпредств отличается чрезвычайной малолюдностью. Во-вторых, это удобно, так как по-испански я ни слова, и всё еще путаю: грасиас – спасибо, и эсккюзада – что уже клозет. В-третьих, и деньгов нет, а здесь складчина по

2 песо (2 руб.) в день, что при мексиканской дороговизне сказочно».

Первые впечатления поэта от мексиканской столицы были не самыми лучшими: «Город же Мехико тяжёл, неприятен, грязен и безмерно скучен. Я попал не в сезон (сезон – зима), здесь полдня регулярно дождь, ночью холода и очень паршивый климат, т. к. это 2400 метров над уровнем моря, – поэтому ужасно трудно дышать и сердцебиения. Что уже совсем плохо».

К советскому поэту первым примчался за интервью корреспондент газеты «Эксельсиор». Маяковский пригласил его на плоскую крышу полпредства, где были расставлены шезлонги, на которых по вечерам иногда отдыхали сотрудники, наслаждаясь мягкой вечерней прохладой. Сохранился снимок, сделанный Элли Вольф. Она была своим человеком в семье полпреда, вот и воспользовалась удобным случаем, чтобы запечатлеть прославленного пролетарского поэта. Переводчиком был эмигрант Витас, то ли чех, то ли хорват, то ли латыш, владевший кроме русского испанским и английским языками. Витас был высокого роста, выше Маяковского, и когда они шли рядом по улице, то неизменно привлекали внимание невысоких в большинстве своём мексиканцев. Переводчик сопровождал Маяковского на некоторые встречи и по его просьбе делал вырезки из газет с интервью и статьями о нём[6]. Встреч было столько, что Витас по просьбе поэта заказал «в срочном порядке» визитные карточки с его именем – Vladimir Majakovsky.

Мексиканская пресса доброжелательно освещала пребывание поэта, который предпочитал говорить только о творчестве, избегая, по просьбе Пестковского, острых тем, особенно политических. То самое интервью, данное на крыше полпредства, было опубликовано в «Эксельсиор» 10 июля: «Маяковский предполагает написать книгу о Мексике. Он сказал, что уже приступил к работе. Он предупредил нас, что она будет лишена каких-либо политических тенденций, в ней будет говориться исключительно о традициях мексиканцев, и что он постарается выразить в своих стихах национальный дух нашего народа». В отношении «политических тенденций» поэт, конечно, схитрил: писать о Мексике, не упоминая о её опыте революционной борьбы, было невозможно. Но имена мексиканских коммунистов, с которыми встречался, и всё, что могло показаться «красной пропагандой», Маяковский в своём блокноте перед поездкой в США зачеркнул, чтобы «не возникло вопросов» при пограничном досмотре.

Пестковский по случаю приезда поэта организовал приём. Его живописно описал в мемуарах Диего Ривера: «В доме наших советских друзей, людей весьма уважаемых, собралась группа мексиканцев, среди которых были политические деятели, депутаты и сенаторы, писатели, бывшие бойцы, художники, инженеры, врачи, экономисты и несколько дам. Каждый из них был готов убить того, кто осмелился бы усомниться в его революционности… Начались тосты, речи, завязались споры – и вдруг возникла драка, в которой было невозможно понять, кто с кем и из-за чего дерётся. Советские товарищи, возмущённые таким странным способом заканчивать банкеты, призвали к спокойствию и предлагали дерущимся выйти на улицу и продолжить сражение там. Сначала оружием, кроме кулаков, служили бутылки, стаканы, стулья, но потом внезапно засверкала сталь револьверов. До сих пор Владимир только улыбался и жестами призывал к спокойствию. Но, увидев револьверы в руках мексиканцев, которые в таких случаях пользуются ими для удара дулом, а под конец стреляют, и как бы предвидя это, Маяковский голосом, перекрывшим шум, крикнул по-русски: «Слушайте!» Все прекратили драку и уставились на него, а он стал читать «Левый марш», и голос его звучал всё громче и звонче. Мексиканцы успокоились и, когда поэт закончил чтение, устроили ему бурную овацию: бросились к нему, чтобы обнять его, и стали обнимать друг друга. Так чудодейственный голос Маяковского и его поэзия восстановили мир. Достигнув этого, поэт вышел на улицу, и все последовали за ним».

Затушив конфликт, Маяковский вздохнул с облегчением. Если бы дело дошло до перестрелки, а то и кровопролития, замолчать случившееся в полпредстве стало бы невозможно. Враждебная пресса раздула бы инцидент до предела, появились бы невероятные версии в отношении планов и намерений «заезжего советского агитатора». Пришлось бы распрощаться с надеждой на поездку в Соединённые Штаты.

Впрочем, Маяковский, если бы американцы не дали визы, вынашивал запасной вариант – поездку с Хайкисом, «моим лучшим другом», на юг страны, «внутрь Мексики – в тропические леса; плохо только, что там жёлтая лихорадка, и придётся, очевидно, ограничиться только поездом». Но всё обошлось, хотя на границе американские