Александр Уразов - Судьба штрафника. «Война всё спишет»? Страница 30

Будто в подтверждение с ближнего холма резанул ручной пулемет, в небо поднялась осветительная ракета. Мы замерли, ожидая, пока ракета не упадет на землю догорающим угольком, и тогда я решительно пополз к окопу. Луна освещала две одинаковых русых головы без головных уборов с шевелящимися от ветерка волосами, светлые бесцветные лица, смотрящие друг на друга. Неужели спят с открытыми глазами? Я протянул руку и с некоторым раздражением толкнул ближнюю ко мне голову, но тут же отскочил, как от удара током — солдат был мертв, как и его товарищ. На бруствере окопа я увидел уже знакомое мне «солнце» — мина прошила осколками головы, сорвав с них пилотки.

— Да что они, под трибунал захотели?! — воскликнул Пыпин.

— Нет, товарищ лейтенант, они мертвы.

— Мертвы?! — растерянно повторил Пыпин. — Возьмите у них документы!

В нагрудных карманах гимнастерок убитых я нашел красноармейские книжки и еще какие-то бумаги, мелькнуло фото женщины. Девушка или мать? Ребята были очень молодые, и я не допускал, что у них могут быть жены.

В следующем окопе боевого охранения оказался храпящий на всю вселенную мой друг по несчастьям Вуймин. Досталось ему от Пыпина, причем слово «разгильдяй» было самым мягким. Вновь, видимо для страховки, над нами пронеслась пулеметная очередь и высоко лопнула осветительная ракета. Вновь мы лежали как убитые, а когда ракета погасла, командир взвода чуть слышно приказал ползти за ним. Он повернул назад, боясь переползти через вершину гребня, чтобы там свои не приняли нас за немцев и, чего доброго, не подстрелили.

После осмотра передовой командир взвода перенес свой «командный пункт» дальше в тыл еще за один холм. Там была выкопана маленькая землянка, в ней собрались все командиры взводов. Вокруг землянки, заняв пустые окопы, разместились мы, связные.

Я тоже залез в какой-то окопчик и сразу провалился в небытие. Мне снилась Москва, театр, слышалась музыка, громкие звуки барабанов. Проснулся я от того, что какой-то боец тряс меня за плечо и кричал в ухо:

— Немцы, немцы! Наступают немцы! Прорвались, вот они, вот! — указывал он в сторону лощины вблизи нас.

Я выпрыгнул из окопа и бросился навстречу врагу, сзади меня бежал связной командира роты, поддерживающий связь со взводами. Добежав до лощины, я упал под бугорок на пути врага, приказал связному ротного окопаться рядом со мной, но того и след простыл. Велась обычная ночная стрельба, никакого движения я не заметил, никто не наступал.

Сзади что-то зашуршало, я повернул винтовку назад — кто его знает, может, немцы уже просочились в нашу оборону и теперь идут в свою сторону?

— Уразов! Это я, Крапивко! — услышал я негромкое.

Ко мне подошел Крапивко, высокого роста солдат лет тридцати пяти. У него случайно обнаружили орден Ленина. Документов на него не оказалось, он их закопал, когда попал в оккупацию, а потом не нашел. После освобождения его забрали в армию и направили в штрафную роту. Боясь, что награду отберут, Крапивко скрывал, что награжден, и прятал орден.

Когда командир роты Сорокин узнал об этом, он вызвал Крапивко к себе и спросил, правда ли, что у него есть орден Ленина. Крапивко ответил, что есть. Оказалось, он воевал в финскую кампанию и с другими разведчиками взорвал дзот противника, который не удавалось уничтожить ни артиллерией, ни авиацией. Сорокин орден отобрал и, чтобы убедиться, что он не снят с убитого, послал запрос в наградной отдел НКО. Только через три месяца пришло подтверждение, что Крапивко действительно награжден орденом Ленина. Тогда майор Сорокин взял его своим связным — немногие тогда были награждены высшим орденом страны.

— Ну что, спокойно? — спросил он.

— Вроде спокойно, ничего подозрительного.

— Тогда иди в свой окоп и не спи.

Но недосып изнурял меня больше, чем жажда и голод, ведь солдат, укрытый в окопе, мог днем хоть немного прикорнуть, а я и днем, и ночью должен был бодрствовать, охранять командный пункт, бегать под огнем противника от командира взвода к бойцам, помкомвзводам, командирам отделений…

Я сидел в окопе, смотрел на звезды, вспоминал довоенную студенческую жизнь. Как это было давно! Сколько с тех пор утекло воды, сколько свершилось событий, сколько я повидал и испытал!.. Вновь надвинулись тучи и стало темно. Я услышал:

— Уразов! К командиру взвода!

Я зашел в землянку, отодвинув байковое одеяло, которым был завешен дверной проем. Командиры взводов, свернувшись калачиком, спали при свете коптилки. Не спал только Пыпин, он приказал:

— Там миной убило шестерых наших солдат в лощине. Пойдите, снимите с убитых обмундирование и похороните их.

Я вышел из землянки. После коптилки тьма стала еще гуще, и я двинулся к передовой наугад. Внезапно впереди я услышал какое-то сопение. Кто это? Все наши должны были быть на переднем крае или, наоборот, в ближнем тылу, здесь же, на полпути, кто-то возился, и я должен был идти прямо на него. Может, это немецкая разведка просочилась и окапывается, чтобы утром ударить нам в тыл?

Присев, я прислушался, достал гранату, всунул палец в кольцо запала и негромко крикнул в темноту: «Кто там?» Сразу же я отпрыгнул в сторону, чтобы в меня не попали, если будут стрелять на голос. Сопение прекратилось. Я вновь повторил свой вопрос и сказал, что буду стрелять. В ответ раздался голос санинструктора Крумана, сменившего Вуймина после несчастного случая с Бугаевым:

— Это я, Круман, тащу раненого.

Я подошел к нему и спросил, где лежат погибшие. Он рассказал, но показать не мог — так было темно. Однако я понял, о каком месте шла речь — это та проклятая лощина, простреливаемая с двух сторон. Я вложил гранату в подсумок и пошел в том направлении. Время от времени впереди и надо мной пролетали трассирующие пули. Хлопнула ракета, залила мертвенным светом весь передний край. Я упал на песок и, падая, увидел чернеющие вдали тела. В перерывах между стрельбой и разрывами мин слышался страшный хрип где-то под песчаной дюной.

Когда погасла ракета, я стремительно бросился в сторону убитых и упал рядом с ними. Вновь хлопнул разрыв ракеты, и голубой свет залил всю местность. Шесть тел лежало головами в стороны от середины воображаемого круга, в котором они сидели и разрезали немецкую шинель на портянки. Мина упала рядом и шестерых убила, а седьмому осколок вырвал глотку, и он теперь дышал через эту дыру, а не через рот, страшно при этом хрипя. Кто-то оттащил его под защиту бархана из простреливаемой лощины, так как немцы периодически стреляли на звук хрипа.

Внезапно лицом к лицу я увидел Ивлева. Осколок вошел ему в затылок и разворотил рот, застряв в нем, зубы были вывернуты и обнажены. Я в страхе отшатнулся в сторону. Образ Ивлева с обнаженными белыми зубами потом виделся мне много лет в тревожных снах.

Возможно, немцы заметили какое-то движение в лощине, и струи трассирующих пуль с разных сторон понеслись надо мной. Я прижимался к трупам, прячась за них, но приказ есть приказ, и я начал раздевать убитых. Расстегнув ремень на шинели у Ивлева, я перевернул тело, чтобы не видеть страшного оскала. Шинель я снял сравнительно легко, закатав ее к голове. Сапоги были сняты самим Ивлевым перед смертью, когда он думал сменить портянки. Расстегнув поясной ремень, я стащил брюки, складывая все на разостланную шинель. Из карманов гимнастерки я вытащил документы, завернутые в непромокаемую бумагу, но снять саму гимнастерку не удалось — руки убитого окоченели согнутыми в локтях. Напрасно я пробовал их выправить, упираясь коленом в локтевой сустав. Промучившись долгое время, я решил, что за не снятую с убитого гимнастерку меня не расстреляют, и оставил свои попытки. Нащупав в темноте в стороне пилотку Ивлева, я перешел к следующему мертвецу.

Стопка обмундирования на шинели росла, и я прятался от пуль уже за нее. Я спешил, подгоняемый свистом пуль и страшным хрипом раненого. Когда же ему окажут помощь и вынесут с переднего края? Придется, видно, это делать мне, когда выполню приказ и похороню убитых.

Но как их хоронить? Я только теперь осознал, что у меня нет лопатки. Что делать? Это сейчас люди привыкли находить причины, чтобы оправдать невыполнение приказа, распоряжения, плана, а тогда это не приходило даже в голову — приказ должен быть выполнен в точности и без рассуждений. Я лежал возле белеющих в темноте тел убитых и думал. Надо найти окопы и в них хоронить!

Я начал ползать по спирали вокруг убитых, чтобы наткнуться на окопы, которые не было видно — немцы почему-то прекратили бросать осветительные ракеты. Подниматься было опасно — в любое мгновение пуля-дура положит меня рядом с теми, кого я хочу зарыть в землю, моими товарищами и друзьями. С Ивлевым я ел из одного котелка, пил из одной фляги, спал рядом. А другие? Они всегда были рядом со мной, мы делали одно общее дело, нас связала одна судьба в этой штрафной роте. Я ползал, обливаясь потом, пока не наткнулся на окоп, наполовину засыпанный песком. Свесившись в него, я начал вычерпывать песок руками, но от моей работы было мало проку — он так же быстро осыпался обратно. Тогда я пополз за трупом, и вновь первым оказался Ивлев. Пропустив руки под мышки, я поволок его к окопу. Сыпучий песок не позволял надежно в него упереться, и я работал, немея от напряжения и отчаяния. На минуту сквозь плотные тучи проглянула луна и вновь осветила лицо Ивлева, заставив меня содрогнуться.