Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов Страница 32

в обвинение подданных какого-либо нейтрального государства в соучастии в нападении на русскую эскадру»[322]. «Изложение великобританского агента, прочитанное первым, – делился Неклюдов со своим шефом впечатлениями от первого дня публичных слушаний, – составлено, в сущности, в очень умеренных выражениях … Изложение это страдает некоторою запутанностью … Напротив того, наше изложение представляет собою вполне ясный и связный рассказ о происшествии, причем отнюдь не затрагивается щекотливый вопрос о возможном подготовлении нападения в великобританских портах или об участии в этом нападении со стороны пароходов английской рыбачьей флотилии»[323]. Несмотря на это, в Форин офис документальные материалы, представленные русской стороной, вызвали раздражение: «они, – комментировали их из Лондона О’Берну, – в основном состоят из докладов, призванных показать, что японская атака в Северном море была подготовлена»[324] (по смыслу – в Великобритании. – Д.П.).

На заседаниях 12 (25)—14 (27) января перед «комиссарами» выступали свидетели потерпевшей стороны. Заслушивать показания 27 рыбаков оказалось делом утомительным и «снотворным», и не только для убеленных сединами «комиссаров». «Все это до такой степени надоело, – вспоминал барон Таубе, – что к концу показаний свидетелей с английской стороны зал заседания представлял из себя “аравийскую пустыню”, и только в первом ряду кресел мужественно выдерживала эту тоску почтенная супруга моего юридического оппонента леди Фрей, которая в своем платье, близко походившем на кринолины первых лет правления блаженной памяти королевы Виктории и в зеленой вуали на шляпке того же времени, живо напоминала юмористические фигурки из незабвенного “Punch”’а»[325]. Если говорить о существе данных показаний, то единодушны свидетели-рыбаки оказались в одном: инструкций они не нарушали, их баркасы передвигались обычным для рыбной ловли порядком, все положенные огни были зажжены, и вовремя. В остальном их показания были сбивчивы и противоречивы: одни говорили, что наблюдали на Доггер-банке какие-то «черные предметы» или даже «иностранные малые суда», другие их не видели, третьи не могли воспроизвести на макете положения своих и соседних баркасов в момент инцидента и т.д. В этой мутной воде окончательно потерялись их утверждения трехмесячной давности о миноносцах, замеченных на Доггер-банке, и том из них, который оставался на месте происшествия до утра 9 (22) октября. И хотя оставалось непонятным, кто в таком случае стрелял в них в то утро (английские эксперты выдвинули заведомо фантастическое предположение, что это была многострадальная «Камчатка», даже отдаленно не походившая на миноносец), русские делегаты в подробности вдаваться не стали и на уточнениях не настаивали, по-прежнему опасаясь «затронуть английское общественное мнение». «Показания английских рыбаков по гулльскому делу, по общему впечатлению дипломатов, – читаем в нововременском отчете, – отличаются отсутствием определенности»[326].

На следующий день, 15 (28) января, Неклюдов, в соответствии с вышеупомянутой инструкцией своего шефа, попытался закулисно договориться с англичанами. В ходе неофициальной (и даже «не полуофициальной», как он подчеркнул) беседы с О’Берном, от своего и Нелидова имени, он предложил заключить следующее джентльменское соглашение: русская делегация не будет оглашать имеющиеся в ее распоряжении сведения о тайных приготовлениях японцев к нападению на русскую эскадру «при потворстве частных лиц из числа британских судовладельцев» в обмен на признание англичанами, что русские моряки оказались вынуждены открыть огонь на Доггер-банке «под влиянием обстоятельств». Но О’Берн, убежденный, что материалы, на которые ссылался Неклюдов, «совершенно ничего не стоят», предложенный компромисс отклонил[327].

18 (31) января и в течение двух следующих дней комиссия заслушивала русских свидетелей. Корреспондент “Times” зафиксировал оживление в зале, в котором вновь собралось много дам, «предвкушавших услышать русских военных моряков»[328]. На перекрестном допросе Кладо, Эллис и Шрамченко описали инцидент тождественно и в деталях, хотя, как мы помним, все находились на разных судах. Благоприятное впечатление на слушателей произвело и то, что в момент инцидента первые двое стояли на вахте, все происходившее наблюдали с начала и до конца и приняли непосредственное участие в отражении атаки. Минный офицер Шрамченко на вахте не был, но поднялся на палубу «Бородина» еще до начала стрельбы и также смог подробно рассказать о двух увиденных им миноносцах: двухтрубные, низкобортные, черного цвета, эскадренного типа. Это описание, как и всей обстановки инцидента, полностью совпало с тем, что ранее «комиссары» услышали от Кладо и Эллиса. «Наши офицеры, подтверждая свои свидетельства честным словом, дали свои показания в связном изложении один за другим на русском языке[329], – доносил Неклюдов Нелидову. – <…> Ясные, отчетливые, подробные и дышавшие безусловной правдивостью изложения наших моряков не могли не произвести глубокого и вполне благоприятного впечатления на всех беспристрастных слушателей и в особенности на самих адмиралов-комиссаров, не выключая и почтенного сэра Льюиса Бомонта … Наши молодые офицеры отвечали сдержанно, умно, не уклоняясь в сторону от сущности задаваемых им вопросов, и всем своим поведением перед комиссией сделали, безусловно, честь носимому им высокому званию русских морских офицеров». Публике же и журналистам особенно понравились корректные, но в то же время остроумные ответы капитана 2-го ранга Кладо, который, как и предвкушал, наутро проснулся знаменитым, получив, по словам Неклюдова, «une très bonne presse» (очень хорошую прессу)[330]. В своем очередном докладе в Лондон О’Берн с удовлетворением отметил, что в своих показания русские свидетели очень мало говорили о «подозрительном поведении траулеров», при этом «ясно различая предполагаемые миноносцы и паровые баркасы» рыбаков; «не могу утверждать, чтобы его (Кладо. – Д.П.) взглядам полностью доверилось большинство адмиралов, но он, несомненно, произвел благоприятное впечатление на многолюдную аудиторию, которая присутствовала на сегодняшнем заседании»[331].

Дружественная России печать («Matin») расценила состоявшийся словесный поединок как полную победу русских, и даже английская пресса (“Daily Chronicle”) была вынуждена констатировать: «Доводы русских можно резюмировать одной фразой: то, что они видели – они видели. Они видели миноносцы, следовательно, миноносцы были там», правда, лукаво прибавив при этом: «никто, кроме русских офицеров, их не видел»[332]. Петербургские газеты трубили победу. «Присутствие миноносцев доказано неоспоримо, – ликовало “Новое время”. – Ошибка при данных условиях была немыслима. Если рыбаки пострадали, то это было делом неотвратимого случая»[333]. В действительности до победы было еще далеко, но чаша весов зримо качнулась на российскую сторону. «Слушания приняли направление, определенно благоприятное для русской стороны», – признал в своем очередном докладе в Лондон О’Берн[334].

Насколько убедительно свидетельствовали эти трое офицеров, настолько же маловразумительно выступил 27-летний лейтенант В.К. Вальронд с транспорта «Камчатка», которого опрашивали 18 (31) января (мичман Отт с «Анадыря» в качестве свидетеля российской делегацией выставлен так и не был, его отозвали в Петербург[335]). Выбор Вальронда, по общему (включая англичан) мнению, оказался не вполне удачным. Выяснилось, что, сдав вахту в 8 часов вечера 8 (21) октября, он спустился в свою каюту, более на