Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей Страница 39

Вскоре эта убежденность была забыта, но зато по мере того, как русские армии отходили назад, вновь оживала тема шпионов и предателей, направленная прежде всего против военного министра. 29 апреля (12 мая) на приеме в Царском Селе великий князь Андрей Владимирович затронул эту проблему: «…вообще против Сухомлинова ведется страшная кабала. Все его обвиняют, и это крайне несправедливо, так как он все же много сделал для армии. Я спросил у Государя, слыхал ли он про эту кабалу. «Кому ты это говоришь, знаю и слишком хорошо, но в обиду его не дам и скорее сам восстану за него, но его не тронут. Завистников у него очень много. Хотели его вмешать в дело Мясоедова, но это им не удастся»4. Между тем газета А. И. Гучкова продолжала развивать мясоедовскую историю, намекая пока только на то, что тот оказывал услуги женам высокопоставленных чиновников в перевозке контрабанды через границу5.

Общественность действовала не только через прессу. В первые дни австро-германского наступления под Горлице в Ставку приехал М. В. Родзянко. Его целью было добиться от Николая Николаевича поддержки для создания Особого совещания по снабжению армии, в состав которого должны были войти и представители общественности. Настроение в Ставке, по словам председателя Думы, было подавленным. Уже стало ясно, что наступление в Карпатах провалилось. М. В. Родзянко уговаривал великого князя «не только говорить, но и требовать» изменений в правительстве, имея в виду Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, И. Г Щегловитова и В. А. Сухомлинова6. Вместе с М. В. Родзянко Барановичи посетили единомышленники – банкиры и предприниматели В. П. Литвинов-Фалинский, А. И. Вышнеградский и А. И. Путилов. В результате обсуждения проекта председатель Государственной думы получил возможность сделать доклад императору о предлагаемом новом органе по организации работы промышленности7.

Николай Николаевич и сам поддерживал такого рода планы и воспользовался для их реализации приездом Николая II в Барановичи. Это, безусловно, никак не способствовало нормальной работе Ставки, равнявшейся на своего главу. 3 (16) мая 1915 г. Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике: «Живя здесь (то есть в Барановичах. – А. О.) несколько дней, соприкасаясь с верхами Штаба и Генеральным штабом, не вижу влияния Генерального штаба в Ставке; не вижу такового и на местах. Есть канцелярии, но это инструмент для ведения борьбы негодный. Военная работа, сосредоточенная в Генеральном штабе, есть работа людей, делающих одно дело, совместно заботящихся об его осуществлении, устраняющих препятствия, заботящихся об удовлетворении нужд и предвидящих их. Это не работа канцелярии, ожидающей входящей, а дружная работа людей, руководимых своим начальником штаба, который должен быть живым центром этой созидательной работы»8. Но созидательной работы в Барановичах в это время не было.

В Ставке метались из стороны в сторону и все более обращали внимание на положение в глубоком тылу. Там разворачивалась волна германофобии, которая вскоре завершилась весьма прискорбными событиями. Еще в начале войны контрразведка предприняла ряд разумных мер по запрету филиалов пангерманских обществ, прежде всего в Остзейском крае. Без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула пределы России, вступив в райхсвер9. Однако лекарство, на мой взгляд, оказалось гораздо хуже болезни. «Администрация свирепствовала вовсю, – вспоминал депутат IV Государственной думы С. И. Шидловский, – и изгоняла без всякого повода каждого, кто только мог быть заподозрен в прикосновенности к немецкой национальности, и много было совершено при этом вопиющих несправедливостей. Каждый администратор старался найти у себя немца и изгнать его»10. Причины для подозрительности и недовольства были.

В Курляндской, Рижской и Эстляндской губерниях весьма активно действовали различные немецкие просветительские общества, в немецких школах насаждались идеи превосходства германской культуры над всем остальным миром вообще и над славянами и русскими в частности; в фирмах и поместьях, принадлежащих русским немцам, работали немецкие и австро-венгерские подданные и т. п.11 Разумеется, с подобным положением дел нельзя было мириться. Невозможно было и сохранить свободу финансовой деятельности для предприятий, принадлежавших австро-германскому капиталу, и оставить в неприкосновенности достаточно высокий статус многих его представителей в России. Правительство постепенно вводило меры, направленные против них.

Так, 29 сентября (12 октября) 1914 г. по докладу министра торговли и промышленности император лишил германских и австро-венгерских подданных пожалованных им званий коммерции и мануфактур-советника12. Вскоре последовало и установление контроля над предприятиями австрогерманских подданных. 15 (28) ноября 1914 г. был издан высочайший указ, согласно которому Министерство финансов получило возможность направлять туда правительственных инспекторов. Теперь без их разрешения любые финансовые операции за рубежами России, переводы денежных средств или разного рода ценностей становились невозможными13. Разумность такого рода ограничения не подлежит сомнению, но, к сожалению, антинемецкая кампания имела тенденцию к перерастанию в преследование германской общины, что ставило в чрезвычайно нелегкое положение многочисленных русских немцев, лояльно служивших империи на самых разных постах.

Призывы, которые практически ежедневно исходили от органа октябристов, имели весьма недвусмысленное звучание: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев»14, «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке» (выяснилось, что 90 % всех капельмейстеров в армии – немцы, которые искажают своей трактовкой музыки душу солдата, кроме того, немцы весьма подозрительно монополизировали и производство музыкальных инструментов!)15, «Засилье», «Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем»16, «Спрут, высасывающий соки всего мира»17, «Бойтесь провокации»18, «Неуязвимость австро-немецких предприятий»19, «Отвергайте помощь врагов России» (в статье призывалось отказываться от пожертвований раненым от немцев и вообще вычеркнуть их из списков дарителей20 – весьма актуальное обращение, так как русские немцы жертвовали довольно большие суммы: к ноябрю 1914 г., например, три колонии под Одессой пожертвовали 56 тыс. рублей, колонии Самарской и Саратовской губерний – 29 800 рублей, одна из колоний в Крыму – 200 тыс. пудов муки и т. д.)21, «Союзы борьбы с неметчиной»22, «Можно ли защищать немцев?» (вопрос, обращенный к адвокатам относительно их клиентов – австро-германских подданных)23, «Борьба с немцами на Западе и у нас»24, «Будущее немецкого засилья», «Подготовлявшаяся измена» (о наступлении противника в Курляндии, успех которого объяснялся немецким шпионажем)25 и т. д.

В 20 часов 10 минут 16 (29) апреля 1915 г. на Охтенском заводе произошел взрыв26. Это был второй по мощности из двух имевшихся тогда казенных заводов, производивших взрывчатку в России. Перед войной его планировали закрыть, он производил 6 тыс. пудов тротила в год. С началом войны производительность выросла до 36 тыс. пудов в год. Сергиевский завод близ Самары был гораздо мощнее – он давал по 300 тыс. пудов тротила и 2 тыс. пудов тетрила в год27. По официальным данным, ничего страшного не произошло: пострадали только малозначительная мастерская, крыши близлежащих зданий, обошлось без жертв, за исключением легко раненных осколками28. На самом деле половина завода – тротилово-заряжательный отдел был снесен с лица земли в несколько мгновений29.

В Москве и Петрограде сразу же начали говорить о том, что взрыв унес жизни нескольких сотен людей и разрушил это важнейшее заведение во время кризиса снабжения боеприпасами30. Похороны жертв состоялись 19 апреля (2 мая). Собрались около 15 тыс. человек, земле были преданы 27 тел31. Вскоре последовало новое официальное сообщение о потерях на заводе: из 278 работавших на нем в момент взрыва был убит 41 человек, без вести пропали 13 и были ранены 63 (имелись еще и гражданские раненые). В помощь семьям пострадавших император выделил 10 тыс. рублей, а императрица Александра – 3 тыс. рублей (для сравнения по подписному листу «Нового времени» на 18 апреля (1 мая) был собран 991 рубль)32. Русская контрразведка объяснила эти события действиями германской агентуры. Возможно, она была и права, но далеко не безопасными стали последующие обвинения, превращающие почти всех немцев в скрытых врагов33.

Некоторые публикации призывали к бдительности, граничившей с рамками разумного: например, весьма поучительная статья «Немецкое шпионство»34. Но гучковская газета сумела выделиться и в этом случае. На взрыв она отреагировала статьей, в которой фактически обвиняла немецкую общину в его организации и призывала расправиться с ней: «Немцы у нас живут и торгуют и продают товары, золото, тысячи жизней внутри страны, действуя на психику народа всеми удушающими газами своей иезуитской природы. Довольно. Мы устали. Мы задыхаемся в этих ядовитых испарениях, мы не хотим идти на те же низости, на которые способны эти верные дети кайзера, но мы не хотим терпеть среди нас неприступные цитадели их влияния, их материального могущества, вокруг которого покорно вертятся немало, к сожалению, русских приспешников, не понимающих, какому злому делу они служат. Довольно шутить с огнем. Его необходимо потушить сразу, иначе он получит силу и спалит все, что нам дорого»35. Следует отметить, что слухи о подкопах и минах с часовым механизмом не получили подтверждения при тщательной проверке, которая выяснила нарушение режима безопасности при снаряжении фугасов взрывчаткой36. Однако эмоции явно брали верх над доводами следствия. На фабриках Петрограда после этого взрыва резко обострилась шпиономания, рабочие требовали убрать всех немцев из города37.