Дмитрий Верхотуров - Фиаско 1941. Трусость или измена? Страница 4

Нет, все же это был даже не европейский уровень, а много его хуже. Беднейшим крестьянам в Латвии и Эстонии земли досталось гораздо меньше, даже чем в Германии, не говоря уже о других европейских странах.

Эти данные уже сами по себе опровергают тезис Марка Солонина о европейском качестве жизни в прибалтийских странах. Когда столько народу скучено на мельчайших участка земли, не способных даже прокормить земледельца, ни о каком высоком уровне жизни речи быть не может. Действительно, сельские, да и городские жители в прибалтийских странах в 1930-х годах жили очень плохо.

Сосредоточение земли у помещиков и кулаков и обезземеливание огромной массы людей вызвало к жизни такое явление, как огромная масса сельскохозяйственных рабочих. Под этим термином понимается наемный работник, который, как правило, не имеет своего надела и вынужден наниматься на работу к зажиточному хозяину. Таких в Латвии было около 300 тысяч человек. В Эстонии сельхозрабочих было 82,3 тысячи человек, то есть гораздо больше, чем промышленных рабочих, но если учесть и тех, кто имел небольшой участок земли и нанимался на работы временно, то количество сельхозрабочих можно оценить в 150 тысяч человек. Вся эта масса шла работать в кулацкие и помещичьи хозяйства: «После же установления самостоятельности слабое развитие промышленности и оторванность от СССР заставляют сельскохозяйственных рабочих Латвии и Эстонии искать работу исключительно у своих помещиков и кулаков, которые в настоящее время и являются чуть ли не единственными работодателями», – писал Ю. Кирш[16].

В Эстонии быстро распространились полуфеодальные формы эксплуатации крестьян, например аренда земли. В 1925 году было 5,3 тысячи арендаторов, в 1939 году их стало 19,5 тысячи. Арендная плата только на 57 % вносилась деньгами, а остальная часть – натуральными продуктами и отработками. 2,3 тысячи хозяйств арендовали землю испольно, то есть за долю урожая[17]. Эстония также занимала второе место в Европе по величине заработной платы рабочих, только с конца, обгоняя лишь Португалию.

Еще более худшее положение было в деиндустриализированной Латвии. В современной латышской литературе положение сильно приукрашивается: «В больших хозяйствах работали и сельскохозяйственные рабочие, которых всегда недоставало»[18]. А в советской литературе, посвященной аграрному кризису, основанной на материалах того времени, в частности сообщениях латышских газет, живописуются картины сельской безработицы, отсутствия доходов и настоящего сражения за самые бросовые ресурсы. Так, латышская газета Lancer Darbs от 13 января 1932 года писала: «Во многих местах собирают в лесу шишки. Но в связи с большим предложением цены на шишки падают. В нашу волость для сбора шишек явились безработные из ближайшего города. Местное население силой прогнало их из лесу»[19]. Из этого короткого сообщения видно, что сбор сосновых шишек велся не в виде развлечения, а для продажи на топливо, то есть был источником средств к существованию. Причем шишек собирали и продавали столько, что цены на них упали из-за чрезмерного предложения. Сбор шишек в лесу, которые шли на топливо, – это выражение крайней нужды, крайнего разорения, когда становятся недоступными ни уголь, ни даже дрова в качестве топлива. В РСФСР до сбора шишек дошли только в 1920 году, в самый разгар топливного кризиса, когда хозяйство балансировало на грани полной остановки из-за отсутствия угля и дров. Но в Советской России это было следствием опустошительной Гражданской войны и разорения Донбасса, и от этой меры отказались сразу же после минимального восстановления топливного хозяйства. В Латвии же, в которой, по уверениям Марка Солонина, был якобы достигнут европейский уровень жизни, до сбора шишек докатились без войны. И не просто докатились, а дошли даже до того, что за право сбора шишек в лесу сельские безработные дрались с городскими безработными.

Пока безработные дрались за сосновые шишки, жизнь тех «счастливцев», которые имели работу в кулацких и помещичьих хозяйствах, была далека от счастья и зажиточности. Их рабочий день длился столько, сколько захочет хозяин. Заработная плата частично выдавалась натурой, а в годы кризиса заработная плата была сокращена, и кулацкие политические организации в парламенте ставили вопрос о дальнейшем урезании.

Сельхозрабочих также мучили квартирные мытарства, они часто жили в самых плохих условиях: «При безработице сельхозрабочим и особенно семейным очень трудно найти квартиру, почему многие вынуждены жить в хлевах вместе со скотом», – писал Ю. Кирш. И далее он отмечает: «Кулаки и помещики используют жилищную нужду и взвинчивают квартирную плату, причем сплошь и рядом вводят настоящую барщину. Квартирант должен определенное число дней в хорошую погоду работать на хозяина, часто на своих же харчах»[20].

Жизнь в хлеву со скотом и отработка барщины за квартиру – как это по-европейски! Какой высокий уровень жизни! Какие там колхозы и совхозы, вот на что Марк Солонин нас призывает равняться, вот к чему призывает стремиться. Даешь жизнь в хлеву! Даешь квартирную барщину! Вот идеалы настоящего антисоветчика и антикоммуниста.

Вердикт и совершенно точное определение сложившегося положения дали сами же латышские крестьяне. Крестьянин из Берзонской волости Латвии писал: «Когда надо было защищать Латвию, мы боролись, а в результате – рай для рижских господ, а для крестьянина – ад и отчаяние»[21]. Ну да, как еще назвать общество, в котором есть квартирная барщина и безработные дерутся за сбор шишек в лесу? Причем заметим, что это писал вовсе не коммунист и даже не социалист, а латышский националист, воевавший за Латвийскую республику.

Впрочем, жизнь в городах Латвии также была далека от сытости и зажиточности. Общее население городов с 1914 года по 1935 год сократилось с 841 тысячи человек до 549 тысяч человек. Остальные уехали в сельскую местность в поисках работы. Большинство городов потеряли половину численности населения. Оставшиеся жили в исключительно плохих условиях. В Риге по переписи 1935 года было 7229 жилых подвалов и чердачных квартир, в которых жили рабочие и безработные[22].

Вот такой был «европейский уровень» жизни в Прибалтике. Это Марк Солонин считает, что в прибалтийских странах жить было хорошо. На деле же была распространена нищета, безработица, самые дикие формы эксплутации, бесправие рабочих в городах и на селе. О каком таком «европейском» уровне можно говорить, когда выясняется, что люди в этих странах ютились в хлеву со скотом, в подвалах и на чердаках?

Латвийский «Гулаг»

В конце 1930-х годов экономическая ситуация в Прибалтике сильно ухудшилась. С началом войны в 1939 году торговые связи прибалтийских государств с Великобританией сократились, а летом 1940 года прервались окончательно. Немцы заминировали вход в Балтийское море, прервав судоходство, в Северном море и Атлантике разворачивались морские сражения на судоходных коммуникациях. Эстония и Латвия экспортировали свои товары через Швецию и Норвегию. Но с оккупацией Норвегии и эти связи оборвались. Латвийский экспорт в первой половине 1940 года сократился на 71 %. Главным покупателем прибалтийских товаров стала Германия, которая всегда рассматривала Прибалтику как свой сырьевой придаток и старалась сбивать цены. Латвии крупно помог Советский Союз, который в 1939 году, несмотря на все противоречия и трения, по торговому соглашению предоставил право транзита латышских товаров в Мурманск и черноморские порты. Но и это не помогло. С 1939 года начался обвальный экономический кризис и повальное бегство капитала.

Латвию стала душить безработица, и тут латвийское правительство стало проводить политику, которую в современной Латвии очень не хотят помнить. В начале 1939 года, то есть еще до начала войны, был принят «Закон о предоставлении работы и распределении рабочей силы», который отнял право на свободу труда. По этому закону никто не имел права выбрать место работы, устроиться на работу без разрешения специального органа – Latvijas Darba Centrālā.

Это была официально введенная система принудительного труда. В городах было запрещено нанимать на работу тех, кто проживал в них менее двух лет. Этот запрет затронул широкую массу безработных, которые перед введением этой меры часто переезжали в поисках работы. Безработных в принудительном порядке распределяли на тяжелые и низкооплачиваемые работы в кулацкие хозяйства, на торфоразработки и заготовку леса, с оплатой в 1–2 лата в день. Для сравнения, в промышленности неквалифицированный рабочий получал 3,6–3,7 лата в день, а квалифицированный рабочий до 5 лат в день. До 1 мая 1939 года Latvijas Darba Centrālā распределила 8600 человек[23].

Теперь прибалтийские националисты упрекают нас, что в СССР был «Гулаг» и принудительный труд. А в Латвии было что? Тот же самый принудительный труд и такой же «Гулаг». Разница была в том, что в СССР добывали золото и валили лес заключенные, которые были признаны виновными в уголовных преступлениях. Не будем сейчас спорить, насколько обоснованно. Главное, что в Латвии людей отправляли на принудительные работы без какой-либо вины, без какого-либо приговора, просто потому, что «жить стало трудно», а объект поклонения и обожания латышских фашистов – Германия прикончила им почти всю внешнюю торговлю и ввергла Латвию в сильнейший экономический кризис, по сравнению с которым Великая депрессия стала казаться годами процветания и богатства.