Никита Демин - Война и люди Страница 4

Характерно, что каждый из нас нашел свои, особые методы. Комиссар батальона Захаров, человек очень мягкий и душевный, умело вел индивидуальную работу. Позднее он пе раз выполнял обязанности выпускающего или прыгал вместе с теми, кто проявлял робость.

В начале 1942 года у нас произошел исключительный случай.

Политрук Атабеков совершил прыжок из корзины аэростата. Парашют не раскрылся полностью, как мы тогда говорили, пошел «колбасой». Я видел эту трагическую картину и немедленно бросился к парашютисту. Туда же бежали командиры, врачи. С трудом, по глубокому снегу, пробивалась санитарная машина. Я первым подбежал к лежащему без сознания парашютисту.

— Атабеков!.. Атабеков... — Я ощупывал тело и все твердил: — Атабеков... Атабеков!..

Он зашевелился.

— Жив?! — крикнул я во весь голос, так что Атабеков даже вздрогнул. — Что болит?

Но ответить ему не дали. Подъехала санитарная машина, врачи положили Атабекова на носилкй и увезли.

Через два часа я сидел у койки Атабекова в госпитале: наш комиссар был цел и невредим. Дело в том, что Атабеков упал на откос, занесенный снегом. Пробив двухметровый сугроб, он соскользнул вниз по склону.

— Ну как дела, Атабеков, будем еще прыгать?

Политрук улыбнулся:

— А как же, товарищ комиссар!

— Не отбило охоту?

— Что вы! Кое-что я сегодня действительно себе отбил. Но это пустяки. Мы еще попрыгаем, товарищ комиссар.

Вот ведь человек! После такого потрясения, заглянув, как говорится, смерти в глаза, он и не помышляет отступать.

Воины нашего корпуса в окрестностях Москвы совершили зимой 1941/42 г. десятки тысяч дневных и ночных прыжков с различных высот.

Были, правда, и «отказчики» (так мы называли тех, кто не решался прыгать). По законам военного времени все трусы и злостно уклоняющиеся от прыжков предавались суду военного трибунала. В корпусе не прибегали к этой крайней мере. В большинстве случаев командир или комиссар сами готовились к прыжку с «отказчиком», вместе садились в самолет, шутили, подбадривали.

Лично мне пришлось немало повозиться с командиром взвода лейтенантом Пархоменко. Это был неплохой офицер, старательный, трудолюбивый. По в самолете перед прыжком у него наступало какое-то шоковое состояние. Пархоменко становился невменяем.

Вопрос о нем встал остро: командир бригады предупредил лейтенанта, что его будут судить. Не хотелось терять молодого парня, верилось, что он переборет свою слабость.

Однажды я зашел в роту, где служил Пархоменко, чтобы поговорить с командиром этого подразделения старшим лейтенантом Ходыревым. Меня интересовали вопросы: стоит ли возиться, делая из Пархоменко десантника, может быть, и в напряженные минуты боя он потеряет самообладание, будет таким же невменяемым, как и перед прыжком?

Ходырев долго думал над моим вопросом.

— Нет, товарищ полковой комиссар, — ответил командир роты, — в бою он не растеряется. Конечно, все может быть, но прыжок — дело особое. У Пархоменко страх перед высотой. Это бывает.

Он рассказал мне, что на учении Пархоменко действовал активно, напористо. Правда, ему последнее время стало труднее работать с подчиненными (как же, сам струсил, не прыгнул), но в душе лейтенанта, по-видимому, уже произошел перелом: с ним много говорили, его тренировали.

Пригласили лейтенанта на откровенную беседу. К нам подошел совсем молодой офицер. Пархоменко, по-видимому, знал, о чем будет разговор: щеки так и пылали.

— Ну скажи сам, как думаешь, получится из тебя десантник?

— Раньше я не сомневался, а теперь не знаю, — чистосердечно признался лейтенант.

Пархоменко рассказал о жизни до армии, о том, как тренируется. Ходырев прервал разговор:

— Еще неделю попрыгаешь с тренажера и с парашютной вышки. И — в воздух.

— Готовься, Пархоменко. Зачет буду принимать сам,— заметил я на прощанье.

Настал день прыжков. Вместе с лейтенантом выехали на аэродром. Улье в самолете я посоветовал Пархоменко стоять у самой двери, держась за металлическую дужку. Сам же встал за ним. Вижу, побледнел парень, на скулах желваки ходят, напрягся, как струна. На земле мы договорились, что я подтолкну его из двери, если он стушуется. Раздалась предварительная команда, потом исполнительная. Пархоменко ни с места... Ну, думаю, уговор дороже денег! Вытолкнул я его из самолета, а сам прыгнул вслед. Наши парашюты раскрылись почти одновременно, и мы благополучно приземлились.

На земле Пархоменко, отцепив парашют, сразу же подбежал ко мне, радостный, довольный. Я обнял его, говорю: «Молодец!» Он поблагодарил за помощь, и мы оба рассмеялись...

В дальнейшем Пархоменко стал хорошим офицером, смелым десантником.

Все политработники исключительно много времени отдавали индивидуальной работе с людьми, брали на себя самых трудных.

Как-то мне доложили, что рядовой Исаченко отказывается прыгать с аэростата. Я подошел к группе десантников, поинтересовался, как настроение. Невысокий крепыш с оспинками на лице ответил за всех:

— Настроение у нас хорошее, да вот только один Исаченко дело портит, товарищ комиссар. Как прыгать — у него душа млеет.

Этого крепыша, что так бойко отвечал, я знал. Он у нас был один из немногих, кто успел уже понюхать пороху на фронте, был ранен. Из госпиталя, не долечившись, сбежал к нам, в десантный корпус. Еще до войны он увлекался парашютизмом, увлекался до самозабвения. Это был Николай Никитин. В бригаде ему поручили учить новичков. Он стал признанным инструктором.

— Что ж, Никитин, не подготовил десантника, — говорю ему. — А ты не прячься, подойди ближе, Исаченко. Расскажи по порядку, как готовился к прыжку.

Исаченко коротко доложил и без паузы закончил:

— Я прыгну, товарищ комиссар, прыгну.

Видимо, ему стало стыдно перед товарищами за свою слабость.

Отойдя в сторону, я наблюдал, как Исаченко с очередной сменой садился в корзину аэростата. Никитин был с ним. Вот загремела лебедка, и аэростат медленно пополз вверх. Высота — шестьсот метров. Подъем прекратился. Из корзины один за другим стали отделяться парашютисты. Когда все приземлились, я подошел к Исаченко.

— С благополучным приземлением! — говорю. — Как прыгнули?

— А я еще не прыгнул, только собираюсь.

Исаченко сидел на земле, глядя на меня посоловевшими глазами. Я понял, что солдат в воздухе на какое-то время потерял сознание... Никитин быстро помог ему собрать парашют, дружески хлопнул по плечу: мол, одним десантником прибавилось. Оба были довольны.

Первая военная зима 1941/42 г. была очень холодная. Казалось, суровое время принесло лютые морозы. Несмотря на это, десантники большую часть занятий проводили в поле, в лесах, на стрельбище. Они учились ходить на лыжах, совершали длительные походы.

В одну из зимних ночей командир корпуса поднял все части по боевой тревоге. 16-я бригада быстро двигалась в район сосредоточения. Десантники шли на лыжах по двум полевым дорогам. Ночь морозная, лунная. Светло, как днем. Мне с холма были хорошо видны батальоны. Группы десантников втягивались в лес. Слышались лишь поскрипывание снега да визг полозьев волокуш, на которых везли пулеметы.

Всю ночь и весь следующий день продолжался форсированный марш. Из командования корпуса никто не вмшивался в управление: бригада действовала самостотоятельно.

Подразделения остановились лишь вечером в лесу, севернее Ногинска. Однако отдыхать людям долго не пришлось. Вскоре сюда прибыл командир корпуса и дал вводную:

— Восточнее Ногинска, на шоссе Москва — Горький, разведка обнаружила колонну «противника» до двух пехотных батальонов. Приказываю: выйти к шоссе, уничтожить «противника».

Прозвучала команда. Поднялись от костров люди. Быстро запяли свои места. Здесь же командиры батальонов получили боевые задачи.

Комиссар бригады Г. П. Голофаст коротко проинформировал меня:

— Обмороженных, больных, отставших нет. Люди шли бодро.

Я протянул ему листок бумаги.

— Возьми. Это записи последних сообщений. Итоги нашего зимнего наступления. Порадуй десантников.

Бригада успешно выполнила учебные задачи. Обратный марш совершала также на лыжах.

Такие выходы практиковались часто. Много и упорно трудились командиры и политработники, обучая десантников. Особое внимание уделялось воспитанию коллективизма и товарищества, взаимной выручки, бесстрашия, готовности драться в самых трудных условиях. Воздушные гвардейцы учились военной хитрости, чтобы наносить противнику внезапные, ошеломляющие удары, оставаясь неуязвимыми.

В конце декабря 1941 года нас с командиром корпуса вызвал командующий ВДВ генерал-майор В. А. Глазунов. Он сообщил, что готовится операция по выброске в тыл врага крупного десанта. Эта задача возлагалась на 4-й воздушнодесантный корпус, которым командовал генерал-майор А. Ф. Левашов. Нам было приказано оказать помощь при подготовке десанта.