Хельмут Альтнер - Берлинская «пляска смерти» Страница 43

Я бросаюсь на землю и прижимаюсь головой к прохладному рельсу. Он вибрирует, словно по нему приближается поезд. Темнота взрывается ослепительной вспышкой, и грохот взрыва тысячным эхом отскакивает от стен. Кажется, барабанные перепонки не выдержат и вот-вот лопнут. За первым взрывом следует второй, и вновь на мгновение туннель озаряется светом, и видно, как по нему бегут человеческие фигуры. Мы бежим вперед, словно нас притягивает к себе гигантский магнит, стреляя на бегу, спотыкаясь о мертвых и раненых. Из юных глоток наружу рвется дружное, оглушительное «Ура!». Мы несемся вперед, поливая свинцом темноту, ведомые слепым желанием убивать, лишь бы только не быть убитыми.

Выстрелы доносятся из туннеля откуда-то слева и рикошетом отскакивают от стен. Мы бежим вперед под смертоносным огнем. Спотыкаюсь, падаю и ползу по земле, пытаясь найти безопасное место. Неожиданно туннель вновь озаряет яркая вспышка, и на какое-то мгновение мне видны бегущие фигуры, рельсы, тянущиеся кабели вдоль стен и гитлерюгендовец, который только что выстрелил из фаустпатрона в ответвление туннеля. Затем снова возникает темнота. На мгновение кто-то зажигает фонарик, и мне видны лежащие между рельсами тела. Я снова бегу, как сумасшедший, не чуя под собой ног и поливая свинцом темноту. Автоматная очередь неожиданно оборвалась. Магазин пуст — как и тот, что я израсходовал перед этим. Мы натыкаемся на мертвые тела, которых уже заметно больше, в основном это — гитлерюгендовцы, которые шли впереди вместе с эсэсовцами. И вновь на нашем пути вентиляционная шахта. Бой за нашими спинами не стихает. Мы не знаем, куда бежим — то ли прямо в руки врагу, то ли он атакует нас сзади.

Наконец перед нами очередная станция — Немецкая Опера. Теперь можно только воображать, какая жизнь когда-то пульсировала в этих туннелях, как по ним проносились ярко раскрашенные поезда, как они изрыгали на платформы тысячи людей, чтобы взять в опустевшие вагоны новых пассажиров. С трудом укладывается в голове, что теперь вместо этого — нескончаемый забег наперегонки со смертью. Уж лучше сражаться там, наверху, при свете солнца, где хотя бы видишь свою судьбу в виде танка и врага, чем в этих катакомбах, которые уже стали могилой для тех, кого смерть настигла между рельсов. Неожиданно я думаю о том, как нам потом попасть назад в Рулебен — ведь враг наверняка заблокировал этот участок пути, а сам туннель простреливается точно так же, как и улицы наверху. Но времени на размышления у нас нет, мы можем лишь двигаться вперед, если хотим когда-нибудь выйти из этих катакомб и вновь увидеть солнечный свет.

Мы на ощупь бредем вперед. Такое впечатление, что этой тьме не будет конца. Движемся вдоль стен, словно тени в ночи, думая лишь о том, что нас ждет дальше. Бой и не думает стихать. Позади нас стоит оглушительный грохот, от которого делается страшно, а в следующее мгновение из темноты на нас вновь обрушивается адский огонь. То здесь, то там тьма взрывается вспышками выстрелов, несущих с собой смерть. Устремляемся вперед, падаем, вновь поднимаемся на ноги, ищем укрытия за мертвыми и ранеными, потому что нам больше негде прятаться. Стреляем во тьму впереди нас. Схватка жестокая и ужасная. И вновь позади нас ухает взрыв и, подобно волне, грозящей вот-вот накрыть нас, прокатывается эхом по всему туннелю. Ударная волна катит мимо, и у нас вибрируют каски. Что это? Неужели враг взорвал участок путей, оставшийся у нас за спиной? А если он взорвет и те, что впереди? Тогда нам верная смерть, мы угодили в мышеловку, из которой нет выхода. Спотыкаясь, бредем вперед, стреляя, падая и поднимаясь вновь. Перестрелка впереди стихает, и неожиданно перед нами появляется свет. Это взорвана вентиляционная шахта над нашими головами. Кто-то из ребят говорит, что русские несколько дней обстреливали улицу из танков и снесли крышу туннеля.

Наконец мы добрались до «Колена» — темная станция маячит перед нами как тихая гавань, даже если она не такая чистая и опрятная, как раньше. Неожиданно мне на ум приходит соседний с ней театр имени Шиллера — теперь это груда развалин. Мы стоим посреди станции и обсуждаем, что нам делать дальше. Враг еще глубже проник в туннель, но мы наверняка выйдем к своим — говорят, наши войска до сих пор удерживают в своих руках станцию «Зоопарк». В таком случае нам следует поторопиться, потому что враг вернется с минуты на минуту.

Мы идем дальше в туннель. Берлин превратился в огромный, разорванный на части, горящий лоскут. Враг уже в Тиргартене и пытается проникнуть в правительственный квартал, а вот в районе зоопарка по-прежнему немецкие войска, они словно островок посреди наводнения.

Огонь не прекращается. Мы рассредоточиваемся еще больше, и часть из нас остается на месте, чтобы сдерживать натиск врага. Позади станции «Зоопарк» снесло дорожное покрытие, и туннель обвалился. Мы вынуждены прокладывать себе путь среди лабиринта перекореженного бетона, перекрученных рельсов, обрушившихся балок перекрытия и оборванных электрокабелей. При этом мы пытаемся не попасть под огонь преследующего нас врага, огонь, который обрушивается на нас буквально отовсюду. Преодолев очередной разрушенный участок, мы вновь исчезаем под землей. Я не знаю, который час, поздно сейчас или рано. Я полностью утратил чувство времени. Странно, что я вообще еще жив. Наши ряды поредели, но гитлерюгендовцы сражаются остервенело, постоянно подгоняемые своими командирами из войск СС.

Вижу зияющее в потолке отверстие. Улица над нашими головами простреливается, вниз летят камни, и нет никакой надежды преодолеть этот опасный участок. Те, кто шел позади, догоняют нас — их лица испуганы и белы, как мел. Они тотчас устремляются вперед. Враг простреливает вентиляционные шахты противотанковыми ружьями, он уже взорвал отрезок путей за нашими спинами. Мы в западне, и нам отсюда ни за что не выбраться. Затем кто-то неожиданно перепрыгивает через завалы из остатков взорванной крыши, которые наполовину заполнили шахту, и, несмотря на свинцовый дождь, исчезает в полуразрушенном продолжении туннеля. Я следую его примеру, как и он, не обращая внимания на летящие со всех сторон пули. Я падаю и качусь вперед, кое-как поднимаюсь и с силой сжимаю в окровавленных ладонях автомат, пока мне не становится больно. Наконец я у цели. Влетаю в туннель и ложусь на рельсы. Мне хочется одного — покоя, только покоя.

Один за другим все остальные тоже совершают прыжок. Многие остаются лежать, давая скудное прикрытие тем, кто следует за ними. Кто-то ранен и пытается ползком добраться до туннеля. Мы идем вперед, оставляя все позади себя, словно дурной сон. Неожиданно впереди нас раздаются голоса, они эхом отскакивают от стен. Кто-то кричит нам. Мы кричим ответ и ускоряем шаг. Это немцы. Мы дошли до станции Виттенберг-платц.

Садимся на платформу и устраиваем передышку, поджидая, пока к нам подойдут остальные. Один за другим они появляются из темноты и растягиваются на платформе. Они лежат повсюду, словно мертвецы. Солдаты, удерживающие станцию, опасаются, что сюда могут нагрянуть русские. Бой в туннелях метро идет безжалостный, не на жизнь, а на смерть, говорит один из них. В туннелях от своих оказались отрезаны и немцы, и русские. Многие погибли под завалами. Среди жертв гитлерюгендовцы, которые прошли курс противотанкового боя и которых потом послали в туннели. Я спрашиваю про ситуацию на станции «Зоопарк», и кто-то говорит мне, что там самые надежные укрепления — оба бомбоубежища,[114] и что враг постепенно приближается к ним. Он уже достиг площади Ноллендер-платц и под прикрытием танков пробивается дальше.

Между солдатами вдоль стен сидит темная молчаливая масса — это беженцы, которые устремились в метро, чтобы найти здесь убежище от обстрелов. Они наверняка сомневаются в правильности своего решения, потому что выстрелы гремят теперь повсюду. Беженцы вопрошающе смотрят на нас, пока мы проходим мимо них. Матери прижимают к себе сыновей или пытаются закрыть их собой. Неужели они думают, что мы отнимем у этих несчастных их последних детей?

Выходим из станции в вестибюль. Он полон битого стекла, оно лежит на полу толстым слоем, словно ковер. Поверх противотанкового барьера между зданиями на Тауэнциен-штрассе и далее в направлении Ноллендорф-платц доносится отдаленный треск перестрелки. Говорят, будто район вокруг Мемориальной церкви освобожден от врага. Собираемся в кассовом зале и пересчитываем наши ряды. Из пятисот тех, кто вместе с нами спустился в туннель, осталось совсем немного, жалкая горстка. Кто-то откололся от нас на Адольф-Гитлер-платц, кто-то остался лежать в туннелях. Вместе с мальчишками из гитлерюгенда нас теперь меньше сотни человек, и мы не знаем, что нам делать дальше.

Командование берет на себя унтер-офицер, по его приказу мы выходим на улицу. На город подобно темной вуали опускаются сумерки, и очертания людей становятся смазанными, нечеткими. Со стороны Ноллендорф-платц доносятся выстрелы. Мы движемся к Мемориальной церкви — некогда это был символ самой престижной улицы в Берлине, а сегодня — полусожженная развалина с одинокой башней. Вокруг — каменная пустыня, ни единого целого здания, лишь отдельные дома на Курфюрстендамм не пострадали. На перекрестке Курфюрстендамм и Харденбергер-штрассе застыл бронетранспортер. Сержант спрашивает, есть ли где поблизости место, где можно расположиться на ночь, и нас направляют в бомбоубежище. Бредем вдоль Будапештер-штрассе и сворачиваем налево в сторону зоопарка. Там рядом со станцией наземки высится монументальный бункер. Нам преграждают дорогу часовые и танки, однако как только выясняется, кто мы такие, нас ведут к бункеру, который превращен в огромный полевой госпиталь. Буквально на всех кроватях — а это, как правило, раскладушки и временные нары — раненые. Коридоры и огромные помещения бомбоубежища забиты солдатами, беженцами и ранеными. Нас ведут в просторное помещение, которое забито уже под завязку. Нам приказано ждать здесь дальнейших распоряжений. Мы разбредаемся и пытаемся найти себе место, но и без нас здесь яблоку негде упасть. Я валюсь с ног от усталости, от этих бесконечных хождений туда-сюда, оттого, что я забыл, когда последний раз нормально спал. Похоже, что я вряд ли высплюсь и сегодня.