Николай Гейнце - В действующей армии Страница 5

На рельсах при прибытии парохода «Ангара» стоял арестантский поезд, в котором везли арестантов на работы по кругобайкальской дороге.

Нас продержали часа два на пароходе, причём перед выпуском с него на берегу появился г-н комендант и заявил:

– В поезде занимают места по чинам. Сперва г-да генералы, затем штаб-офицеры и г-да военные врачи в первом классе, затем обер-офицеры – во втором и третьем классе.

Лица моё и другого штатского г-на Соколова, едущего по делам в Харбин, вытянулись.

– А мы, штатские? – спросил я.

– Будете посажены на поезд, если будут места после занятия мест г-дами офицерами и врачами.

Но вскоре мы успокоились.

Для нас с г-ном Соколовым нашлось свободное купе первого класса.

По мере приближения к театру войны знаешь о нём всё меньше – газет не видишь никаких.

На пристани «Танхой» мы простояли шесть часов и двинулись далее.

До станции «Мысовой» Забайкальской железной дороги едем по берегу величественного Байкала, на котором в этих местах, несмотря на стоящие жары, ещё плавают огромные льдины.

Говорят, что Байкал очищается от льда часто лишь в половине июня.

На переездах встретили сперва поезд с партией японцев в арестантских вагонах, а затем санитарный поезд с нашими ранеными в тюренченском бою – их эвакуируют в Иркутск и Красноярск.

К сожалению, несколько минут стоянки не дали мне возможности порасспросить этих чудо-богатырей, потерявших в славном бою столько отважных товарищей.

На «Мысовую» приходим в четыре часа утра, даю телеграммы о разрешении мне выехать со ст. Маньчжурия далее.

Телеграммы подписываются комендантом.

Иначе их не принимают – дорога на военном положении.

Едем дальше, по стране бывшей каторги.

Вот Верхнеудинск, где на городском кладбище находится могила декабриста князя Трубецкого.

Вот «Петровский завод» железоделательный и чугунно-плавильный, где в былые времена был применяем «каторжный труд» и где работали декабристы.

Вокруг завода раскинулось большое село с церковью, возле которой находится часовня, построенная руками декабристов.

В неё не пускают, она заперта на замок, но в окна видны образа и теплящаяся лампада.

Часовня уже ветха и службы в ней давно не отправляют.

Среди моих попутчиков много лиц, рассказы которых очень интересны.

В одном со мной вагоне едут штабс-капитан суздальского полка Косьмич и ревизор компании «Надежда» г-н Котов.

Первый, по его словам, проезжал Семипалатинск как раз в то время, когда под этим городом были убиты крестьянами три японских шпиона.

Дело было так: два крестьянина, работавшие в поле, заметили трёх неизвестных им крестьян, сидевших на пригорке и записывавших что-то в свои книжечки.

Крестьян это заинтересовало:

– Ишь ты, грамотные.

Они подошли к неизвестным и увидели что двое из них пишут, а третий, сидевший далеко впереди двух других, что-то чертит на бумаге.

– Глянь-ка, рисует. Это не спроста! – решили крестьяне.

Они врасплох напали на первого и без особенной борьбы придушили его вдвоём.

Он даже не крикнул.

Тогда с равными уже силами они поползли к двум другим и также напали на них.

Ввиду встреченного сопротивления крестьяне прикончили и этих.

Забрав бумаги и записные книжки, крестьяне представили их местному воинскому начальнику.

Эти бумаги оказались планами и заметками по съёмке местности, сделанные японцами, замаскированными крестьянами.

– У кого взяли? – спросил воинский начальник.

– А Бог их ведает, кто они…

– Да где они?

– Лежат, ваше-ство в поле, потому нас двое, а их трое…

– Ну так что же?

– Потому мы их и прикокошили… Иначе никак было взять их неспособно.

Убитые оказались действительно японцами.

В pendant к этому ещё в сибирском поезде мне передавали упорный слух, что под мостом через Волгу был пойман японский шпион, переодетый монахиней.

Монахиня эта будто бы бродила под мостом на берегу и всё всматриваясь в устои.

Это заметили сторожа.

– Что ты тут, матушка, всё бродишь, шла бы своей дорогою.

Монахиня ответила ломаным русским языком.

Сторожей взяло сомнение.

Они схватили её и привели в сторожку, где она и оказалась переодетым японцем.

Этим объясняют усиленную охрану в настоящее время волжского моста.

Есть ли в этих рассказах правда, или же они являются плодом возбуждённой военным временем фантазии – неизвестно!

Относительно первого я не смею сомневаться в правдивости моего собеседника.

Во всяком случае, за что купил, за то и продаю!

Беседа с г-ном Котовым была интересна тем, что он был в Порт-Артуре с двадцатых чисел февраля по двадцатые числа марта.

При нём была бомбардировка 9 марта.

В самый город, по его словам, японские снаряды залетали редко, да и фортам они мало вредили.

– В городе, – сказал он, – жизнь текла по прежнему… Порт-артурцы точно привыкли к бомбардировкам. Тем более, что в это время был большой подъём духа – прибыл С. О. Макаров, так трагически погибший 30 марта. На него возлагались большие надежды… Он вдохнул дух отваги даже в мирных обывателей. Бомбардировка 9 марта не произвела на них никакого впечатления… В городе было обычное движение… Я как раз в это время ехал на «рикше»[3] по главной улице, когда послышались залпы из японских орудий…

Таков рассказ г-на Котова.

Подъезжаем к Петровскому заводу – по дороге на линии много рабочих-китайцев и ещё более бурят, отличающихся от первых маленькими и тонкими косами.

VI. При свете лесных пожаров

Действительно, великий Сибирский путь!

Никакие его описания, как бы талантливо и картинно они ни были сделаны, не могут передать того впечатления, которое производит он на путешественника.

Вот действительно гигантская работа!

Этот железный путь, проложенный в гранитном коридоре Яблонового хребта, которым мы следовали сегодня – труд если не физических, то нравственных великанов – торжество техники и пиротехники.

Между станциями Сохондо и Яблоновой входим в туннель, над которым красуется надпись «К великому океану».

Туннель невелик, он короче севатопольского, и над выходным его отверстием читаем надпись «К Атлантическому океану».

Посредине, между этими станциями самая высшая точка пути, а вместе с тем и кульминационный пункт могущества России, раскинувшейся на протяжении между двумя океанами.

Чувствуешь какой-то необычайный подъём духа, силу и бодрость.

Ты и великая, ты и могучая, матушка Русь!

Подъезжая к Чите, видим во многих местах склоны гор, покрытые густым дымом.

Это горят леса.

Железнодорожный путь вырывается из гранитных объятий и идёт по берегу огромного озера Киноп, на берегу которого раскинулось селение этого же названия.

Озеро очень рыбное, но рыба в нём, как в большинстве озёр Сибири и Забайкальской области, заражена солитёром и при употреблении в пищу требует особой осторожности.

Селение Киноп находится под Читой.

Здесь две станции.

Одна не доезжая Читы, где находятся вагоностроительные и ремонтные для паровозов железнодорожные мастерские, а вторая в самом городе.

Последняя устроена по ходатайству читинцев, которые лишены были станции в городе, несмотря на то, что дорога идёт почти городом Читой.

В Чите очень красивый вокзал, и сам город издалека очень живописен.

Он раскинулся по склону горы среди лесов – многие улицы идут в просеках.

Мужская гимназия построена в одной из таких лесных улиц.

Город производил впечатление очень большого, хотя в нём всего 12.000 жителей.

Забыл отметить, что в Чите устроен санитарный карантин, под руководством врача И. С. Спиридонова.

В нём три врача и сёстры милосердия.

Врачи встречают воинские поезда и заболевших оставляют до полного выздоровления в карантине.

В случае инфекционной формы болезни больной отправляется в местный госпиталь.

На вокзале Чита-город интересная встреча с корейцем – русским подданным в форме министерства юстиции.

Я не замедлил познакомиться с ним.

Он оказался бывшим петербуржцем – Никандром Александровичем Ким.

В Петербурге он состоял при корейской миссии и был помощником преподавателя китайского языка в с. – петербургском университете.

Он окончил курс в токийском и лондонском университетах, прекрасно говорит по-китайски, по-японски и по-английски и довольно чисто по-русски.

Сын бывшего министра двора корейского императора, убитого японцами. Японцы также убили его брата, а его мать с горя зарезалась.

Он остался один, перешёл в русское подданство и носит в своей душе непримиримую ненависть к японцам.

Ему всего тридцать лет, но он успел уже жениться два раза.

Первая его жена была англичанка, а вторая, приехавшая к нему невестой в Порт-Артур – русская, племянница председателя иркутского окружного суда.

От неё у него дочь, одного году от роду.