Василь Быков - Болото Страница 5

Местечко это представляло собой богом забытое поселение при озере – несколько мощенных булыжником улиц, облепленных еврейскими халупами, три или четыре заготовительные сельповские лавки, кузница и два дома побольше – школа да погранкомендатура, где второй год служил Гусаков. Граница пролегала сразу за местечком в лесу, для ее охраны была построена новая погранзастава на один погранвзвод. Самым заметным сооружением в местечке была древняя церковь, купола которой виднелись издалека – едва ли не со всей округи. Может, даже и с той стороны границы, что являлось недопустимым хотя бы из соображений государственной безопасности. Церковь, конечно, в свое время закрыли, попа арестовали – это было просто, за одну летнюю ночь. С церковными же куполами получилось сложнее – как было их разорить? Это дело поручили лейтенанту Гусакову с десятком его пограничников.

Чтобы разрушить купола, сначала следовало выдрать из них огромные железные кресты, которые только с земли выглядели легкими, почти ажурными в высоте. Добирались до них целый день – так было высоко и опасно. Самый отважный из команды красноармеец Семенов, обвязавшись веревкой, полез со звонницы на крышу и там провалился в проржавевшую дыру, поранил ногу. Других смелых не нашлось, пришлось Гусакову на купол самому лезть. Прежде он и не догадывался, какое это противное чувство – страх высоты и как он натерпится его, пока доберется до ржавого креста. Но заставил себя добраться. Прежде всего потому, что видел в том свой долг молодого безбожника-большевика, неделю назад принятого кандидатом в партию. Опять же с земли, с площади и дворов, даже детвора из школы наблюдали за его антирелигиозным подвигом, и там, чувствовал он, были не только доброжелатели. Наверно, соблазнительно для некоторых увидеть, как он сорвется. Но не сорвался, морским узлом завязал толстый канат за основание креста и спустился на землю. Тянули крест сообща – группа пограничников как основная сила, им помогали местечковые комсомольцы, партийцы, а также некоторые крестьяне-бедняки из окрестных деревень. За тот подвиг на церковном куполе Гусаков получил свою первую награду – знак отличника РККА, которым гордился до начала войны. Возможно, с помощью награды и пошел на повышение, получил новое звание. Но это несколько после.

Пыльная полевая дорожка, повиляв среди ржаных нив, спустилась в лощину с овражком, где они перешли неглубокий, почти пересохший ручей и опять взобрались на пригорок. Солнце уже поднялось высоко и немилосердно палило в безоблачном небе, горели их натруженные плечи под отяжелевшими, словно камнями нагруженными вещмешками. Все вспотели, устали, но Гусаков не сбавлял темпа ходьбы, то и дело пристально оглядывая местность. На самом пригорке он вдруг громко выругался: в километре впереди раскинулась новая деревня. Судя по всему, была она не малая – сады, огороды, уличные посадки растянулись до соседнего леса. Нет, в такую деревню идти было невозможно, о чем он и предупредил парня. Костя в ответ промолчал, лишь озабоченно осмотрелся – ячменные нивы, картофлянище, овражек с ольшаником – и картофельным обмежком повернул в сторону, в обход деревни. Поблизости людей не было, но далее, возле деревенской околицы, по невидимой отсюда дороге появились две порожние повозки, – быстро катили куда-то в сторону поля, наверно, за сеном. Вскоре, однако, они скрылись в лощине, и командир облегченно вздохнул.

Изнывая от жары, они добрели до леса, который оказался мелким ольшаником, и сзади недовольно заговорил Тумаш:

– Может, остановиться, перекусить? А то сил уже нет...

«А если, действительно, тут и остановиться, – подумал Гусаков, – перекусить из скудного, на двое суток пайка, который получили в Москве?..» Правда, сам он не ощущал голода, только хотелось пить. Но где напьешься? Не из ручьев же пить грязную воду, еще подцепишь какую холеру... Но прежде надо было взглянуть на карту. Тем более, что невдалеке деревня, название которой, наверное, знает Костя.

Немного отойдя от опушки, они остановились на неширокой, усыпанной смолянками поляне, сбросили вещевые мешки. Тумаш сразу упал там, где стоял. Костя скромно присел на траве.

– Это какая деревня? – спросил у него командир.

– Староселье это.

– Так сколько до Боговизны?

Все насторожились в ожидании ответа. Костя, немного подумав, усомнился:

– Кто его знает. Может, километров десять. Кабы по дороге, я бы сказал правильно. А так...

– По дороге – исключается, – объяснил Гусаков и снова вперил глаза в карту. Староселья там не было, значит, до их урочища еще придется потопать.

Тумаш тем временем развязал свой вещмешок, вынул пару сухарей. Поймав на себе взгляд парня, один сухарь протянул Косте.

– Угощайся. Гостинцем из Москвы, – сказал он и тут же умолк под осуждающим взглядом командира.

– Не слишком афишируй свои гостинцы. Понял?

Да, он понял и сразу потерял желание угощать парня. Значит, нельзя. Что ж, разве впервые... Самому больше останется, как когда-то острили в танковом корпусе.

Свалив с себя тяжелый, нагруженный толом вещмешок, старшина Огрызков откинулся спиной на траву и вытянул ноги.

Он тоже вымотался за дорогу и не прочь был часок отдохнуть в тени, но чувствовал, что командир им этого не позволит. Словно заведенный, командир устремлен к цели и, пока ее не достигнет, не успокоится и никому покоя не даст. Видно, такой уж он человек. Все усложнялось еще и тем, что только у него имелось конкретное задание, полученное устно с запретом что-либо помечать или записывать. Огрызкову сообщили, куда они должны прибыть, но лишь в общих чертах – урочище Боговизна, где базировалось руководство партизанской зоной. Урочище огромное, даже не все вместилось на карту, но, дойдя до него, они должны найти то, что им надо. Лишь бы дотянуть до Боговизны. Идти в общем было безопасно, никто их не преследовал, парень вроде бы знал направление и пока уверенно вел. Наверно, они могли бы где-нибудь передохнуть в деревне, попить молочка и кой-чего другого. Но с этим командиром, пожалуй, отдыха не получится.

Посидев недолго над картой, Гусаков снова сердито выругался и устало поднялся на ноги:

– Старшина, а ну отойдем!

Они недалеко отошли в ольшаник, чтобы не было их слышно с полянки.

– Ты уверен, что парень не подведет? – вполголоса спросил Гусков. Огрызков пожал плечами.

– Быть уверенным ни в чем нельзя. Но – ведет...

– Думаешь, он знает, куда?

– Наверно, знает. Он – здешний.

– Здешний! От этих здешних знаешь, чего можно ждать?

Старшина не ответил. Он лишь внимательно посмотрел на командира и подумал: «Ну чего мандражишь, подозреваешь? Плохой тебе проводник – поди в деревню, найди лучшего. Но опять, наверно, пошлешь старшину?»

– Ты вот что! – завершая разговор, сказал Гусаков. – Придем – про парня ни слова! Никому. Понял?

– Я-то понял. Но...

– А что – но?

– А все то же, – неопределенно ответил Огрызков, и Гусаков, наверно, расценил это по-своему.

– Сомневаешься? – прищурясь, спросил он. – И я сомневаюсь. Вот же положение, мать его растакую!..

Так ни о чем не договорившись и ничего не выяснив, оба вернулись на полянку. Тумаш с Костей лениво грызли московские сухари, и командир сразу скомандовал:

– Подъем! Потопали дальше. Ты, – повернулся он к Косте, – веди! Не туда заведешь, пеняй на себя! Понял?

Костя не ответил, лишь заметно помрачнел с лица и глубже надвинул на голову кепку.

В ольховой чаще они набрели на густые заросли малины. Крупные, налитые соком ягоды, словно виноградные гроздья, висели на высоких, в рост человека стеблях. Жаль, не было времени, лишь на ходу, отбиваясь от комаров, они успели сорвать по несколько ягод. К вечеру в лесу комары прямо-таки зверели, казалось, за каждым кустом поджидая человека, тучами вились над головами, то и дело жаля в лицо, шею, руки, в неуемной жажде крови лезли в нос и глаза. Костя по сельской привычке в общем казался к комарам терпимым, остальные же отбивались от них, как могли. Парню же было не до комаров: порой он переставал узнавать местность и путался в направлении, куда следовало идти. Другое дело – если бы идти по дороге. Но командир сказал, что по дороге нельзя, и Костю охватывал испуг: а вдруг заведет не туда? Может, пойти в деревню, спросить? Но пустят ли одного в деревню?

Пока, однако, спутники его молчали. Упрямо продираясь сквозь ольховые заросли, молчал и Костя.

После комариных чащоб заросли поредели, в вырубках и перелесках идти стало легче. Иногда им попадались скошенные луговые участки, трава с которых была уже свезена, но осталось много травяных корневищ особенно под кустами. Здесь Костя до крови проколол стопу и захромал, стараясь, однако, чтобы этого не заметил командир. На ходу парень вспоминал Боговизну. Плохо, конечно, что он съездил туда всего один раз, и то зимней порой. Летом там все, наверно, выглядит иначе, и он боялся, что может не вспомнить подробностей дороги и заблудиться.