Николай Кондратьев - Маршал Блюхер Страница 5

«Все еще рыскают, стараются. В Питере‑то можно воевать, это не то что с японцами. Хоть бы кто‑нибудь сдачи дал».

Вася потер озябшие руки и так же медленно двинулся дальше…

Когда возвращался на Горсткину улицу, услышал частые выстрелы — похоже, что на Васильевском острове. Нашлись смелые люди, бьют погромщиков.

В купеческий дом Вася вернулся поздно вечером. На полу валялись листки из разодранных книг и тетрадей. Одеяло скомкано, подушка распорота. «Кто же это здесь хозяйничал? — с тревогой подумал Вася. — И в моем углу, видать, шарили, все перевернули…»

Скрипнула дверь. Вошла кухарка, сказала укоризненно:

— Заявился… Пойдем, обед подогрею…

— А кто здесь был, Мария Васильевна?

— Приходили жандармы, искали какие‑то запретные листки. Петюшку‑то нашего на улице арестовали. Казачьего офицера вдарил, не то булыжником, не то поленом. И у меня выпытывали, что говорил Кузнецов и поздно ли приходил домой и не было ли у него какого оружия. Я им все честь по чести высказала…

— Что высказала?

— Хвалил щи и кашу, по кухне помогал, а с оружием на меня еще никто не ходил. Я человек, а не медведица. А тебя если будут спрашивать, прикинься глупеньким. Дурачков не трогают. Да ты что вроде пришибленный?

— Петю жалко. Был один дружок и тот пропал.

— Ничего, Васенька, ничего, дорогуша. Свет не без добрых людей. Да ты держись, держись. Не маленький — в такие годы плакать не годится. Пойдем покормлю…

— Ничего я не хочу. Ничего мне не надо…

— Да не будь ты простоквашей, парень. Жизнь, она разная получается, чаще горькая, чем сладкая. Петя грамотный, умный — выкрутится. В тюрьме посидит, в Сибири поживет, не он первый и не он последний. Сегодня многих арестуют и многих похоронят. А весь народ в тюрьму не запрячешь и в Сибирь не загонишь. Это сердцем понять надо…

Мария Васильевна оглянулась на дверь и совсем тихо добавила:

— Наболтала я тебе лишнего, Васенька. Держи это при себе. Понял? А теперь айда на кухню. Я тебя хозяйским пирогом угощу. С антоновскими яблоками…

Вася читал толстую изрядно потрепанную книгу. Так увлекся, что не слышал, как вошел и приблизился к столику хозяин. Рассерженный непочтительным равнодушием «рассыльного», Клочков стукнул по книге металлическим аршином, сердито спросил:

— Ты где это взял?

Вася вскочил, сказал тихо:

— Купил. На Литейном. У Гамулина.

— С каких это капиталов?

— Потихоньку собрал. Дают… за услуги.

— Врешь, подлюга! Воруешь. Я давно замечаю…

От обиды у Васи задрожали губы, лицо покраснело.

Рвущимся от ярости голосом крикнул:

— Сам ты вор и жулик! И приказчики и лотошники. Все тащут и обманывают.

— Цыц, паскуда! Ты у кого этому научился? У Петьки Кузнеца? Я из тебя дурь выбью. Шкуру спущу!

Купец швырнул на стол аршин. Его сильная рука опустилась на голову мальчика, вцепилась в волосы. Вася рванулся к столу, схватил аршин. Хозяин отпрянул к стене, выставил широкие густо налитые кровью ладони и, пятясь к двери, пригрозил:

— Только тронь… Я тебя упеку! Упеку…

Угроза как бы подхлестнула Васю, и, не владея собой, он ударил аршином по руке хозяина. Тот удивленно охнул и выскочил за дверь.

«Что я наделал! Сейчас он пошлет сюда сторожей. Вызовет городового. Надо бежать», — решил Вася.

Из‑под кровати вытащил самодельный деревенский сундучок, сунул в него книги и мамино полотенце. Руки не слушались, дрожали и не сразу попали в рукава пальто.

За дверью Вася наткнулся на кухарку.

— Ты куда это?

— Прощайте, Мария Васильевна. Домой.

— Да ты что? Опомнись!

— Некогда! — махнул рукой мальчик и побежал на улицу. И только на Фонтанке остановился, осмотрелся по сторонам. Тихо. Хорошо, что нет прохожих. Если придется удирать, никто не задержит. Только надо идти не к Невскому, а в противоположную сторону. Там, в доме 135, живет дядя Иван Павлович Блюхер. У него можно спрятаться, переночевать.

Пока добирался до знакомого дома, раздумал. А что, если там отец? И он сразу же спросит: «Откуда идешь? Почему с чемоданом?» И потащит на Горсткину улицу. Лучше всего уехать в Барщинку. Только вот нет денег на билет. Да и лучше ли будет в Барщинке? И там отец найдет. И к Питеру все‑таки привык. Говорят, что такого красивого и большого города во всем мире нет. Года не прожил, а как многому научился. И разговор совсем другой, и успел приодеться, не стыдно на улицу выйти. А сколько книг хороших и полезных прочитал за это время. Не хочется уезжать. Ведь можно устроиться на завод. Об этом говорил лучший друг Петр Кузнецов. Через год–другой станешь настоящим слесарем. Как дед Василий. А что, если пойти к нему? Хоть комнатенка у него маленькая, бедная, но он не прогонит. Да и мама говорила: «Трудно будет жить — к моему тяте пойдешь. Он шестой год в Питере живет. Плохому не научит».

И живет он в подходящем месте — на Пряжке, в Коломенском рабочем районе. Только время‑то позднее. Спит, наверное. Придется разбудить. Не ночевать же на улице, хоть и апрель месяц, но холодно…

Дед Василий еще не спал. Он провел оробевшего, бледного Васю к столу и отрекомендовал пожилому усталому человеку, сидевшему на табуретке:

— Посмотри, Алексей Петрович, какой у меня внук. Из Барщинки, моей старшей, Аннушки, сын. У купца бегает — в мальчиках.

— Какой он мальчик… Мужик! А чего это ты такой пасмурный, ярославец? На улице весна, а у тебя на морде форменная осень.

Вася мял шапку, смотрел на строгое седобородое лицо деда и не знал, с чего начать неприятнейший разговор.

— Да ты чего молчишь‑то, Васька? — настороженно спросил дед. — Ты чего там натворил? Выкладывай начистоту.

— От Якова Герасьича сбежал…

— С чего бы это? Не поладили? Или харчи тощие?

— Он меня вором обозвал. И в волосья вцепился. А я не вытерпел и дал сдачи. Аршином…

— О, да ты геройский парень, — рассмеялся Алексей Петрович. — Аршин‑то, поди, металлический.

— Железный, — тяжело вздохнул Вася. — Так я его не шибко. По руке задел только…

— А вот это зря. Надо было долбануть шибко и по башке.

— Перестань! Чему ты учишь мальчишку, Петрович! Ведь это подсудное дело…

— А если бы тебя на старости лет ворюгой облаяли да еще в кудри твои вцепились? Что — спасибо сказал бы? Поклонился?

— Ну, это совсем другой резон. Он еще в учениках, в мальчиках ходит. Потреплют — глядишь, умнее будет.

— В том‑то и резон обмерить жулика–купца его же аршином, — усмехнулся Алексей Петрович и, обернувшись к Васе, похвалил: — Молодец! Вот так и держись— никогда и никому не прощай злой обиды. Немало их, окаянных, расплодилось на нашего брата. И по лицу бьют, и нагайкой хлещут, и пулей прошивают. Надо давать сдачи. На удар — двойным ударом. Это и есть главный резон…

— Опять ты не то говоришь, Петрович.

— Ладно, не сердись. Дело‑то житейское — парень только нацеливается на путь–дорогу, и надо ему дать верное направление. Чтобы жил как хозяин, а не как холуй. Теперь к случаю вернемся. Куда завтра поплывешь, добрый молодец?

Вася повесил на гвоздь шапку, робко признался:

— И сам не знаю. В городе плохо, а в деревне так еще хужее.

— Бати боится, — пояснил дед. — Батя у него, скажем прямо, перворазрядный перец. Под горячую руку так отшвабрит, упаси господь.

— Господь не спасет. Придется нам с тобой, Василий Иваныч, пристраивать к жизни парня. Я поговорю с мастером Галкиным, попрошу взять учеником в слесарный цех. А ты немного потеснись, отведи уголок…

У Васи дрогнуло Сердце. Ему захотелось поблагодарить этого чужого, вдруг ставшего очень близким человека, но он так смутился, оробел, что ничего не мог сказать.

Дед покосился на внука, сказал с сожалением:

— Придется первое время на полу спать. А потом мы с тобой, Вася, смастерим какой‑нибудь топчанчик. Ну, а с батей я опосля потолкую, когда он немножко остынет. С ним особая статья…

— Его аршином не шарахнешь, — подхватил Петрович. — Вот и определилась твоя дорожка. Хватит на побегушках время транжирить. Через год–другой мастеровым будешь. Только не робей…

— Постараюсь, — тихо сказал Вася. — Спасибо. За все…

— Благодарностью не отделаешься. Придется это дело спрыснуть. А пока спокойной ночи, ярославец. Пойду в свою берлогу.

— Может, у нас переночуешь? Куда потащишься?..

— Жена будет беспокоиться. Завтра вечерком зайду…

Проводив гостя, дедушка устроил на полу постель, распорядился:

— Ну вот, располагайся, вояка. Смотри, подниму в пять часов. Да, чуть главное не позабыл. Ты, наверное, есть хочешь? Проголодался в бегах‑то.

— Сыт. Ничего мне не надо, — торопливо ответил Вася, быстро разделся и уткнулся в тощую пахнущую машинным маслом и потом постель…

II. РАБОЧАЯ ЗАКАЛКА

Завод носил длинное наименование: «Акционерное общество франко–русских заводов (бывший Д. Ф. Берда)», но звали его кратко — Франко–русский. Правление общества находилось в Париже, на улице Виктории, 82, а в Петербурге — на Пряжке, 17, где все дела вел главный уполномоченный горный инженер действительный статский советник Фридрих Леопольдович Радлов. Стремясь быть вполне русским патриотом, он рекомендовал служащим конторы называть его Федором Львовичем. В Петербургском обществе заводчиков и фабрикантов Фридриха Леопольдовича Радлова чтили как весьма образованного, прекрасно знающего свое дело и умеющего навести должный порядок и дисциплину. В январские дни 1905 года Радлов сломил забастовку, прибегнув к самой крайней мере воздействия — закрыл завод и рассчитал всех рабочих. Вновь принимали на Франко–русский после тщательной проверки благонадежности, и многие активные участники забастовки остались за воротами.