Французский орден особиста - Николай Николаевич Лузан Страница 51

– Я буду вам очень признателен, господин Курт! Что я должен сделать?

– Прежде всего хорошо работать.

– Постараюсь, господин Курт! Но я не шахтер, и как тут быть?

– Но зато механик, а для него в шахте всегда найдется работа. Ты должен стать первоклассным специалистом, иначе тебя выбросят, как ненужный шлак! – подчеркнул «Инженер» и объявил о своем решении: – Займешься освоением специальности горного мастера.

– Как скажете, господин Курт. И у меня следующий вопрос: чем конкретно мне предстоит заниматься?

– В организационном плане ты будешь руководить работой бригады в забое, а в техническом – обеспечивать надежную работу подъемников, конвейеров и систем воздушной вентиляции шахты. Ясно?

– Да! Но… В организационном плане я не вижу больших проблем. Мне приходилось командовать и взводом, и батареей. А вот что касается технической стороны дела, то тут я пас, – честно признался Рябов.

– У тебя будет только одна неделя, не больше, чтобы освоить новую специальность. Поэтому, Александр, не будь дураком – используй свой реальный шанс! – сказал «Инженер» и закончил разговор на пафосной ноте: – Наш фюрер ведет Германию к великой победе! Перед мощью вермахта не устоит ни одна армия мира. Разгром большевиков и крушение Сталина – вопрос нескольких месяцев! После победы мы установим везде наш немецкий порядок. Те, кто примет его, могут рассчитывать на наше расположение. Иди, Александр, и старайся! Твои жизнь и будущее в твоих руках!

Уже в бараке Рябов испытал некоторое облегчение. Смерть, кажется, на некоторое время отступила. Но в этом лагере он, как и тысячи других узников, ощущал себя крошечным винтиком в гигантской машине фашистской Германии, перемалывавшей жизни миллионов людей. У немцев была своя бухгалтерия – привыкшие рассчитывать все до последнего пфеннига, они не собирались выбрасывать деньги на ветер и каждому узнику отводили свое определенное место на конвейере смерти. В особой цене были инженеры и специалисты, для них каторжный режим был смягчен, предоставлялась бóльшая свобода, а в особых случаях даже выделялся улучшенный продовольственный паек.

Военная профессия, давшая также инженерные навыки, спасла Рябова от работы в забое с киркой и лопатой. И прежде чем спуститься под землю, под присмотром такого же узника, как и он, бывшего начальника дивизионной инженерно-саперной службы майора Зуева, Иван изучал схемы и чертежи, вникая в особенности нового для него занятия.

Учетная карточка заключенного Александра Колесника – Ивана Рябова

После завершения недельной подготовки Рябов вместе с бригадой шахтеров занял место в клети, спускавшейся под землю. Стволовой нажал на кнопку спуска-подъема, и клеть, поскрипывая, поползла вниз. Перед глазами Рябова мелькали щербатые стенки, узкому стволу шахты, казалось, не будет конца. Исподволь он бросал взгляды на лица людей, с которыми теперь был связан одной судьбой. Ни страха, ни отчаяния в лицах не было, и Иван приободрился. Это была пусть и тяжелая, опасная, но все-таки работа.

Пронзительно взвизгнув, клеть остановилась. Высокий, плечистый шахтер снял защелку с предохранителя, распахнул дверцу и шагнул в полумрак. За ним вышли остальные. Рябов осмотрелся. От ствола вправо и влево уходили, теряясь в темноте, несколько штреков – горизонтальных подземных горных выработок. Полагаясь на схемы, намертво врезавшиеся в память, Иван последовал за шахтерами. Идти пришлось недолго – примерно через сотню метров они оказались на участке.

Рябову не требовалось командовать – бригада в этом составе работала не первую неделю, и каждый знал, что и как делать. Одни занимались вскрытием шахтного поля – прокладкой выработок: штреков, квершлагов, бремсбергов и уклонов, обеспечивающих доступ к угольным пластам; другие – выемкой угля. Техника на участке была сравнительно новая и пока что работала без перебоев и поломок. К концу смены, когда бригада поднялась на поверхность, Рябов чувствовал себя как выжатый лимон и в бараке с трудом дождался команды «Отбой!». На следующий день все повторилось. Постепенно он освоился и выстроил нормальные отношение с бригадой. Слаженная и результативная работа сказывалась на условиях содержания. Курт не оставил без внимания разговорчивого русского, не хотевшего прежде срока уходить под землю, и теперь Иван питался за отдельным столом вместе с отличившимися бригадирами, а членам его бригады выделили усиленный паек – по субботам дополнительно выдавали по банке тушенки и пачке сигарет.

Но радости Рябову это не приносило. От одной мысли, что добытый его бригадой уголь, брошенный в плавильные печи, превращал железную руду в сталь и алюминий, а из них на заводах Круппа делали пушки, несущие смерть бойцам и командирам Красной армии, – от одной этой мысли в душе его все восставало против. Мириться с этим он не хотел и, горя желанием навредить фашистам, занялся поиском единомышленников. Вместе они могли бы придумать, как насолить врагу.

Самое главное при этом было не попасть под подозрение «Фона» – бывшего царского полковника Косарева. Откуда он взялся в администрации лагеря, никто не знал, да это и не важно было. Скорее всего, пришел из контрразведки. С помощью сети доносчиков «Фон» занимался поиском саботажников, тех, кто в тайне готовил побег или скрывал свои дальние или ближние еврейские корни. Чтобы не стать его жертвой, Рябов внимательно присматривался к своему окружению – нет ли кого, кто тайком бегает к начальству? Таких вроде не было, и он решил действовать.

Первым, на кого он обратил внимание, стал украинец Андрей Петриченко.

В прошлом кадровый командир Красной армии, лейтенант Петриченко во время учений повредил позвоночник и по состоянию здоровья был комиссован из армии. Вернувшись на родину, под Киев, он не затерялся в гражданской жизни. Сельчане избрали его председателем колхоза, и колхоз быстро стал передовым. С началом войны и приближением немцев Петриченко сумел эвакуировать в тыл скот и технику, но сам уехать не успел. Доносчик выдал его оккупантам. Андрея арестовали, и с того времени он скитался по лагерям. Однако трудности и лишения не сломили этого человека.

Общаясь с Петриченко, Рябов не спешил раскрывать свои замыслы по организации подпольной борьбы. Месяцы, проведенные в лагерях, научили его, что под маской друга и патриота может скрываться провокатор, предатель. Он исподволь подводил Петриченко к решающему разговору.

Поводом для разговора послужила публичная казнь трех узников, готовивших побег из лагеря, но попавшихся. На одних казнь оказала гнетущее воздействие, а у других, таких как Петриченко, усилила лютую ненависть к фашистам.

– Сволочи! Таких