Александр Уразов - Судьба штрафника. «Война всё спишет»? Страница 6

— Хватить пьянства и блядства! Хотите к немцам попасть?

Мы впрягли лошадей, прихватили остатки вареного и жареного мяса, простились с недовольными учительницами. Ехать ночью было тяжело, колдобин не было видно, и повозку бросало так, что того и смотри перевернется — благо мы не могли вылететь из нашей кибитки. Правили лошадьми по очереди.

От лошадей валил пар, они выбивались из сил. На рассвете остановились у колодца в каком-то селе. Во дворах виднелись машины и подводы, ходили часовые. Мы заехали в свободный двор. Из двери выглянул бородатый хозяин в накинутом на белье полушубке и вновь спрятался.

Распрягли лошадей, у хозяина набрали для них сена. Всей гурьбой ввалились в избу. Хозяйка уже возилась у печки, ставила чугунок с картошкой. Хозяин сидел у стола, курил. С печки любопытными глазенками смотрели Детские головки. Петя Пономарев принес котелки с жареным мясом. Тогда хозяйка сняла чугунок, выплеснула воду и начала чистить картофель. Я сел помогать ей. Очищенный картофель она порезала, положила в чугунок, залила водой. Когда картофель был почти готов, она бросила в него измельченный лук и жареную баранину.

Хозяин расспрашивал ребят, далеко ли немец, вздыхал, говорил, что не думал и не гадал, что немец так далеко углубится в нашу территорию, ведь говорили, что мы, если будет война, будем воевать на территории противника. Вспоминали Халхин-Гол, Карельский перешеек.

— Если немец придет, как жить? — задавал он безответный вопрос. — Картошки осталось мало. Проезжают эвакуированные, голодные, измученные. Как не накормить?

Место сбора нашего УВПС было в Старом Осколе. Отдохнув на соломе на глиняном полу в приютившем нас домике, обсушившись и дав отдохнуть лошадям, мы, расспросив, какой дорогой ехать к Осколу, тронулись в путь. Комендант села буквально нас выпроводил, так как в селе размещался штаб какой-то крупной воинской части и нам нельзя было здесь останавливаться.

Шел уже настоящий снег, хотя земля еще не промерзла, и это было мучением для нас и для лошадей. Дорога была разбита, вся в колдобинах, наполненных снежноледяной кашей. Лошади выбивались из сил, и нам приходилось брести по обочинам дороги. Населенные пункты были заняты войсками, и нам не разрешали останавливаться даже для того, чтобы обсушиться и обогреться, дать отдых лошадям и накормить их. Корм для них (сено и зерно) приходилось клянчить у председателей колхозов, а иногда и воровать, так как весь фураж уже был реквизирован расквартированными здесь частями.

Голодно стало и нам. Мясо кончилось, стада уже не попадались, ящик лярда, который приелся и стал для нас отвратительным, быстро таял. Стало трудно доставать хлеб — военные неохотно делились, а местное население не продавало, чувствуя, что и для них наступают голодные времена. Заболел Куриченко. Он был старше и слабее нас, и простуда взяла над ним верх. Его уложили в повозку на сено и укутали всем, что было: одеялами, мешками, брезентом. Он температурил, глухо кашлял, но оставаться во встречающихся нам медсанбатах не хотел, глотал аспирин, кодеин и еще что-то, что давали медсанбатовцы. Его старый товарищ Минченко делал все возможное и невозможное для своего друга, даже где-то раздобыл бутылку коньяка. В то время мы не знали, что это за питье, но Федор регулярно принимал перед едой глоток-другой.

Наконец, мы добрались до Старого Оскола. Остановились в первом домике на окраине, но в нем было тесно: у хозяев была большая семья и жили эвакуированные. Так было во всех домах. Мы упросили взять в теплую комнату Федора Куриченко, а сами с лошадьми разместились в коровнике.

Минченко и Павлов пошли на станцию, чтобы у коменданта узнать, где сосредотачивается наше УВПС, а мы пошли посмотреть на пассажирский поезд, свалившийся с высокого откоса при бомбежке. У основания насыпи лежали в беспорядке остовы сгоревших товарных и пассажирских вагонов. Мы нашли один мягкий вагон, в котором уцелели местами обивка и занавески, принялись обдирать их и тут же меняли свои не первой свежести портянки.

Спустя некоторое время к дворику, в котором мы остановились, подкатил пикап, из него вылезли Бухно, Минченко и Павлов. Мы усадили в машину больного Куриченко, и он поехал в больницу. Мы, собрав вещи, погрузились в подводу, запрягли лошадей и поехали к месту сбора нашей части. Там мы встретились с управляющим Красновым и другими итээровцами, теперь имеющими воинские звания, но еще не экипированными в военную форму со знаками различия. По инерции среди нас продолжались гражданские взаимоотношения.

Нас накормили консервами и отослали в санпропускник. Мы с удовольствием плескались под горячим душем, а наша одежда отправилась в прожарку для очистки от мучителей-насекомых.

После ужина в столовой к нам пришли Бухно и Краснов. Минченко коротко рассказал о нашем пути, трудностях с питанием, ночлегом, сообщил, что лошади совсем выбились из сил, кормить их нечем, и вообще требуется хотя бы недельный отдых, чтобы прийти в себя и привести себя в порядок. Краснов все время посматривал на нашего начальника Бухно, на нас, иногда сверкал золотым зубом.

— Да, ребята, — сказал он, — я понимаю, что надо бы отдохнуть. Но получен приказ НКО 10 января приступить к сооружению линии обороны под Саратовом, на правом берегу Волги. А для этого нам надо быть там раньше, чтобы к этому времени сделать разбивку линии обороны и сооружений на ней, а также организовать и оснастить инструментом подразделения из местного населения. Надо спешить, земля промерзает, и чем дальше, тем труднее будет копать противотанковые рвы, эскарпы, дзоты. Завтра получите зарплату, продукты — и в путь.

— А на чем? — спросил Минченко. — Лошади подбились, да и на телеге по замерзшей разбитой дороге ехать нельзя, тяжело.

— Это уже решайте с Бухно, — ответил Краснов.

Впервые за полтора месяца мы спали в тепле и без вшей. А зима все больше и больше ярилась, начались снегопады, метели, заносы. Нам выдали зарплату за два месяца, продукты — хлеб, сухари, сахар, чай, крупу, маргарин, мыло — в это время снабжение войск еще было близко к нормам мирного времени. Выдали также незаполненные бланки со штампом и печатями на получение мяса, точнее, живого скота в колхозах. Колхозы охотно отдавали скот, так как корм для него использовали войсковые части, реквизируя как фураж. Кроме того, колхозное начальство, отдавая нам бычка на забой, оставляли себе часть мяса.

Нам вместо лошадей и повозки Бухно дал старый, обшарпанный пикап с шофером. Его открытый кузов мы переоборудовали, сняв шатер с повозки.

Получив маршрут, мы тронулись в путь. Куриченко остался в больнице, и к нам присоединился Потехин — анекдотист, балагур, любитель выпить и поволочиться за женщинами. Если раньше в нашей группе был лидером Минченко, а по рассудительности, хозяйственности, уравновешенности как бы политруком был Куриченко, то теперь лидерство захватил Потехин, а его правой рукой стал Минченко. Они решали вопросы, касающиеся всех сторон жизни нашей «экспедиции». Нас, вчерашних студентов, это устраивало вполне. Они по очереди ехали в кабине с шофером, а мы — в кузове. Замерзали отчаянно. У машины покрышки были лысые, она часто буксовала в сугробах лощин и оврагов, и нам приходилось греться, выручая ее из снежного плена. Кушали главным образом утром и вечером. Ехать приходилось весь короткий световой день. Маршрут был в общем направлении на Воронеж, Балашов, Саратов. Не доезжая до Саратова, на правом берегу Волги находится село Михайловка Балашовского района, там мы и должны были собраться.

Через Воронеж ехали поздним вечером. Наступила оттепель, шел дождь со снегом. Влажный холод пробирал до костей, мучил голод. Нам не разрешили остановиться в городе, и мы с завистью смотрели на свет в окнах, соблазнительно представляя, как в чистых, светлых, теплых квартирах, в кругу семьи, под звуки радио и патефонов коротают вечер горожане и их ждут теплые, чистые кровати, любовь. А мы…

А мы ехали в темноту, холод, навстречу ветру и неизвестности. Решили свернуть с маршрута в Отрожку — пригород Воронежа, — может, там удастся переночевать в тепле? В Отрожке пришлось долго стучать в двери домов. Была уже глухая ночь, и хозяева неохотно и недовольно кричали из-за двери, что квартира занята и приютить нас некуда.

Наконец, нам открыл какой-то старик, сказавший, что у него ночует начальник. Ему не дали закрыть дверь и ввалились в комнату. Из второй комнаты услыхали раздраженный начальственный голос:

— Это кто там врывается в дом? Да я вас!..

Но женский голос начал уговаривать не поднимать скандал — пусть люди обогреются! Мы занесли свои вещи и продукты в чулан, принесли из пикапа сена, разостлали на полу и улеглись, не раздеваясь, сняв только обувь, побросав портянки на остывающую плиту и лежанку. Старик, кряхтя, залез на русскую печь.