Владимир Черкасов-Георгиевский - Генерал Деникин Страница 7

Что ж молодая уланская «слава трубой»? Пятилетний Антон видел, что произошло при первом звуке боевой трубы с его отцом, которому тогда шел семидесятый год. Началась русско-турецкая война, и Иван Ефимович внезапно замкнулся. Он не находил себе места, угрюмо за молчал. Близкие не знали, что и подумать, а старый майор втайне от всех подал прошение: вновь принять его на действительную службу! Он нетерпеливо ждал ответа.

Приказ пришел: майору Деникину отправиться в крепость Новогеоргиевск для формирования запасного батальона, с которым надлежит отправиться на театр войны…

– Боже мой, куда тебе, старику? – закричала не очень сдержанная мать. – Как ты мог, Ефимыч, сделать это, ни слова не сказав?

Все плакали, кроме майора. Глотал слезы Антон, но больше от горячей гордости: «Папа мой идет на войну». И все же счастье, что из-за окончания войны Иван Ефимович не успел отъехать.

Деникин-старший был, так сказать, до мозга и беззаветности военной косточки. Ведь он прослужил 35 лет: 22 года в солдатах, унтерах и 13 лет офицером.

Его 36-рублевой пенсии на многое не хватало, но майор протестовал против покупки ему и самой дешевой штатской одежды, потому что она его тяготила. Он заносил свое старое обмундирование, а на новое средств не было. Но майор все равно никогда не расставался с вылинявшей военной фуражкой. В сундуке он сберегал свой последний более или менее приличный мундир и армейские брюки. Лишь в дни великих праздников и торжеств доставал и Аккуратно надевал эту форму, бережно пересыпанную от моли нюхательным табаком. Он говорил, любуясь ею:

– На предмет непостыдная кончины, чтобы хоть в землю лечь солдатом.

Антон Деникин стал учеником городской начальной школы. Ему не припало осуществить мечту сыновей офицеров – попасть в кадетское училище, потому что туда принимали, кроме «своекоштных», в основном детей неимущих и умерших офицеров и дворян. Его же отец был «крайне» малоимущим, хотя не признался бы в этом и под пытками.

Однажды первоклассник, семилетний Антон в своем затрапезном пальтице играл на улице с ребятами. Подошел его великовозрастный приятель-гимназист и стал Антона по-дружески подкидывать. Проходящий мимо инспектор реального училища брезгливо скривил губы, заметив гимназисту:

– Как вам не стыдно возиться с уличными мальчишками.

Хлестнуло горькой обидой Антона, в слезах он прибежал домой.

Иван Ефимович схватил фуражку и выскочил на улицу. Он разделал инспектора, не жалея крепких слов. Потом отец долго не утихомиривался, повторяя:

– Ах он, сукин сын! Гувернантки, видите ли, у нас нет.

Иван Деникин не выслужил потомственного дворянства, что обеспечивал только чин полковника, и Антон относился к некоему особому сословию «штаб-офицерских детей». Эта и своя собственная «промежуточность» во многом томила Деникина-старшего.

Они имели убогую квартирку во дворе Пекарской улицы. В одной комнате принимали гостей, обедали, работали, в другой родители спали вместе с Антоном. На кухне ночевала Полося, ставшая потом из прислуги членом семьи на многие годы; в чуланчике спал отец Елизаветы Федоровны, как ее польское отчество стали на русский манер называть.

Всегда до получения пенсии приходилось занимать 5—10 рублей. На этот подвиг Иван Ефимович ежемесячно собирался с духом дня два. Но происходил ежегодный праздник, когда из корпуса погранстражи сваливалось его отставнику пособие в 100–150 рублей. Елизавета Федоровна могла «перефасонить» ее неброский наряд. Чтобы внести свой вклад в семью, она дни напролет портила глаза над мелким вышиванием, но получала гроши. Возможно, из-за этого у нее развилась тяжелая мигрень с конвульсиями.

Кремень и добряк Деникин во многом раздражал жену. В день получения пенсии он умудрялся из последнего раздавать заведомо без отдачи еще большим беднякам.

– Что ж это такое, Ефимыч? Ведь нам самим нечего есть! – восклицала она.

Майор всем рубил свою точку зрения до такой степени, что оппоненты переставали с ним при встрече раскланиваться. Жена гневалась:

– Ну кому нужна твоя правда? Ведь с людьми живем! Зачем заводить врагов?

Только перед супругой Деникин отмалчивался. Он аскетически применял это оружие.

Однажды она упрекнула:

– В этом месяце и до его половины не дотянем. А твой табак сколько стоит?

Майор бросил курить в этот же день. В следующие он посерел, исчез аппетит, Ефимыч похудел и замогильно замолк. К концу недели жена и сын стали его просить снова закурить, но старый солдат еще день стоял в своем окопе.

Елизавета Федоровна часто жаловалась на судьбу, майор Деникин – никогда. Он жил с православным самоотвержением, будто перед последней атакой. Антон всегда был на стороне отца, так же понимая их нужду естественным промыслом Божьим.

Конечно, неприятно Антону было, когда рассматривали его мундирчик, выкроенный из старого отцовского сюртука. Карандаши у него ломались, были не «фаберовские», как у других. Нельзя купаться в красивой купальне на Висле, вход туда стоил целых три копейки. А зимой Антон мечтал о коньках. Но он твердо знал: выйду в офицеры – будет шикарный мундир, и не то что коньки – верховая лошадь!

До девяти лет Антон учился в двух классах начальной школы. Городок вокруг, насчитывающий тысяч двадцать населения, около половины которого составляли местечковые евреи, жил тишайше. Никакие общественные ураганы и бурные культурные начинания ему не грозили. Во Влоцлавске даже не было городской библиотеки, и газеты выписывали немногие. Правда, имелся театр, в котором иногда выступали заезжие труппы.

Значительным происшествием явилась поимка «социалиста». В течение нескольких дней двое жандармов на допросы к начальству из кутузки по улицам его водили, как и слона, всякий раз их конвоировала толпа мальчишек. Сильный эффект вызвало также, что провалился потолок в доме богатого купца, придавив хозяина. Полгорода, включая и незнакомых, ходило навещать больного, посмотреть на тот потолок, в том числе Антон Деникин. Повезло и его Пекарской улице. Директор находящегося на ней банка, захватив крупные суммы, сбежал за границу. Тут несколько дней нельзя было пройти из-за нахлынувших влоцлавчан.

Неподдельно ярким событием в это время стал проезд и остановка на вокзале государя императора. Александр II через Александр-пограничный возвращался из-за рубежа. Царский поезд должен был остановиться во Влоцлавске на десять минут. Встретить государя городское начальство пригласило лишь нескольких выдающихся жителей. Среди них – И. Е. Деникина.

Майор решил взять на высочайшую встречу сына. Антон, по отцову примеру, мистически поклонявшийся монарху, был вне себя от счастья. Мать, не вставая из-за машинки день и ночь, сшила ему плисовые штаны и шелковую рубашку. Отец до огненного сияния выдраил орлы на пуговицах своего парадного мундира.

На вокзале Антон увидел, что тут он – единственный из детей… Сердце его почти замерло.

Подошел поезд государя, плавно остановился. Усатый, с красивыми бакенбардами – белый крест офицерского Георгия на груди, – император подошел к открытому окну вагона, стал приветливо беседовать со встречавшими. Майор Деникин застыл с поднятой к козырьку рукой. Антон, затаив дыхание, не отрывал взгляда от государя…

Когда царский поезд отошел, один из господ на перроне осведомился у Деникина-старшего:

– Что это, Иван Ефимович, сынишка ваш непочтителен к государю? Так шапки и не снимал.

Майор ошеломился, заполыхал ярче своих мундирных пуговиц. Антон будто б грянул оземь с ангельских крыл, такое чувство несчастья он ощутил впервые в жизни. А главное, придется помалкивать перед ребятами: узнают, что от восторга шапку забыл снять, жестоко засмеют.

Вскоре убили императора. Студент-поляк Гриневицкий бросил в Петербурге в его карету бомбу… Православные церкви Влоцлавска были переполнены молящимися. В доме, где жили Деникины, в русских семьях города плакали.

Сын русского и польки Антон Деникин говорил на двух этих языках, обращаясь на каждом в отдельности к отцу и матери, плохо знавшей русский. Воспитывался же строго в русскости и православии. Иван Ефимович глубоко веровал и водил сына в церковь сызмальства, не пропуская служб. Костел Антон иногда посещал с матерью по своему желанию.

В Великую Субботу под Пасху ксендзы и полковые батюшки обходили дома горожан для освящения на разговление столов. Деникины приглашали к себе и ксендза, и отца Елисея. Православный батюшка к такой странности относился благодушно, но ксендзы иногда отказывались служить. Елизавета Федоровна горевала, Ефимыч гневался.

Все это вылилось в скандал, когда однажды Елизавета Федоровна вернулась из костела заплаканная, в крайнем потрясении. Она долго отказывалась отвечать на расспросы мужа. Потом рассказала, что ксендз на исповеди не дал ей отпущения грехов и не допустил к причастию. Он потребовал, чтобы впредь она тайно воспитывала сына в католичестве и польскости.