Николай Лузан - Между молотом и наковальней Страница 7

С наступлением темноты обе воюющие стороны взяли временную передышку, и лишь артиллеристы капитана Чугунова вместе с саперами не сомкнули глаз. За ночь они успели перетащить горные орудия со старых позиций на новые, и, едва за снежными вершинами Бзыбского хребта забрезжил хмурый рассвет, хрупкую утреннюю тишину взорвали громовые раскаты. Артиллерия прямой наводкой принялась методично бить по сторожевым башням, мельнице и древней крепости, расположенной в центре селения.

Раскатистое эхо выстрелов и разрывы ядер слились в одну зловещую какофонию, заглушавшую рев, рвущийся из каменных теснин непокорной Гумисты. Опытные наводчики знали свое дело, каждый новый выстрел находил очередную цель — и селение на глазах превращалось в руины. Последней пала крепость: ядро угодило в пороховой погреб, заряды сдетонировали — и от чудовищного взрыва, казалось, раскололись сами горы.

Клубы сизого дыма плотным покрывалом окутали объятые пламенем развалины и, подгоняемые порывами ветра, поползли вниз по долине. Чудом оставшиеся в живых жители выбрались из завалов и бросились к реке, ища спасения под ее скалистыми берегами и в лесах у подножия Химса. Вслед им и по восточной окраине селения, где еще продолжали отстреливаться последние защитники, батарея Чугунова дала залп картечью, после которого в нем, казалось, перестало существовать все живое.

Полковник Коньяр, наблюдавший за обстрелом селения с выступа, нависавшего над долиной, резво спустился на поляну и махнул рукой ординарцу. Разбитной боец метнулся в заросли орешника и вывел буланого жеребца. Тот нетерпеливо перебирал передними ногами и яростно грыз мундштук. Коньяр потрепал ухоженную гриву, ординарец подсуетился и подставил под блестящий зеркальным блеском сапог стремя, полковник оперся на плечо и, надсадно крякнув, на удивление легко для своего тучного тела взгромоздился в седло. Вслед за ним к лошадям бросились начальник штаба майор Вронский, начальник разведки ротмистр Блюм, полковой лекарь Федотов и вся остальная полковая верхушка.

Едкий запах пороха и пролитой крови кружил головы и нездоровым румянцем полыхал на щеках офицеров и солдат. В эти последние минуты перед решающей атакой их взгляды сошлись на командире. Опытный вояка, за спиной которого был не один поход под командованием «грозы Кавказа» генерала Ермолова на чеченские и дагестанские аулы и усмирение мятежных убыхов с абхазами в Дале и урочище Мзымты, Коньяр знал, как подавить страх у подчиненных и затем повести на смерть.

Его грузная фигура подобралась, слилась с лошадью и на фоне величественной панорамы гор напоминала Георгия Победоносца. Выдержав паузу, он опустил руку на рукоять сабли и молниеносным движением выхватил из ножен. Отточенный, словно бритва, клинок грозно полыхнул в лучах восходящего солнца. Коньяр приподнялся в седле, его лицо побагровело, и через мгновение из луженой глотки раздался воинственный рык:

— Братушки, я с вами! Разобьем басурмана! Вперед!

— Ура-а-а! — покатилось в ответ.

И еще не успело затихнуть эхо, как над долиной поплыл заливистый, зовущий на смерть звук горна. Вслед за ним под дробный перестук барабана двинулась пехота. Ее тесно сомкнутые цепи сначала медленно, а затем набирая скорость, подобно морским волнам, покатили вниз к объятому пламенем селению.

Не встречая сопротивления, рядовые шли в полный рост, а офицеры, бравируя храбростью, опустили сабли на плечи и не вынимали пистолеты из-за пояса. Перед окраиной селения неумолимое движение хорошо отлаженной военной машины замедлилось и в цепях наступающих стали возникать зияющие провалы. Это чудом уцелевшие после залпов картечи защитники Гума выбрались из-под развалин и, прикрывая бегство женщин, стариков и детей, принялись отстреливаться.

Их слабый ружейный огонь не мог остановить неумолимый накат «русского вала». Артиллерийская батарея капитана Чугунова снова прошлась свинцом по оборонительным позициям и подавила оставшиеся очаги сопротивления. Развалины навсегда погребли под собой последних защитников, и в наступившей пронзительной тишине слышался лишь треск пламени и мерный, неумолимо приближающийся шаг русской пехоты.

Прошла минута-другая — и чуткое ухо Коньяра уловило зарождающийся в глубине западного ущелья грозный гул, на его лице появилась победная улыбка, и он придержал коня. Эта новая и напоминающая сход горной лавины угроза горцам клубами бурой пыли наплывала на долину, а через мгновение лихой свист и рев сотен глоток заглушили все остальные звуки.

Эскадрон есаула Найденова, находившийся в засаде, дождался своего часа и теперь, разлившись лавой по берегу реки, несся на перехват тех, кто уцелел после последнего артналета и искал спасения в лесу за рекой. Впереди, слившись с лошадьми, скакали известные своей удалью казаки из станиц Абинской и Крымской. В развевающихся на ветру бурках они, подобно гигантским птицам, черной стаей стелились над землей.

Расстояние неумолимо сокращалось, и казалось, что ничто и никто не в силах остановить этот безжалостный галоп смерти. Каких-то две сотни саженей оставалось до беспощадной резни, и здесь из теснин южного ущелья вырвался отряд горских всадников. Их было намного меньше казаков, но отчаяние и безумство храбрых множили силы. На полном скаку с поразительной точностью и синхронностью они, перестроившись клином, нацелились на острие «казацкой пики», грозящей метавшимся в панике по берегу реки женщинам, старикам и детям.

Эта захватывающая дух картина стремительно надвигающейся развязки боя заставила Коньяра осадить лошадь и вскинуть к глазам бинокль. Вслед за ним офицеры приникли к подзорным трубам, а пехота сбавила шаг. Вот-вот на их глазах должен был развернуться заключительный и самый кровавый акт драмы человеческой жизни и смерти.

Отряды конников, подобно двум горным потокам, неслись навстречу, чтобы через мгновение схлестнуться в бешеном и безжалостном водовороте сабельной рубки. Топот копыт, храп лошадей, свист рубящих воздух сабель и шашек стоял в ушах прильнувших к холкам всадников. Все они: русские, абхазы, убыхи в эти последние мгновения атаки жили только одним: разорвать, затоптать и изрубить ненавистного врага.

За сотню саженей до казацкой лавы отряд горцев разделился. Первая группа — сабель в двадцать, которую вел за собой Арсол Авидзба, принялась забирать вправо. Его младшие братья Гедлач и Коса старались не отстать от командира отряда убыхов Апсара Атыршбы — эта группа уходила влево. Найденов быстро оценил маневр: своей «вилкой» они пытались разорвать казацкую лаву, задержать наступление и дать уйти за реку тем, кто уцелел после огня артиллерии.

Горцы использовали свой единственный шанс и с презрением к смерти готовы были пожертвовать собою. Их искаженные лютой ненавистью и неимоверным напряжением лица говорили сами за себя. Есаулу уже ничего другого не оставалось, как только положиться на сметку и боевой опыт своих бойцов. В следующее мгновение казаки и горцы сшиблись в устрашающем ударе, обрушившем на землю первую цепь и исторгнувшем из сотен глоток дикий вопль. Он заглушил звон клинков, треск костей, предсмертные стоны раненых и ржание лошадей. Началась отчаянная сабельная рубка.

Первыми схлестнулись с казачьим арьергардом воины Апсара Атыршбы и в считаные минуты изрубили его. Второй отряд горцев ударил в середину лавы и попытался рассечь ее надвое. Арсол Авидзба, напоминая стенобитный таран, саблей и кинжалом прокладывал себе путь к есаулу Найденову. Судороги сводили его побагровевшее от напряжения лицо и выдавливали глаза из орбит. Правая рука, сжимавшая тяжелую самурзаканскую саблю, пошла узлами вздувшихся вен, левая взметнула кинжал. Казацкая шашка с пронзительным визгом скользнула по лезвию кинжала и отлетела в сторону. Испытанным приемом Арсол обезоружил бородатого урядника и со всего плеча одним ударом сабли раскроил надвое.

До Найденова оставалось несколько саженей, и здесь сокрушительный удар грудью громадного жеребца в бок легкого кабардинца чуть не вышиб Арсола из седла. Он выронил кинжал и едва успел ухватиться за луку седла. Этого хватило на то, чтобы казаки взяли его в кольцо. Острие пики, разодрав черкеску и оцарапав правый бок, прошло мимо. Краем глаза он заметил сверкнувшую справа шашку и, изогнувшись в немыслимом прогибе, в последний момент вскинул саблю. Сталь о сталь брызнула искрами, и острая боль, полоснувшая по левому плечу, замутила глаза Арсола. В меркнущем сознании оскаленным пятном возникло чье-то белобрысое лицо, и в последнем отчаянном броске он вонзил саблю во вдруг ставшее мягким и податливым, будто тесто, чужое тело.

Рядом, окруженный со всех сторон, отчаянно рубился Дженгиз Гума. Подняв коня на дыбы, он, извиваясь, как угорь, уклонялся от тычков пик и бешено вертел саблей, пока ее не вышибли из руки. Оставшись с одним кинжалом, продолжал биться до тех пор, пока три пики не пронзили его и не вырвали из седла. Окровавленное и изрубленное тело зависло в воздухе, а затем рухнуло под копыта лошадей.