Дмитрий Ненадович - Бестолковые рассказы о бестолковости Страница 7

Одна из кавказских республик. Присланный на работу в республику по распределению русский инженер наконец-то накопил денег на золотую коронку для разрушающегося в глубине полости рта зуба. Поставили ему эту коронку. И он, гордый тем, что во рту у него содержится приблизительно пять его зарплат, величественной походкой вплывает в мясной магазин. Выгибая губу таким образом, чтобы коронка была видна, инженер спрашивает продавца:

— Баранина есть?

Продавец демонстрирует ему в широте своей самодовольной улыбки полный рот золотых зубов:

— Нэт, дарагой, по такому цену, который ты можешь купыт — нэту.

(Необходимо пояснить, что культ золота на Кавказе настолько силен, что в то время, когда индустрия зубопротезирования в стране советов только начинала набирать обороты, всякий уважающий себя и стремившийся возбудить к себе уважение окружающих абориген, при наличии у него такой возможности, ставил золотые коронки даже на здоровые зубы.)

Но вернемся к нашим поварам, готовящим исключительно для военных — кривобоким Марьям Иваннам и помогающим им в корысти мешковатым мясникам, менявшимся почти каждый месяц. Почему так часто? Да потому, что качество продуктов, которыми, по негласному договору с государством, хотелось бы поживиться, оставляет желать лучшего — ни продать, ни самому не съесть. Но месяц продержаться можно, прибирая к алчным рукам абсолютно все, что почему-то не испортилось на продовольственных складах и по пути к ним. Продержаться можно, но только без каких-либо стыдливо-ложных отламываний чего-либо более менее съедобного в скорбный котел для страждущих военных — не умрут они, поди, за месяц-то, на войне ведь еще хуже бывает. Тылы-то всегда почему-то отстают. Так что месяц эти военные как-нибудь продержатся, а там — трава не расти. И так вот от месяца к месяцу все и повторяется — отрезается и уносится, отсыпается и опять уносится, отливается и, в который раз уже, снова уносится. А то, что осталось, все ворьем этим небрежно сваливается в кучу, тщательно перемешивается, не всегда солится и кое как варится. Затем все это неряшливо разливается, и с пылу с жару прямо на тщательно отсервированный нержавеющими приборами стол с размаху плюхается. И все. А что там дальше будет — это уже пусть сервировщик нерадивый расхлебывает. Раз назначили его, вот пусть он и терпит. А на кого военным можно еще поорать? На государство? Нет-нет! Государство военные должны любить и защищать, присяга, знаете ли. На Марь Иванн и мясников орать собираетесь? Вы что, в своем ли вы уме! — они и так у нас не задерживаются. Кто же военным за такую же зарплату да так еще и приготовит? И чего, спрашивается, было военным бояться? Вот именно так, им приготовили бы очень многие другие и без всякой даже зарплаты — просто так, безвозмездно, значит, как в известном мультфильме про Винни-Пуха. Ну, в смысле, «очень многие другие» — это те, кто военных очень сильно не любил. А такие были всегда. Вот этих и надо было набирать. А военные бы орали на них и периодически их же лупцевали. И это было бы справедливо. Эти «нелюбящие» сделали бы очередную гадость и получили бы при этом очередное же удовольствие. А за удовольствия надо бы заплатить. Пожалуйста, форма оплаты — орущие и больно дерущиеся военные. А для военных такая форма оплаты послужила бы хорошей психологической разгрузкой. Было бы тогда куда деваться их агрессии. И не огорчали бы они тогда чувствительных к несправедливости сервировщиков. В общем, такой подход устроил бы многих, но военноначальствующие были всегда против. Военноначальствующие всегда были против всего нового и передового. Потому как были они все ретроградами. И это очень сильно всегда отражалось на всех военных, а не только на тех, которые временно были сервировщиками.

Надо отметить, что регулярно подвергающиеся укоризне сервировщики в большинстве своем не унывали — они ведь тоже были военными и грешным делом подумывали: «Ничего, ничего — вот сутки как-нибудь дотянем, а потом и сами орать начнем. Ужо и мы оторвемся!» Между тем, когда сервировщикам приходилось совсем туго, за них вступались военноначальствующие, иногда даже особовоенноначальствующие. Так один из них, после разразившейся в столовой драки между мирно летающими сервировщиками и особо буйными военными, восседавшими за особо обиженным скорбной снедью столом, держал как-то приблизительно такую речь перед военным строем:

— Сидять, неодяи, разложилися, жруть и оруть! Чая неодяям этим, видите ли, сволоте этой подзаборной, не хватило. Я вас теперь накормлю! Лично! Всю дальнейшую неодяйскую жизнь свою просираться будете! Все на кровавый понос изойдете! Так или нет?!

(«Поди так», — удрученно кивали головами недавние буяны, внимая справедливым словам своего строгого командира).

Вот такая вот неожиданная помощь снисходила временами на военных официантов. Однако основное неудобство военно-официантской деятельности составляла материальная ответственность: почти после каждого наряда обнаруживалась недостача злополучных предметов из нержавейки. (Некоторые жуликоватые военные регулярно высылали на родину малой скоростью увесистые посылки с пронумерованными ложками и вилками — спасали, должно быть, далекую родню от неминуемого голода.) Недостачу обязывали покрывать военных официантов. Из каких же таких средств? Чаевых не дают, все больше нагрубить норовят. Молчать! Изыскать! И изыскивали, производя натуральный обмен партии новых, но уже занесенных в графу «бой», стаканов на вожделенные нержавеющие предметы в окрестных магазинах.

А еще военные ходили иногда в караулы. Это тоже такой вид нарядов. Но в эти наряды военных никогда не отправляли с целью наказания. Потому как наказанный военный — очень злой военный. А в карауле военным давали на сутки подержать боевое оружие с настоящими боевыми патронами и военноначальствующие очень сильно по поводу злости военных в такие минуты переживали. Переживали и старались не злить военных без надобности. Прескучнейшее это было занятие — караулы. Очень монотонное. Бодрствующая смена — зубрежка никому не нужных перлов из военной библии (ОВУ), потому как все нужное военные уже изучили ранее: «Услышав лай караульной собаки, немедленно сообщить в караульное помещение…». А военные ее никогда не видели. Собаку эту. Но, находясь на посту, всегда пристально вслушивались в ночь: а вдруг залает? Ага, залаяла. А как узнать караульная она или нет? Может, это собака британских лордов Баскервилей? Это не важно, военным ведь нетрудно было никогда о чем-либо и куда-нибудь срочно доложить. И они докладывали: «Военный такой-то. Так, мол, и так, слышу подозрительный лай. Возможно, это собака Баскервилей. Прошу принять меры». За бодрствующей сменой наступает отдыхающая — пару часов призрачного сна в наглухо застегнутом обмундировании с расстегнутым верхним крючком, а далее пробуждение с картинками в глазах в стиле фэнтэзи и зазубренные наизусть слова: «Оружие заряжено, поставлено на предохранитель». И все — на пост. И впереди два часа вычеркнутого из жизни в ночь глядения. И так целые сутки. Скука — неимоверная. Но военные, не будь они таковыми, если бы с этой скукой всячески не боролись. То возьмут, бывалыча, и устроят соревнование по скоростной разборке-сборке боевого своего оружия. А в конце этого упражнения к оружию положено присоединить рожок магазина, передернуть затвор и нажать на спусковой крючок. Это упражнение ведь известно военным еще со школы, только вот патронов в школьном рожке никогда не было. А в карауле они почему-то всегда были, а военные про это частенько забывали. «Ба-бах!» — раздается в тревожной ночной тиши, и караул поднимается «в ружье», отрабатывая вводную «Нападение на караульное помещение». Те военные, которые накоротке отдыхали «не снимая с себя снаряжения» с удивлением обнаруживают почти на уровне недавно преклоненных в дремоте своих голов большущую дырку в стене и разбитое кем-то окно напротив. «Вот оно, настоящее нападение! Наконец-то! Конец скуке! Вот ужо мы таперича попалим!» — думают очнувшиеся от полной видений дремоты военные и разбегаются по точкам отражения атаки, расхватав оружие и на ходу досылая патроны в патронники. Ан нет. Только было разместились грозные военные поудобнее на своих скрытых от вражеского глаза позициях и даже наметили себе подлежащие огневому поражению цели, как уже звучит обидный для военных «отбой вводной» с одновременным им предложением построиться. Тут сбегаются невесть откуда взявшиеся ночью военноначальствующие. Военных начинают строить, считать и тщательно осматривать. Жертв и разрушений не наблюдается. Но это всего лишь ночной обман. С первыми лучиками хилого питерского солнышка вдруг обнаруживается простреленный глаз одного из вождей мирового пролетариата, громадный портрет которого висел напротив окон караульного помещения. Этот портрет, призванный, видимо, воодушевить томящихся в карауле военных и поэтому всегда строго-назидательно смотревший на них, вдруг превратился в надорванный кусок развевавшейся на ветру кумачовой тряпки с едва проглядывающимся на ней небритым изображением одноглазого пирата «Билли Бонса». Поначалу дело тут же принимает политический характер, но потом почему-то опять все списывается на обычное военное разгильдяйство. А зря! Вождь с простреленным глазом — это вам не шуточки! И патрон тогда тоже списали на разгильдяйство. Ну а самих военных наказали по полной программе… Отправили их в сервировщики. На целых пять раз и «через день». Зря… Нельзя так издеваться над людьми. (Да, да военные, хоть и «милитер», но все ж таки «хомо»! И иногда тоже нуждаются в гуманизме). Лучше бы этих военных тогда взяли и попросту расстреляли. Но, видимо, лень было военноначальствующим оформлять бумаги для списания патронов. А будь их воля, эти ленивцы ничтоже сумняшеся тут же определили бы стрелков-военных в сервировщиков на пять дней подряд. Но делать этого было нельзя. Запрещало это гнусное действие строгая военная «библия». Правда, некоторые из особо рассердившихся на военных военноначальствующих поступали порой весьма изощренным образом. Эти как-то по особому рассердившиеся военноначальствующие снимали отбывающих срок военных с наряда за пять минут до его окончания как недостойных выполнять такую почетную обязанность, а через пять минут достоинство военных весьма заметно для окружающих подрастало и они тут же заступали в новый для себя наряд на следующие сутки. А тот наряд, который был предыдущим и без пяти, оставшихся до его окончания минут завершенным, в официальную статистику не попадал и не шел в зачет опальным военным. И это было вполне справедливо. А потому как не надо никогда попусту умничать и гневить начальство! И вид пред лицом его надо иметь всегда «лихой и слегка придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Ну, или что-то вроде этого… Еще царь Петр этому учил в стародавние времена, но так и не дошло чего-то до сих пор до некоторых военных. А может быть, все же дошло, но за давностью лет как-то уже забылось? Это, в конце концов, не важно. Важен результат. А результат порой оказывался для военных весьма даже печальным. И во всем виновата она, эта изъеденная в детстве глистами и проклятая такая память!