Николай Кондратьев - Маршал Блюхер Страница 7

— А нас эти старосты пока устраивают. Потолкуем с народом и выберем их снова.

О совещании инженеров и служащих, на котором Радлов требовал привести в порядок завод в санитарном отношении, Алексей Петрович отозвался с глубокой горечью:

— Это не Радлова, а наше старое требование. Они боятся лишний рубль потратить, а рабочие болеют, грузчики на узкоколейке ноги калечат. Мы им еще не раз напомним. Своего добьемся.

Совершенно неожиданно для Васи всегда спокойный и уравновешенный Алексей Петрович вдруг изменился в лице, испугался, когда узнал, что рабочий медно–литейной мастерской Николай Петрушин очень часто ходит в контору и в минувшую среду принес какой‑то список.

— Ты сам видел? — строго спросил Петрович.

— Мастер послал отнести акты о несчастных случаях. Я, как всегда, задержался. И смотрю — елозит…

— А о чем говорил Петрушин, не слышал?

— Перегородка мешала. Ничего не разобрать. Вот только фамилия запомнилась. Три раза повторил: Вологдин да Вологдин.

— Вон на кого целится прохвост! На Сергея Петровича Вологдина. Все понимаю…

— А я ничего…

— Пока и не надо. Я поговорю с Сергеем Петровичем. А вот Петрушина опасайся. Это самый подлый, самый страшный мерзавец. Многих из наших ребят предал, вернее, продал. Их выгнали. Петрушин — главный в черной сотне. Какую‑то новую пакость затевает. Что узнаешь, сразу скажи…

О Петрушине ничего нового узнать не удалось. Развернувшиеся бурные и тревожные события на заводе вскрыли предательскую роль Николая Петрушина него дружков земляков из Калужской губернии.

7 октября 1905 года рабочие железнодорожного Московского узла объявили стачку. Их поддержала вся трудовая Москва. Пламя политической стачки перекинулось в Петербург. На заводах столицы Появились листовки, в которых большевики обращались с призывом:

«Бастуйте, товарищи!

Товарищи! Железные дороги уже забастовали по всей России, и к ним присоединяются все новые производства… Необходимо всем нам, рабочим, забастовать дружно, как один человек, для протеста против царских насилий, для выражения нашего единодушия в борьбе за демократическую республику, этот первый этап на пути к социализму.

…Бастуйте — это будет смотр нашей революционной армии!»[2]

И в мастерских Франко–русского большевики проводили летучие сходки и в знак протеста против военно–полевого суда над восставшими кронштадтскими матросами и введения военного положения в Царстве Польском призывали товарищей к забастовке. Ораторов не перебивали, слушали внимательно и довольно дружно хлопали в ладоши, но оборвать работу не решались. Боялись, что директор Радлов снова закроет завод и всех рассчитает. На митингах выступали не только большевики, но также эсеры, меньшевики и черносотенцы.

Победили сторонники Петербургского Совета рабочих депутатов. В понедельник 31 октября 1905 года Франко–русский остановился. Мастеровые явились на завод и собрались в самую просторную, сборочную, мастерскую.

Среди огромной гулко и гневно рокочущей толпы был пятнадцатилетний Василий Блюхер. Он пришел в цех, как всегда, за полчаса до свистка. Все казалось необычным, все волновало его в этот мятежный день. Завод не дышит, завод онемел. Присмирели, притаились в углу конторки мастера Галкин и Кузьмин. Их никто не боится, как будто их и нет в цеху. И даже не верится, что мастера могут так долго стоять на одном месте и молчать.

Вот она какая, первая забастовка! Сегодня говорят рабочие. Голоса сливаются, ничего не разберешь. Но вот на верстак, стоящий посредине, поднимается грузный широкоплечий староста сборочной мастерской Алексей Никаноров и сердито машет длинными сильными руками, требуя тишины. И медлительная тревожная тишина приходит в цех. Никаноров поднимает над головой лист бумаги и громко, чтобы услышали все собравшиеся, кричит:

— Говорю от имени совета старост. Вот это ваши требования на восьмичасовой день. Видели? Сейчас мы пойдем в контору и вручим Федору Львовичу Радлову. Как только он решит это дело, сразу вернемся сюда и передадим, как оно есть, вам. Прошу зря не шуметь, а ждать как полагается.

Никаноров слез с верстака. Толпа уплотнилась, образовался проход, и по нему гуськом неторопливо прошли старосты мастерских.

Ждали их возвращения довольно долго. Вася заметил, что все часто посматривают на дверь и говорят кругом о Радлове и главном инженере Бельском.

Старосты пришли в двенадцатом часу, потные, красные, угрюмые. Грузный сердитый Алексей Никаноров с трудом вскарабкался на верстак, осмотрел враз притихших товарищей, сказал виновато:

— Плохо, братцы, дело‑то поворачивается. Совсем худо.

Его поторопили:

— Не тяни за душу. Выкладывай напрямик.

— Так вот и говорю про это самое. Отклонил Радлов наше решение про восемь‑то часов. И еще добавил: соседи тоже бастуют и зря — все останется, как и было. И пригрозил, если мы не подчинимся старому распорядку и начнем самовольничать, тогда завод закроют и всех рассчитают…

— Запугивает немец–перец! Боится убытка. Надо требовать свое, — раздались голоса.

На верстак вскочил строгальщик Андрей Кругликов, заговорил торопливо, задыхаясь:

— Крутой поворот получается, вот что. Если под расчет подведут, лучше домой не ходи. Сплошной рев. Жрать‑то нечего. А с другой стороны — и отступать нельзя. Ведь мы не только восемь часов отстаиваем. Можно сказать прямо — кронштадтцев от погибели спасаем. И за тридевять земель тянем руку полякам. В глаза не видали, а чуем — свои. И еще про самое главное. Ежели мы Радлова испугаемся, значит, продадим товарищей. Ведь все заводы бастуют. В этом‑то и главный наш козырь. А врозь они нас, как цыплят, передавят.

Кругликов хотел еще что‑то сказать, но заметил в дверях рослого худощавого Николая Петрушина и пугливо нырнул в толпу.

На верстак неторопливо поднялся слесарь Алексей Киселев. Ладонью отогнал едкое махорочное облако, сказал спокойно и твердо:

— Товарищи! Мы будем бастовать до полной победы. Господа радловы нас не запугают. Сегодня мы требуем— долой военно–полевые суды! Долой смертную казнь! Долой военное положение в Польше и во всей России! К чертовой бабушке палача генерала Трепова, который приказал: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть». Нам грозят новой бойней. Мы должны защищаться. Сами будем делать оружие.

— Замолчи, проходимец! — рвущимся от ярости голосом выкрикнул Петрушин. — Первым в Сибирь пойдешь, допрыгаешься…

— Вон холуя! На тачку мерзавца! В Пряжку Петрушина! — зашумели вокруг.

Петрушин метнулся к двери:

— Казаков вызовем! Наденем на вас узду, окаянные!

Алексей Киселев улыбнулся:

— Старается, иуда! Родного отца продаст, глазом не моргнет. К счастью, таких подлецов у нас немного. Мы сильны дружбой, товариществом. Приедут казаки — вышибем. Это наш завод. Да, да. Рано или поздно, будет нашим. А сейчас расходитесь по мастерским, и пусть каждый подумает, чем будет защищаться от Петрушиных, радловых, треповых и прочих царских прислужников. Завтра соберемся на этом месте.

И люди ушли на свои рабочие места.

Вася Блюхер выждал, когда Алексей Киселев остался один у тисков, и тихонько спросил:

— Алексей Петрович, дайте и мне что‑нибудь. Саблю или револьвер какой‑нибудь старенький.

— А может быть, пулемет возьмешь или пушку? Чудак человек. Как будто у меня оружейный склад. Подожди — настреляешься. Сходи‑ка в контору, посмотри, что там делается.

Вася вышел во двор. На дверях заметил объявление. Прочел:

«Вследствие заявления господ старост о том, что собрание мастеровых и рабочих постановило ввести на заводе 8–часовой рабочий день, сим объявляю, что на сокращение рабочего времени Общество согласиться не может.

Директор Ф. Радлов»[3]

Огляделся по сторонам, торопливо содрал объявление, сунул в карман и побежал в цех.

Киселев разгладил бумагу, нахмурился:

— Первый выстрел. Посмотрим, какой фокус выкинут завтра.

Следующий день существенных изменений не принес. Администрация завода устанавливала связь с Парижем. Был послан запрос: что делать, какие меры предпринять для прекращения забастовки.

В среду, 2 ноября, получив ответ, Радлов вызвал старост мастерских и объявил, что через две недели завод будет закрыт и все рассчитаны. Старосты посовещались и попросили директора не вывешивать объявления. Озлятся, хуже будет.

Радлов пообещал приказ не вывешивать, если мастеровые станут работать, как прежде, — десять часов.

Узнав об этом, к забастовке примкнули служащие конторы завода.

Эту новость Вася Блюхер услышал от счетовода Введенского, у которого не приняли в конторе какие‑то отчетные документы.

— Когда рабочие бастуют, это можно как‑то объяснить, понять, — жаловался Введенский мастеру Клочкову, — а вот волынка служащих — это какой‑то непостижимый кошмар. Ведь им доверены огромные ценности. Рушится основа основ.