Олег Смыслов - Окопная правда войны. О чем принято молчать Страница 8

Они – фронтовики и окопники стрелковых рот, перед смертью жестоко мерзли, леденели и застывали в снежных полях на ветру. Они шли на смерть с открытыми глазами, зная об этом, ожидая смерть каждую секунду, каждое мгновение, и эти маленькие отрезки времени тянулись, как долгие часы (…)

Без “Ваньки ротного” солдаты вперед не пойдут. Я был “Ванькой ротным” и шел вместе с ними. Смерть не щадила никого. Одни умирали мгновенно, другие – в муках истекали кровью. Только некоторым из сотен и тысяч бойцов случай оставил жизнь. В живых остались редкие одиночки, я имею в виду окопников из пехоты. Судьба им даровала жизнь как высшую награду. (…)

Многие фамилии из памяти исчезли. Я иногда даже не знал фамилии своих солдат, потому что роты в бою хватало на неделю. (…)

Вот и теперь у меня перед глазами ярко встали те кошмарные дни войны, когда наши передовые роты вели ожесточенные бои. Все нахлынуло вдруг. Замелькали солдатские лица, отступающие и бегущие немцы, освобожденные деревни, заснеженные поля и дороги. Я как бы снова почувствовал запах снега, угрюмого леса и горелых изб. Я снова услышал грохот и нарастающий гул немецкой артиллерии, негромкий говор своих солдат и недалекий лепет засевших немцев.

Вероятно, многие из вас думают, что война, это интересное представление, романтика, героизм и боевые эпизоды. Но это не так. Никто тогда – ни молодые, ни старые не хотели умирать. Человек рождается, чтобы жить. И никто из павших в бою не думал так быстро погибнуть. Каждый надеялся только на лучшее. Но жизнь пехотинца в бою висит на тоненькой ниточке, которую легко может оборвать немецкая пуля или небольшой осколочек. Солдат не успевает совершить ничего героического, а смерть настигает его».

Есть у Семена Гудзенко (малоизвестного для теперешней молодежи поэта-фронтовика) замечательное стихотворение «Перед атакой». Когда я читаю его, то всегда ясно представляю себе то, о чем с болью и содроганием говорит поэт из окопа Великой Отечественной войны:

Когда на смерть идут-поют,А перед этим можно плакать.Ведь самый страшный час в бою —час ожидания атаки.Снег минами изрыт вокруги почернел от пыли минной.Разрыв —и умирает друг.И значит – смерть проходит мимо.Сейчас настанет мой черед,За мной одним идет охота.Будь проклят сорок первый год —ты, вмерзшая в снега пехота.Мне кажется, что я магнит,что я притягиваю мины.Разрыв – и лейтенант хрипит.И смерть опять проходит мимо.Но мы уже не в силах ждать.И нас ведет через траншеиОкоченевшая вражда,Штыком дырявящая шеи.Бой был короткий. А потомглушили водку ледяную,и выковыривал ножомиз-под ногтей я кровь чужую.

Однажды в одном интервью генерала армии В.А. Варенникова спросили:

– Путь к победе был долгим и тяжелым. Какие из эпизодов войны вы вспоминаете?

– Таких эпизодов было очень много, – ответил генерал. – Все-таки от Сталинграда до Берлина с боями ножками пройти, а где и проползти… Я всегда завидовал летчикам, танкистам. Белой завистью, конечно. Истребитель в полете 40 минут, максимум час. Затем он возвращается на аэродром, где его машину обслуживает техник. У летчика есть землянка, есть банька. Он прилетел, поел, отдохнул. А мы всегда с противником в контакте, друг другу смотрим в лицо. Есть еда – хорошо, нет – терпеть надо. Стужа, холод, жара, зной – надо выдержать!

И когда меня спрашивают, где было самое-самое, я отвечаю: у солдата, лейтенанта, капитана вся война – Сталинград. Везде было тяжело.

«Окопная правда» начиналась с отправки на фронт. Вот как она выглядела со слов очевидца: «Смотреть на солдат было грустно и весело. Здесь действовал какой-то пестрый закон живой толпы. Одни шли легко, шустро и даже весело, другие, наоборот, понуро, устало и нехотя. Одни торопились, вырывались из строя куда-то вперед, другие, наоборот, едва по земле волочили ноги. Тут одна мощеная булыжником дорога – в сторону не свернешь. День был жаркий и душный. Некоторым из солдат скатки шинелей с непривычки терли и жгли шеи, и они без конца их перекладывали на плечо и вертели головами. Из-под касок по вискам и щекам сбегали струйки пота. Гимнастерки на спине быстро намокли от пота и потемнели. Одни из солдат шли под тяжестью ноши молча, ни о чем не думая. Другие, наоборот, шли, переговаривались, шутили, радуясь, что покончили со старой жизнью. У третьих на потном лице выражалась тоска, и они мысленно хоронили себя, прощаясь с родными и жизнью. Разные, видать, были в походной колонне, одетые в солдатскую форму, люди. Тут были прямые и сильные, сгорбленные, как на похоронах. Живой поток солдат показывался над дорогой. Он то расплывался на всю ширину до обочины, то, сгрудившись около выбитой ямы, топтался на месте.

Было жарко, безоблачно и безветренно. Дорожная пыль першила в душе и лезла в глаза. Пахло яловой дубленой кожей, новой кирзой, сбруей, дегтем телят и лошадиным пометом. В движении, в жаре и в пыли шагали солдаты и с непривычки потели. У одного каска откинута на затылок, у другого – на носу. Из-под касок смотрели раскрасневшиеся потные лица. Колонна двигалась то замедляя, то ускоряя свой шаг» (Шумилин).

О другом пути на фронт свидетельствует генерал армии А.Т. Алтунин: «Рев авиационных моторов привлек внимание всех обитателей теплушки. Минометчики, среди которых и я, лейтенант, несколько дней назад принявший командование минометной ротой стрелкового батальона 720-го полка 162-й дивизии, сгрудились возле дверного проема. В открытую дверь теплушки видно, как одна за другой с нарастающим воем мчатся навстречу эшелону машины со свастикой на крыльях. Сквозь этот вой слышится прерывистое татаканье – то ведут огонь бойцы, дежурившие у станковых пулеметов, приспособленных для стрельбы по зенитным целям.

“Молодцы! – с восхищением думал я. – Ведь ни один из них не был еще под вражеским огнем, а не дрогнули!”

Поезд то ускоряет бег, то почти останавливается – маневрирует машинист, уже не раз попадавший под бомбежку. Справа и слева от железнодорожного полотна взрываются бомбы. Осколки насквозь пронизывают тонкие стены теплушки. Вдруг один из бойцов, стоящих у двери, молча валится на пол: осколок снес ему верхнюю часть черепа вместе с пилоткой. Я на мгновение растерялся, потом, осознав опасность, во весь голос кричу:

– Всем лечь на пол! – и первым выполняю команду. Теперь осколки проносятся над головой. У противоположной двери кто-то громко стонет. Бросаюсь туда и вижу красноармейца, зажимающего ладонью правое плечо. Сквозь пальцы сочится кровь. Зову санинструктора, и вдвоем мы быстро перевязываем раненого.

Поезд набирает скорость. А мы, затаив дыхание, ожидаем, что с минуты на минуту очередная бомба разрушит железнодорожное полотно и наш эшелон рухнет под откос. Но фашистские летчики, израсходовав боезапас, сделали круг над эшелоном и скрылись. Так меня и моих товарищей впервые опалило горячее дыхание войны. Сколько потом было пережито страшных минут, но эта первая бомбежка навсегда осталась в памяти.

Бомбардировщики улетели, а в вагоне еще долго стояла тишина. Под ритмичный перестук колес все молча переживали случившееся. Видимо, у каждого, как и у меня, бродила мысль: “Вот и в бою не были, и фашиста живого не видели, а товарищей уже потеряли”.

Вздохнув, я достал из планшетки список личного состава и, помедлив, вычеркнул две фамилии».

Александр Захарович Лебединцев на фронт ехал с группой товарищей прямо из пехотного училища. Эту дорогу он запомнил до мельчайших подробностей: «Станционные пути были забиты воинскими эшелонами, и мы медленно продвигались на север. Задержались некоторое время на станции Кропоткинской. Оказалось, что поезда с юга на Ростов не пропускают и нас завернули на Сталинградскую ветку через Сальск. Погода была пасмурной. Большую часть времени мы отсыпались, некоторые играли в карты и даже «принимали» самогон. На подходе к Сталинграду мы впервые услышали заводские гудки воздушной тревоги и хлопки наших зениток, стреляющих по вражеским бомбардировщикам. Проводницы метались по вагонам, почему-то строго предупреждая: “Открывайте окна и двери”. Вскоре дали отбой. И мы прибыли на главный вокзал. Многие были впервые в этом городе. Мы покинули вагоны, и нас покормили горячим обедом в столовой продпункта. Так узнали мы и о продпунктах, о которых ни слова не говорили в училище. Ростов-на-Дону был оккупирован немцами 21-го, а освобожден 29-го ноября 1941 г., поэтому нас и повезли объездным путем. (…)

А.З. Лебединцев

На следующее утро мы были в Миллерово, но нас завернули снова на юг в город Каменск, где находился отдел кадров Южного фронта. Полк или батальон резерва командного состава размещался в здании сельскохозяйственного техникума на окраине города. Остаток ночи мы провели на сетках студенческих кроватей.