Нина Вашкау - «…Хоть раз напишу тебе правду». Письма солдат вермахта из сталинградского окружения Страница 9

Мы находимся в четырех километрах от Сталинграда. Четыре дня мы отдыхали, а затем снова наступление на Сталинград. Бои были тяжелые, а сейчас стали еще тяжелее. Но через два-три дня Сталинград падет, мы надеемся на это. Мы расположились в лощине и защищаемся от воздушных налетов. Самолеты кружат над нами днем и ночью. Самое скверное вечером: небо полно русскими машинами{65}.

Завтра мы опять выходим на передовую, где, надеюсь, вскоре будет произведена последняя атака на оставшуюся не занятой нами часть Сталинграда, и город окончательно падет. Но противник защищается упорно и ожесточенно{66}.

В эту зиму мы удирать не будем, русский такого счастья не дождется. У нас хорошая позиция: если Волга не замерзнет, то у нас будет спокойно, нам не придется бояться, что в одно прекрасное утро русский появится перед нашим блиндажом{67}.

Мы сейчас работаем не покладая рук, роем окопы на зиму и укрепляем наши позиции так, чтобы они стали неприступными, и мы были гарантированы от всяких неожиданностей. С помощью военнопленных и местных жителей всюду роют и строят, и я думаю, что к наступлению зимы у нас будут прекрасно оборудованы не только наши позиции, но и убежища для людей, лошадей и машин. А тогда пусть приходит зима; мы готовы — и неожиданности, подобные прошлогодним, исключены{68}.

Мы все еще стоим в одном из предместий Сталинграда. Русский здесь, на северной окраине города, очень крепко держится и защищается упорно и ожесточенно. Впрочем, скоро и этот последний кусочек будет взят; но главное — удержаться зимой, не дать русскому прорвать северное кольцо, иначе мы опять отступим, как в прошлом году, и все то громадное количество крови, которое было пролито за Сталинград, окажется пролитым напрасно{69}.

Оснащенные самым современным оружием, русские наносят нам жесточайшие удары. Это яснее всего проявляется в боях за Сталинград. Здесь мы должны в тяжелых боях завоевывать каждый метр земли и приносить большие жертвы, так как русский сражается упорно и ожесточенно, до последнего вздоха{70}.

Верю вам, что война треплет нервы и что каждый с нетерпением ждет мира, но русский слишком упрям, невообразимо упорен и настойчив. Мы делаем все, что только можем, но русский дерется здесь с полным презрением к смерти. Пленных мы теперь больше не берем, ибо эти субъекты до последнего дыхания стреляют из своих укрытий, блиндажей и подвалов{71}.

Сталинград — это ад на земле, Верден, красный Верден, с новым вооружением. Мы атакуем ежедневно. Если нам удается утром занять 20 метров, вечером русские отбрасывают нас обратно{72}.

У русского невероятное количество проклятых минометов, их выстрела не слышишь; вдруг разрыв — и осколки летят уже во все стороны. А затем их «орган», нечто вроде нашего шестиствольного миномета, но только он куда сильнее действует на нервы. Мне уже приходилось видеть раненых, в которых попало 30 и больше осколков. Кто не слышал «органа» и не стоял под его огнем, тот не знает России{73}.

Описать, что здесь происходит, невозможно. В Сталинграде сражаются все, у кого есть голова и руки, — и мужчины, и женщины{74}.

В письме к Эльзе я назвал Сталинград красным Верденом. Такие же жертвы, какие Германия принесла под Верденом, она приносит теперь под Сталинградом, и все-таки он еще не в наших руках. Но будем надеяться, что русский не отбросит нас опять этой зимой, как это случилось в прошлом году под Москвой и Ленинградом… Как мне только что сообщили, генерал Роммель тоже отступает и уже оставил Тобрук, — еще одно тяжелое поражение. Так один удар судьбы следует за другим{75}.

У нас сейчас дело совсем плохо; если бы ты нас увидела, ты бы половины не узнала, а потом спросила бы: а где тот, где этот? Да, одни лежат в русской земле, другие на излечении на родине или в лазарете, некоторые лишились ног и так далее. Плохо нам! Здесь погибает очень много народу, так как русский сражается чрезвычайно упорно{76}.

Если бы вы имели представление о том, как быстро растет лес крестов! Каждый день погибает много солдат, и часто думаешь: когда придет твоя очередь? Старых солдат почти совсем не осталось. Совершенно ясно, что положение наше весьма неблагоприятно, и кто знает, что принесет зима. Во всяком случае, ничего хорошего. Потеряв давно собственную волю, мы, как бараны, терпеливо, подчиняемся ходу событий{77}.

Здесь сущий ад. В ротах насчитывается едва по 30 человек. Ничего подобного мы еще не переживали. К сожалению, всего я вам написать не могу. Если судьба позволит, то я вам когда-нибудь об этом расскажу. Сталинград — могила для немецких солдат. Число солдатских кладбищ растет. Это похоже на то, что творилось в Перонне на Сомме в войну 1914-1918 гг., с той разницей, что здесь все эти солдаты погибли в боях за один только город{78}.

Скоро дома никого из молодежи не останется; дойдет до того, что будут призваны и 16-летние. Никому и во сне не снилось, что русский под Сталинградом будет держаться так долго{79}.

Надеюсь, что скоро война всюду прекратится. Сейчас положение отвратительное. В Африке нам уже здорово всыпали. Если так будет продолжаться, то еще немного, и с нами будет покончено{80}.

В настоящее время положение очень напряженное. Надеюсь, дела наши в Африке поправятся. Как я слышал, наши войска оккупировали всю Францию. А с русскими нам не справиться, разве только если будут применены газы{81}.

Хотелось бы мне знать, зачем они собираются сражаться еще на юге, раз они опять сдали Тобрук и отступили на 160 км — разве только затем, чтоб гибли люди. Я не верю, что Сталинград падет{82}.

Хоть бы эта проклятая война поскорей кончилась или, по крайней мере, видно было приближение конца. Но, наоборот, с каждым днем делается все хуже. В Африке наши отступают. Здесь русские прорываются нам в тыл; кто знает, что еще предстоит. Господа, несущие ответственность за события, вряд ли чувствуют себя очень приятно, впрочем, у них ведь нет совести. Людей посылают на убой за идею, граничащую с безумием. Одно могу сказать: я этому не сочувствую, я выполняю свои обязанности, потому что иначе бы я погиб{83}.

Опишу вам в немногих словах мои дела и переживания. С мая по конец октября мы все время находились в наступлении; много пережили и проделали, постоянно под угрозой смерти. До Дона война была еще терпима. Но у предмостного укрепления на Дону русский начал наносить нам такие удары, что мы часто впадали в полнейшее отчаяние. Здесь истреблялись целые роты и батальоны, это была настоящая мясорубка, — и, несмотря на эти жертвы, мы не смогли продвинуться вперед ни на метр. После того как мы пробыли 2-3 недели на позиции у Дона, нас направили по пути наступления на Сталинград. Здесь еды было мало: пустынная местность, пересекающаяся болотами. Справа, слева и далеко впереди нас велись ожесточенные бои по всем направлениям военного искусства. Снова началась битва не на жизнь, а на смерть. Что здесь творилось и как ведется сейчас война в Сталинграде, словами описать невозможно. Тут идет сражение на уничтожение живой силы и техники в таких размерах, каких еще не знал и не переживал мир. Тот, кто выберется из Сталинграда невредимым, а не останется калекой или не будет убит, может считать себя особенно счастливым и благодарить своего творца и владыку. Здесь земля как бы перепахана снарядами и танками. Все дома и ориентиры сожжены артиллерией или взорваны. Лучше не говорить родине всего. Скажу вам лишь одно: то, что в Германии называют героизмом, есть лишь величайшая бойня, и я могу сказать, что в Сталинграде я видел больше мертвых немецких солдат, чем русских. Кладбища вырастали каждый час. Могу на основании нашего опыта сказать: Сталинград стоил больше жертв, чем весь Восточный поход с мая по сентябрь.