В Миндлин - Последний бой - он трудный самый Страница 9

Ко мне подбежал офицер разведки Темника капитан Манукян. Слезы лились из его глаз. Он неумело по-мужски растирал их по смуглому лицу.

— Товарищ гвардии подполковник, спасибо, что помогли!

— Где Темник? Вы были с ним?

— Был, да! Все были! Такой был приказ! Комбриг знаете какой? Повел всех на штурм. Сам! Он умирает тэпэр!.. Морозов убит. Кто будет командовать?

— Разберетесь. Где Темник?

— Здесь, близко. Пойдемте.

*  *  *

Командир Первой гвардейской танковой бригады гвардии полковник Темник лежал за стеной кирхи на земле. Под его окровавленную голову была подложена свернутая кожаная тужурка.

Гимнастерка на нем была разорвана до пояса, и из ран по белой груди брызгала алая кровь. Она стекала на ордена, на погоны, на мостовую.

Темник был еще в сознании, хотя осколки камней в нескольких местах пробили его грудь и живот. Возле него хлопотал бригадный врач Постников; тампонами, свернутыми из индивидуальных пакетов, Постников  тщетно пытался остановить пульсирующие фонтанчики крови, трещала разрываемая ткань пакетов, раненый жутко скрипел зубами.

Боже мой, десять — пятнадцать минут тому назад это был полный яростной силы воин!

Теперь это Темник и уже не Темник... Лицо изжелта-серое, скулы обострились, глаза глубоко запали.

Раны Темника были страшные, Постникову никак не удавалось остановить кровь.

— Да принесите же шинель! Его надо укрыть! — крикнул врач. Майор медицинской службы был без халата, рукава серой гимнастерка закатаны. Я почувствовал острый запах крови.

По-видимому, Темник, находясь в шоковом состоянии, еще не ощущал сильной боли. Так бывает сразу после ранения, какое-то отупение и звон в ушах, знаю по себе. Пройдет немного времени, и боль его станет невыносимой, разрывающей. Если к этому времени он еще будет жив...

— Э-эй! Комбриг-один! — закричал я, превозмогая себя; слезы душили. — Такой договоренности не было! Ты же назначил мне встречу у главного входа в рейхстаг! Помнишь, перед атакой Зееловских высот?

Такая договоренность у нас действительно была. У всех командиров полков и бригад. Но уже не стало многих. Погибли комбриг-19 Гаврилов и комбриг-21 Лактионов. Теперь вот — Темник.

— Ну что ты молчишь! Я бутылочку французского коньяка припас, «Наполеон»!

Но у Темника уже не было сил ни ответить мне, ни даже улыбнуться... Взгляд его светло-ореховых глаз был печальный и долгий, и в глубине их я увидел подступающую смерть... 

Жизнь оставляла этого могучего человека, малейшее движение могло порвать последний сцеп, который еще держал ее в этом пробитом теле.

Глаза умирающего смотрели прямо мне в лицо, какие могли быть сейчас слова?

Брови Темника дрогнули, поднялись, в груди его что-то гулко клокотало, на губах выступали и лопались алые пузыри. Пышные каштановые «темниковские» усы — таких не было больше ни у кого в Первой танковой — побурели и слиплись от крови. Крупная дрожь вдруг начала колотить опавшее тело.

— Принесите наконец шинель! Или бушлат! Что есть! — снова кричал Постников. — Он же замерзает!

Механик-водитель старшина Кравченко принес из танка куртку, укрыл раненого, а дрожь его била еще сильнее.

— Может быть, спирту ему? — спросил я.

— Что вы! Какой там спирт...

Подъехал бронетранспортер с начальником штаба бригады полковником Катиркиным. И у него глаза были мокры от слез. Двое солдат-санитаров притащили побуревшие от крови носилки.

Майор Постников глянул на меня, и я понял: Темника надо оставить в покое, помочь ему нельзя... Я взял его руку, кисть была тяжелая, холодная, липкая от крови. Лицо Темника стало спокойным, веки медленно опустились, будто он закончил свою земную работу. Он не стонал.

Таким я и запомнил его, когда его, еще живого, уносили санитары.

А у выщербленной стены ровной шеренгой в горизонтальном смертном строю лежали убитые. Их уложили по рангам: на правом флаге вытянулось худенькое тело подполковника Морозова. Глаза его были открыты, белое лицо повернуто налево, словно замкомбриг равнялся на товарищей. С разных мест в эту скорбную шеренгу несли все новых и новых.

И так после каждого боя... Любая победа доставалась трудно и нам, пока еще живым. А погибшие товарищи навсегда уходили. И каждая смерть оставляла в моей душе будто черный, кровоточащий шрам, Казалось, обугливается все сердце.

*  *  *

27 апреля 1945 года. Под прикрытием артиллерии и минометов пехоты мне удалось развернуть боевой порядок полка почти на девяносто градусов. В сизом дыму, за разбитым парапетом Ландвер-канала высились  темно-серые здания правительственных кварталов Германии. В небо торчали зубья готических башен. Из центра города сквозь сухой жар огня как будто свистел ледяной сквозняк.

Сколько рек и болот довелось нам форсировать за годы войны! Даже морские проливы. Военные приказы именовали их «водные преграды»... И вот перед нами последняя из «водных преград» Великой Отечественной — Ландвер-канал!

Полку предстоит форсировать его с боем уже второй раз: первый раз это было в восточном районе Берлина, Нейкельне.

Но теперь задача значительно труднее. Из разведданных и показаний пленных, а сейчас и по личным наблюдениям мы уже знали: тут передний край центрального оборонительного участка Берлина, участка «Зет», как обозначали сами немцы.

Знали и о том, что Гитлер присвоил этому «Зету» статут «Цитадели» — крепости. В центре ее находятся министерства, Главное управление безопасности, основной железнодорожный узел, имперская канцелярия (рейхсканцелярия) и рейхстаг.

Неудивительно, что сопротивление фашистов здесь резко возросло, и форсировать канал с ходу не удалось даже нашим пронырам-разведчикам.

Вместе с командирами из 35-й гвардейской стрелковой дивизии лежим на чердаке большого дома и через пролом изучаем впереди лежащий участок.

Вся местность перед каналом интенсивно простреливалась многоярусным огнем противника с северного берега. Били пушки, минометы, строчили «швейные машинки» — пулеметы «МГ». Появились и шестиствольные минометы. Они были установлены в Тиргартенпарке, очереди их выстрелов были отчетливо слышны. Воздух распиливало завывание мин, летящих друг за другом: «И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу! И-и-ууу!!!» Мины рвались с тяжелым грохотом: «У-ух! У-ух! У-ух! У-ух! У-ух! У-ух!» До сих пор с шестиствольными «Ванюшами» мы в берлинских уличных боях не встречались. Оружие это было грозное, вроде наших «Катюш»; минометные очереди рушили целые дома. По характеру огня было ясно, что стреляет несколько батарей «Ванюш».

Немцы не давали никому даже показаться на набережной: сразу же в это место устремляли поток огня. Особенно яростно набрасывались на наши танки, притом по танкам они били тоже из танков или самоходок.

Ландвер-канал сравнительно узок, нам приходилось форсировать куда более широкие водные преграды. Но берега канала, почти отвесные, были одеты в гранит.

— М-да-а! — произнес комдив Смолин. — Что будем делать?

Мы молчали, сами еще не зная, как форсировать этот чертов канал...

— Наш-то берег можно подорвать, — не очень уверенно сказал полковник Казаков, командир 102-го стрелкового полка.

— Наш можно. А противоположный? Хоть один твой пехотинец поднимется из воды по такой стене? А танки? Без танков пехота не пойдет.

На стене чердака подрагивал солнечный зайчик. Все следили за ним, молчали. Кусочек наивной светлой жизни... Смолин тоже поднял голову, щеки его дрогнули. Перебросил папиросу из одного угла рта в другой, сердито крякнул.

— Так что будем делать, полководцы? Вот ты, танкист. Сможешь из своих пушек разбить набережную? Чтобы можно было хоть на тот берег вскарабкаться. На нашем солдатики сами спрыгнут в воду. А вот там!..

— Разбить — разобью! Залпами. Но сколько для этого нужно боеприпасов и времени?

— Сколько у тебя снарядов?

— Снарядов? Один «БэКа».

— «БэКа»! Говори определенно!

— По двадцать восемь снарядов на танке. И еще один боекомплект в полковом транспорте. На колесах.

— Всего-то? На сколько же их хватает?

— Да уж по воробьям не стреляем! Это же 122-миллиметровые. Выбираем цели. Вы видели нашу работу.

— Это да! Видели!

— Остается одно, — сказал полковник — начальник штаба. — Мосты!

Все мы их видели. Два моста через Ландвер-канал. Над тем, что подальше, Бендлерским, — эстакада надземной дороги, опоры которой, перешагнув канал, уводят надземку круто вправо — к районам Лихтенберг и Фридрихсфельде. Между мостами на том берегу виднелась уцелевшая ажурная арка входа в метро.

— Теряем время, и от Чуйкова достанется! — снова сердито сказал начальник штаба дивизии. — Миндлин со своим полком задачу получил?! Пусть выполняет! Какие могут быть разговоры?

— Я ему ставил задачу по карте. Знаете: гладко было на бумаге... А тут видите, какой овражек! — Смолин кивнул в сторону канала. — Смогут ли танкисты захватить эти мосты? Тем более им, выйдя на набережную, надо круто разворачиваться и подставлять под огонь свои борта. Це треба обмозгуваты, как говорят украинцы! — Он минуту помолчал, потом обратился к командиру 102-го полка: — Полковник Казаков возьмешь мосты?