Владимир Поликарпов - Русская военно-промышленная политика. 1914—1917. Государственные задачи и частные интересы. Страница 6

Впрочем, исследователи, увлеченные идеей о «взрывном» росте экономической активности, успехах индустриализации в воюющей России, даже имея перед глазами недвусмысленные натуральные показатели, предпочитают погружаться в рискованные догадки. «Возможно, является не таким уж преувеличением предполагать», пишет, например, Стоун, что индустрия с ее 3,6 млн. рабочих к 1917 г. забрала из деревни больше мужчин работоспособного возраста, чем 15-миллионная армия{55}.

Что же касается влияния военной экономики на благосостояние обывателей, то и в этом вопросе на первый план выступает не столько абсолютная величина народного дохода, сколько его материальное, натурально-вещественное содержание{56} и критерии его распределения властвующей частью общества{57}.

Харрисон и Маркевич задаются целью показать роль военных расходов в росте «благосостояния населения» с тем, чтобы оценить не то достигнутый «средний уровень жизни граждан» империи, не то «потенциальный». В противоречии с высказанным намерением те же авторы соглашаются, что при расчете ВВП, национального дохода надо бы «исключать оборонные услуги» (и что Хиггс в этом прав), а «в идеале следовало бы также вычесть… потребление материальных ресурсов в военных целях (к чему призывал и Кафенгауз. — В. П.), но для этого нет данных». Они этого и не делают, а наоборот, не пытаясь изъять военные потери и тем самым недопустимо упростив свою задачу, выводят максимальную («возможную верхнюю») границу благосостояния населения в 1914–1917 гг. Такой, откровенно облегченный, подход, как им представляется, позволяет включить в исчисления «сектор оборонных услуг»: «содержание солдат» плюс «произвольную поправку» в 50% на «оборонные капитальные услуги»{58}.[10]

Максималистски-жизнерадостный подход Харрисона — Маркевича, по существу, сближается с идеологией «особого пути» русских неопочвенников. В ней лишь термин «оборонные услуги» заменяется столь же привлекательным и государственнически благодушным — «невещественное богатство», подразумевающее «правопорядок, безопасность, духовность». Неопочвенники полагают, что таким образом ресурсы страны получают употребление «в социально значимых… отраслях», характерных для российского «мобилизационного типа развития»; здесь «государство — носитель общего блага, оно выражает общенациональный интерес»{59}. Соответственно, применительно к российской практике 1914–1917 гг., потребовалось бы учесть в качестве «оборонных услуг» не только само по себе содержание войск, но и их «работу» по организации опустошения оставляемых местностей, насильственной эвакуации сотен тысяч мирных обывателей из западных областей России, сопровождавшейся уничтожением и разграблением их имущества, стрельбу по недовольным рабочим в Иваново-Вознесенске, Костроме и Петрограде, по «инородцам» в Туркестане и т. п. Такое переименование («оборонные услуги») означает не что иное, как попытку устранить из анализа категорию непроизводительного труда, относящегося к сфере надстройки, государства.

Трактовка военного производства как особых «услуг» — надо признать — все же содержит непроизвольно выразившееся рациональное начало, но ей недостает логической законченности. Упоминание об «услугах» неотделимо от вопроса — «услуги кому?», приносят ли они «непосредственную пользу членам нации как конечным потребителям»{60}? Ответ Харрисона и Маркевича, как и самобытных государственников, подразумевается, хотя не высказан: услуги предназначены «обществу» (нации, государству); но это сразу же перемещает отвлеченные рассуждения на реальную историческую почву и обнажает их необоснованность.

С точки зрения Николая II и его единомышленников, например, продвижение на Дальнем Востоке, вызвавшее войну с Японией, требовало жертв и оказания «оборонных услуг» на несколько миллиардов рублей — больше годового бюджета империи. Но у других современников переживания той войны породили тяжелые сомнения — нужно ли было возводить крепость Порт-Артур с необходимыми для нее устройствами и вооружением, тратить колоссальные средства на оказавшиеся негодными корабли русской постройки, на содержание колониального аппарата и войск, на призрение увечных, на расстрелянные и уничтоженные орудия и боеприпасы. Власть «расточает народные силы» зря: расходы на Китайско-Восточную железную дорогу и овладение Маньчжурией — это «всенародная грамотность, самодержавной властью отнятая у русского народа и отданная японцам и американцам», писал П.Б. Струве{61}. «Наши порты и адмиралтейства», жаловался публицисту М.О. Меньшикову не названный им по имени «выдающийся корабельный инженер», — это «страшный паразит, сосущий драгоценные соки родины» (Б.Н. Кузык: «Чудовище, высасывающее жизненные соки экономики»). Было распространено мнение: «Затратьте полмиллиарда [не на боевые эскадры, а] на выкуп земли у дворян или на народное образование — и каждая из этих реформ в одно десятилетие удвоит силы России». Меньшиков в 1905 г. оспаривал это мнение, но в 1912 г., встревоженный угрозой нежелательной войны с Германией, и сам развил ту же тему: «Мы ежегодно тратим до миллиарда на армию и флот, и все-таки не имеем пока ни флота, ни готовой к войне армии. Но тот же миллиард, вложенный в какое хотите культурное дело… мог бы сдвинуть нас с мели… Под страхом нашествий тех самых врагов, которые трепещут нашего нашествия, мы обираем, что называется, у нищего суму, выколачиваем подати…»[11]

Кадетский «Вестник народной свободы» в этом вопросе не расходился с «Новым временем»: «Ужасные уроки показали нам, что и внешнее могущество и величие страны не могут выдерживать пренебрежения к интересам внутреннего развития, — писал С.А. Котляревский. — Германия со всем своим милитаризмом была бы лишь колоссом на глиняных ногах, если бы она не опиралась на необычайное развитие промышленности и торговли, на беспримерно широкое народное образование, на грандиозную научную культуру. Какое непонимание великих исторических уроков, какое легкомыслие — думать, что сила государства измеряется его военным и морским бюджетом». «Ведь подъем умственного развития и материального благосостояния народа, — добавлял военный обозреватель “Нового времени”, — так же необходим для усиления военной мощи государства», а между тем «средний бюджет русского обывателя в 3–4 раза меньше, чем германца или француза»{62}.[12]

Все вместе они повторяли то, к чему просвещенный бюрократ А.В. Головнин пришел полвеком раньше: «Действительная сила России заключается не в армии, не во флоте… Россия ожидает дорог, разрешения крестьянского вопроса, учреждения других судов и полиции, другой системы взимания государственных доходов, устройства народных школ и вообще учреждений, которые прямо поведут к увеличению благосостояния империи, а с тем вместе и силы ее». Строить же боевые корабли — «нет денег на подобные затеи, составляющие предмет роскоши, а не насущной потребности империи»{63}. В.И. Вернадский считал, что учреждение ряда специальных исследовательских институтов с целью изучения недр «не менее необходимо для выхода из тяжелого положения в связи с войной, чем, например, создание… сверхдредноутов», чем пушки и снаряды. «Можно создать все исследовательские институты, сделав одним сверхдредноутом меньше»{64}.

Таким образом, в оценках «государственно мыслящих» людей — вовсе не анархистов или социалистов и не пацифистов — «услуги» стране и обществу требовались иные, чем это представляла себе верховная власть. Да и в самом правительстве понимание необходимости определенных «оборонных услуг» не было однородным. В частном письме бывшему дипломату и коллеге по Комитету финансов П.А. Сабурову министр финансов В.Н. Коковцов высказал свое отношение к сложившемуся курсу так: «Я с тревогою смотрю на наше экономическое и финансовое положение… Будущее полно мрачных предзнаменований, и я не вижу, откуда мог бы блеснуть нам луч успокоения… Хочется крикнуть одно суммарное пожелание: пора, давно пора умерить фантазии, которые ведут нас к гибели! Эти фантазии я вижу везде: в непомерном усилении флота, в нашей активной политике за счет голодного мужицкого брюха, в никому не нужном мореплавании, в… стремлении брать деньги на все, вместо того чтобы приостановить расходную сатурналию и начать ослаблять податной винт»{65}.

Понятно, что ни Меньшиков, ни Коковцов или С.Ю. Витте, ни другие бюрократические и политические деятели, отвергавшие проводимый курс, не выступали против любых «оборонных услуг» вообще, но очевидно, что конкретно названных «услуг» они не добивались и не одобряли. Излишне было бы доказывать, что другая часть общества, еще более значительная, причастная к производительному труду, ничего для себя доброго от этих «услуг» не ожидала и только несла потери.