Миша Бастер - Хардкор Страница 11

Тусовка была разнородная, но мы как-то все равно держались небольшой группой. Человек пятнадцать, которые были постоянными посетителями горбушкинских субботников. Вот этим-то плотным коллективом и совершались выезды в поддержку музыкальных коллективов. А она была необходима в стране, где подавляющее число населения только-только оторвалось от станков. Этой же группой мы перемещалась по другим городам, продолжая эпатировать население. Когда мы шли, то перформансы в метро и на улицах были не хуже гариковских и прочих представителей андеграундовой арт-среды. Когда мы устраивали псевдоразборки между собой в среде советского анабиоза, то выглядело это настолько убедительно, что люди думали, что они попали в иной мир, и вектор сознания менялся.

Часто совершались вояжи в Сочи. Это было очень легко. Продав какие-то дурацкие джинсы, денег хватало на дорогу и три дня проживания. Тридцать один рубль на билеты туда, столько же обратно; исходя из того, что номер в гостинице «Чайка» стоил 5 рублей, то как раз хватало на трехдневный оттяг. Срывалось стадо самцов в косых кожах и майках с адскими рисунками. Занимались самые видные столики в центральных ресторанах. Где все время справлялись грузинские свадьбы и кутили каталы. Вадик Сакс с Бесом, которого убили в начале девяностых, покупали огромные букеты и несли к соседнему столу. Вадик протягивает букет и жмет руку жениху, а Бес в это время целует невесту. Потом меняются. Грузины скрежещат зубами, но молчат. Чем это все кончалось, объяснять не надо. В общем, ставили Сочи на «попа».

Там все время «хачапури» в подпитии распоясывались и гуляли на всю катушку тоже. С ними постоянно случались какие-то столкновения, порой даже очень забавные. При этом пятнадцать наглых отвязанных самцов с хорошо подвешенными языками всегда выходили победителями. Но грузины боялись открытых столкновений, и как-то раз какой-то «хачапури», набравшись наглости, навис на москвичей: мы, будучи отловленными где-то в тихом месте, были построены под дулом пистолета, где один маленький «хачапури», размахивая пистолетом, тщетно пытался отбить яйца Саше Морозу. Плюшкин, улучив момент, ломанулся через заросли бамбука, прибежал с ментами, которые тоже ходили с оружием, и, воспользовавшись возникшим замешательством, Бес выбил пистолет. Как только равновесие в вооружении было восстановлено, на глазах у сочинских милиционеров все присутствующие противники были вбиты в приморский асфальт. Причем все уже были подготовлены в уличных боях, в отличие от местного населения, которое не могло оказать какого-либо сопротивления южным гастролерам. Было это полусовковое время 88–89 года, и выезды в другие города совершались довольно часто.

К стыду своему могу сказать, что впервые я попал в Питер в 88-м году, во время концерта Scorpions. В Москве они не выступали, и все ломанулись туда. Там же я увидел туалеты без перегородок и надписи на магазинах «Водка», «Котлетная» и прочие указатели, которых в Москве не встретишь никогда. Никогда в Москве не было надписей «Водка», только изредка «Вино-соки», а как положняк вино-водочные отделы в продуктовых магазинах. В Москве не было ни одного магазина, который бы назывался «Очки», и когда я увидел такую надпись в центре города, мне стало плохо; я понял, что этот город с непонятной мне эстетикой.

Мне отводилась роль массовика-затейника; я даже не помню, почему, но как-то инспирировал ситуацию, когда несколько дней мы разговаривали только стихами. Короткими стишатами, которые подправляли настроение и оттачивали язык. Были такие пародийные кричалки типа фанатских: «И кричал он: всех убью – заведите Мотли Крю».

Неформальный мирок всегда был центром образования урбанистического фольклора, так как нигде в другом месте не было скопления такого разнородного состава безбашенного населения со своими шутками и перлами. Например, приходит на «Горбу» чувак с шифрограммой. Ну, надо было ему что-то купить, а он забыл. Копается по карманам, достает шифрограмму, а на ней мелким корявым почерком написано: «Депе Шмод». Ну куда тут деваться! Или позже, приходит какой-то южный покупатель с двухметровой блондинкой и спрашивает: «Андерсон есть?» Конечно же имелся в виду Джон Андерсон, но продавец-то- деревенский шахтер, работая, как вратарь в канадской сборной, и абсолютно искренне отвечает: «Сказки напротив». Представь себе диалог между эстетствующим бандосом и деревенским металлистом-продавцом. Вот так и ковался городской фольклор, на дрожжах которого вырастала Москва девяностых. Это вам не КВН с Петросянами, это жизнь.

В начале девяностых начались покупки мотоциклов, потому что, во первых, появилась масса чухано-металлистов, а во вторых, стали они как-то бесконтрольно продаваться. На «бананах» ездить было как-то несолидно, поэтому покупались «Уралы», на которых без колясок ездить было стремно. Одним из первых купил себе мотоцикл Гриша, но ездить на нем приходилось чаще Пузу с Лебедем. На Горбунова стал приезжать Хенс с Андреем Мелким. Но это все как-то пролетало мимо меня. Потом сел на мотоцикл Ким Ир Сен, и все это забавно выглядело на фоне «безлошадной» тусы. Позже это мотообразование попало в иностранную прессу под названием «Хелл догз».

Раньше всех тут были Рус и Эдуард, который после армии все не мог определиться, быть ему яппи или рокером. Я тогда как-то со скепсисом стал относиться к людям, которых собрал вокруг себя Саша Хирург. Просто удивлен и разочарован, как может яркая личность со всеми минусами и плюсами так не разбираться в людях. И, когда они сели на мотоциклы, я сел на мотороллер – и наша мотороллерская тусовка стала называться «Утренние кролики». Это звучало и приятней, и смешней; мы катались по клубам и в Парке культуры. Саша Лебедь тоже приезжал. Мы тогда сделали свой пешеходный выбор и, когда он нас спрашивал – а что это мы отстаем? – то ответ был такой: «На мото больше не ездун, не ездюк и не ездец».

Тогда я больше удивлялся, чем испытывал дискомфорт. Это было в случае, как с Бродским, когда к нему пришли какие-то прихлебатели. Ему сказали: «А вы знаете, Евтушенко написал стихи против колхозов? Представляете, какой смелый?» «Евтушенко? Против? Тогда я – за». Так и у нас.

«Горбушка» того периода стала превращаться в рынок: появились автомобили, продавалось все подряд. Свобода предпринимательства была нереальная. Тогда же произошел достаточно любопытный казус. По ТВЦ была программа «Москва и москвичи» что ли, вел ее Борис Ноткин. «Кучу» внутри уже отменили, и все переместились вокруг. Место было культовое, и телевидение частенько наезжало. И однажды я попал в кадр, когда ходил с ремнем-трехрядкой. А потом Ноткин получает вопрос от телезрительницы Фроловой о том, куда девалась колбаса, и показывают меня! Ноткин, под кадры, где видно только мой бюст и явно что-то державшие руки, отвечает: «ее скупили спекулянты»… Вот тогда-то я и понял всю магическую силу телевидения, когда клепаный ремень мог в одночасье превратиться в батон колбасы, а неформал – в продуктового барыгу.

Про колбасу еще один смешной анекдот существовал, уже позабывшийся. Кто-то в начале девяностых запустил слух о том, что в Москве кончилась колбаса, а на подмосковном перроне обнаружен состав с тухлой колбасой, умыкнутой теми же спекулянтами. И потом под этот слух подкладывали версию, что революция произошла из-за отсутствия колбасы. Мол, когда кончились сигареты и алкоголь, москвичи терпели, а когда им показали вагоны тухлой колбасы- взбунтовались…

Да, миф о «Москве колбасной— столице красной» был мощным в сознании советских граждан. Люди стали подзабывать, что такое «плюшевый десант». За одеждой ли, за колбасой, все ехали в Москву, которая была открытым городом. Началось все это в семидесятые годы, когда одежда не шилась на местных производствах, а ее изготавливали местные цеховики. Это были однотипные кацавейки из панбархата или еще из чего, к которым пришпандоривались каракулевые воротнички, и выглядело это как жилетка у товароведа. Черный плющ, и у всех он был одинаковый. Тетки тридцати-сорока лет, замотанные в платочки и в этих вот кацавейках, вываливали на перроны поездов типа Тула-Москва в такой униформе. Это и был «плюшевый» десант.

Парадокс заключается в том, что сейчас многие люди, живя в нынешних реалиях, начинают вспоминать, как им вкусно елось икры при Брежневе. Сместились акценты, и люди забыли, что принудительное отрабатывание после учебы – это уже тюрьма. Когда ты едешь на работу, боясь опоздать, а после работы выстаиваешь в очередях, чтобы тебе через окошко в универсаме выкинули кусок пищи. Стояние в очередях и норма корма стали, видимо, подзабываться. Хотя до сих пор экс-советские жители о благополучии судят по холодильнику и его содержимому. Хорошо живем: едим чего хотим… Если люди не понимают, что это унизительно, то они не достойны иной участи.

Новые времена дали свободу, но понимание этих свобод у граждан разнилось. Кому-то времена дали свободу предпринимательства, а кому-то-свободу беспредела. Одни стали продавать, другие покупать, третьи кидать и контролировать. Неформалы же были одновременно вне этих рамок, но и на передовой линии событий. Тогда в 87-м году во времена жутчайшего дефицита люди покупали станки для выдавливания пробок и делали какие-то безумные клипсы жутчайших цветов, которые народ сметал. Не было ни-че-го. Что бы ты ни произвел, даже африканские маски, все было нужно. За пять лет можно было обеспечить семью до пенсии.