Евгений Додолев - Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность» Страница 15

Только в этой последней части все становится понятным, что это за грусть удалая у пастушка. Пастушок пел о ней, о себе. А во второй части – для нее, назло ей: не думай, мол, не пропаду, другую найду, еще и лучше будет, и – для себя: себя уговорить, развеять грусть.

Вторая песня – страдания, с многократным наложением голоса (отчего получается хор, именно хороводная разноголосица, поскольку спето по-разному, в разных октавах), с натуральным петушиным криком, собачьим лаем, деревянными ложками, плясовой музыкой, присказками, прибаутками. Это девичье гулянье. Здесь тоже поется о расставании – „сколько лет с подружкой зналися, на последний год рассталися“, – но это весело, чистая игрословица, как и положено в настоящем народном страдании.

Следующие песни – хоровод, плач, праздничная. Потом – дорожная („Не одна во поле дорожка“) – без инструментального сопровождения. Идет человек по дороге и напевает, о дороге же и поет, что ни пройти по ней, ни проехать. Это не потому, что вправду так, нет, он идет себе спокойно, и пока идет – размышляет, представляет себе что-то. „Нельзя к милой проехать“ – это опять же не реальное переживание, а воспоминание, далекий образ, а поскольку перед ним только дорога, то он все свои напевы к ней и пристраивает. Вступает фон – птицы верещат, ветер поднимается, гроза собирается. Под грозу и настроение – „ах ты прости, прощай“.

Во всех этих песнях Градский показывает схожее в словах, совершенно различным по существу, по состоянию души. Истинное страдание, природе передающееся; притворное веселье; истинное веселье с притворным страданием; состояние природы, вызывающее настроение тоски (а не самую тоску). Но вот человек забывает себя, перестает вслушиваться в себя, в душу вещей и напевов – возникает песня военная, рекрутская „Солдатушки – бравы ребятушки“. Это песня 70-х годов прошлого века в обработке Архангельского. Градский не изменил ее, а интерпретировал, введя конкретный звуковой фон (шум пирушки, крики „ура!“, победный марш в исполнении духового оркестра между куплетами) и изобразив в одиночку энтузиазм целого полка:

Наши жены – ружья заряжены,

наши сестры – эх! да сабли востры,

наши деды – славные победы,

наши отцы – славны полководцы.

Это все ответы на вопросы „а кто ваши жены?“ и т. д. – отречение от частной жизни, от рода, семьи и, естественно, от себя. „Я“ даже не мыслится – только „мы“.

Наши жизни – родины-отчизны,

вот чьи наши жизни.

Песня бравурная, залихватская, можно подумать, что вот тут-то, в забвении своей индивидуальной истории, человек и обретает наконец счастье. А оно все-таки в другом.

„Вы жертвою пали в борьбе роковой“ – это уже реквием. Те, первые, отдали „жизни родине-отчизне“. Все равно не о своих жизнях пели и не отдали, а только сказали, что жизнь – тьфу, возьмите-разотрите – притворная готовность к гибели… А истинное – жертва, самое дорогое отдал „за то, что не мог равнодушно смотреть, как брат в нищете погибает, а деспот пирует в роскошном дворце, тревогу вином заливает“.

Это революционная песня, песня протеста и скорби, восходящая к песням бурлацким, которые никогда не были и не могли быть бравурными. Сюита кончается песней без слов, где в партитуру внесены мелодии Баха, Моцарта, Стравинского, шум прибоя, который заглушает мелодию, и остается один голос все смывающего моря, из которого снова восходит многоголосый хор. И сюиты и концерты Градского – это песенные моноспектакли, жанр синтетический, для которого необходимо одно условие: чтобы вокал был речью».

Градский 1980. Русские песни

Разговор, который не при носит успеха, – это дискуссия о музыке. Послушайте, вы еще надеетесь, что о такой возвышенной и тонкой материи говорят категориями «гармония» или «тональность ре минор»? На каком уровне можно выразить абсолютное попадание в тему? На уровне эстетики, фирменности, профессионализма? Или отличия от того, что сейчас называется «музон»? Какое ужасное слово придумали снобы от журналистики, чтобы истолковать собственную причастность к семи нотам. Или трем аккордам.

Первая часть сюиты «Русские песни» записана в 1976 году.

В 1978 году с подачи Аркадия Петрова записана и вторая часть. В 1980 году на Всесоюзной фирме грамзаписи «Мелодия» вышла одноименная пластинка, позиционированная как «сюита на темы русских песен». Это первая полноформатная (LP) рок-пластинка, официально выпущенная советской рекорд-индустрией, вышедшая в СССР (имеются в виду долгоиграющие пластинки).

Восемь народных песен, выстроенных в «осмысленную историческую ретроспективу». Тогда еще не было моды на «русскость». Александр Градский пел фольклор, потому что, наверное, нельзя быть русским музыкантом, если твои голосовые связки не настроены, как рояль, под «На Ивана Купала» или «Ничто в полюшке», «Дарю платок» или «Плач», где автор наложением отшедеврил полдюжины вокальных партий (АБГ пел даже за старух, причитающих на древнем свадебном обряде).

В одном из интервью Маэстро вспоминал:

– Это то русское, что я прочел как свое русское. Я тогда еще учился в консерватории (я окончил институт Гнесиных как оперный вокалист, а в консерватории учился у Хренникова как композитор). И я спросил у Анны Васильевны Рудневой, моего педагога по фольклору: могу ли я так обойтись с русской песней? Оказалось, как она объяснила, что все дело в том, искренне ли ты продолжаешь устную традицию русской песни. Критерий один: искренне – неискренне, умело – неумело, талантливо – неталантливо. Это ТЫ трактуешь эту тему ТАК. Но браться за это нужно, если хочешь сказать что-то, что до тебя никто не сказал. Или ты скажешь лучше… Русская культура имела много еще и до язычества. И в большинстве своем русская музыка так и осталась языческой. Вы послушайте оперы Римского-Корсакова! Музыка едина. Нет, в общем-то, никаких жанров. И нет никаких наций. Сейчас мне интересно приходить к людям с разной музыкой. И классика ведь тоже разная! «Лоэнгрин» Вагнера и рядом Верди – обычно ведь не выстраивают таких программ.

Еще до релиза, в 1978 году, Аркадий Петров писал:

«Не знаю, каким чудом удается ведущим раздобыть эти записи, но факт остается фактом: этот семнадцатиминутный цикл уже звучит на многих дисковечерах. Хорошо помню, как выглядело прослушивание сюиты Градского в программе дискотеки харьковского Дворца пионеров имени Павлика Морозова летом этого года: сосредоточенные, отрешенные лица слушателей, звенящая тишина, в которой „разыгрывалось“ действие сюиты. Организаторы вечера добавили к музыке импровизированное световое оформление, но, насколько я помню, большинство из присутствовавших в зале почти не обращали на него внимания, а просто слушали песни-композиции, глубоко и искренне их „переживая“… Потом цикл кончился, началась традиционная танцевальная часть, один танцевальный номер сменялся другим, но еще долго, очень долго никто просто не хотел танцевать. Эмоциональный заряд „Русских песен“ оказался такой силы, что, можно сказать, „обесцветил“, уничтожил выразительность любой другой музыки, оказавшейся в тот вечер в случайном временном соседстве с ними.

Введение в современную молодежную эстраду элементов народной музыки – мелодий известных (а порою и новых для широкого слушателя) песен, народных ладов, мелодических росчерков – украшений, подголосочной полифонии – было естественным и неизбежным. Но добиться подлинной органичности сплава „народного“ с „эстрадным“ удалось немногим. Золотой ключик от сокровищницы народного музыкального творчества (русского, украинского, белорусского, грузинского, узбекского – иными словами, любого) никак не давался в руки. Правда, обработок народных песен и инструментальных наигрышей появлялось множество, но чаще всего это был все-таки не сплав, а механически набранная сумма – народный мотив накладывался на ходовые модели битовых ритмов. Такая арифметика не давала нового качества. Мало того, она зачастую приводила к нарушению норм, свойственных фольклору. Упрощались лады, усреднялась ритмическая и интонационная прихотливость народной песни, широкая, привольно льющаяся мелодия насильственно вгонялась в четырехдольные (так называемые квадратные) рамки современной эстрадной ритмики.

Нельзя сказать, что наши вокально-инструментальные ансамбли терпели в этой области только поражения. Нет, были и удачи. Прекрасно работали с народными песнями минские „Песняры“, челябинский ансамбль „Ариэль“. Одна из недавних работ „Ариэля“ – пластинка-сюита „Русские картинки“, записанная летом 1976 года, – показала эту музыку яркой, цветастой, волнующей, но в то же время прохладной по своему эмоциональному тонусу. Обработки Валерия Ярушина и его коллег по ансамблю доказали также, что удача в подходе к народному творчеству не в подделках под этнографизм, не в простом копировании народного, а в свободном сотворчестве, в ощущении правды жизни, той самой жизни, которая и породила бесценное сокровище – русскую песню».