Песни народов Северного Кавказа - Автор Неизвестен Страница 2

Можно привести немало и других фактов, но все они говорят о том, что когда горцы вошли в состав одного государства, когда их исторические судьбы стали определяться едиными для всех народов обширной империи социально-историческими условиями, то и в их духовной культуре, и в частности в их песенном творчестве, появились общие тенденции, духовный процесс у всех народов обнаружил много точек соприкосновения и пересечения, преодолевалась былая изолированность и локальность. Отныне как основа исторического развития горских народов закономерно выступала глубинная всечеловеческая нравственная и психологическая общность, а не различия внутри национального бытия.

Известно, что у всех народов во все времена было гораздо больше общего, нежели различий. Ведь все жили и живут на земле и под небом, все люди — труженики и творцы. Человеческая радость и горе сходны повсюду независимо от различия облика родной земли и языков. Люди повсюду трудятся, борются, терпят поражения и испытывают блаженство победы, радуются и страдают, стареют и умирают одинаково. Одинаковыми в своей основе были не только стадии социально-исторического развития, но и противоречия между бедными и богатыми, угнетенными и угнетателями.

Ныне известно, что даже народы, не знавшие о существовании друг друга, порой рассказывали на разных языках одни и те же сказки, создавали пословицы сходного или поразительно совпадающего содержания. Крестьянин, пахавший свой клочок земли в Чегемском ущелье, верил в те же идеалы добра и справедливости, что и сосед-землепашец из Чечни, что и скотовод-калмык приволжских степей и даже пахарь, живший где-нибудь у Средиземного моря. И прав был, конечно, великий балкарец Кязым Мечиев, который после долгих скитаний по белу свету заключил, что радость и горе повсюду на земле имеют один цвет: горе везде пахнет пеплом, радость — плодами, согретыми солнцем и омытыми дождем. И неудивительно, что горские народы Кавказа, будучи соседями, в течение многих столетий так или иначе влияли друг на друга и в их фольклоре много родственного, сходного и аналогичного, а порой в нем встречаются не только одинаковые мотивы и образы, но даже одни и те же произведения как творческое достояние разных по языку народов.

2

У горцев Кавказа всегда было в большой цене мудрое слово, когда же мудрое слово выходило из уст поэта, оно становилось высшим авторитетом.

«Хорошее слово стоит скакуна» — гласит горская поговорка. Словом в горах не только дорожили, как хлебом и солью, им никогда не злоупотребляли. Кязым Мечиев — ученик народа, последователь его безымянных поэтов — точно выразил отношение горцев к художественному слову, емкому по содержанию, мудрому по сути:

Хорошее слово с отвагою слито, Блестит, как дамасская сталь; Для нищих — богатство, для слабых — защита, Утешит, прогонит печаль. Хорошее слово — твой разум, и голос, И солнце твое, и луга, Души твоей сказка, земли твоей колос, Огонь твоего очага. Хорошее слово — твой праздник, и горе, И горский тяжелый твой хлеб, И меч, и кольчуга, и воздух нагорий, Где ты возмужал и окреп. Хорошее слово с тобою смеется, С тобою грустит в трудный час, Мы жизнь покидаем, — оно остается И служит живым после нас.

Авторитет песни был непререкаем не только для рядового горца, но и для представителей высшей знати. Похвалы поэта, песенной славы добивались и спесивые князья, и простые пахари, пастухи и охотники. Осуждения в песне страшились как горские крестьяне, носители нравственных идеалов народов гор, так и горская знать.

Об этом свидетельствует, например, такой факт. В начале XX века к известному народному певцу Кабарды Бекмурзе Пачеву пришел крестьянин Карашай Тхакуахов и попросил заступничества — князь Мисостов отказался отдать ему ягненка, обещанного ему за многодневный труд на полях князя. Бекмурзе трудно было чем-либо пронять неуступчивого князя, и он решил обратиться к авторитету песни — ведь все начальство было на стороне князя! Он объявил Мисостову: или отдашь этому бедняку украденное тобой, или «сложу песню… и не будет в Кабарде такого уголка, где бы о тебе не сказали словами моей песни: „Мерзавец князь Мисостов, чья совесть подобна собачьей…“»[2] Князю пришлось смириться и отдать Карашаю ягненка.

Всесильную власть авторитета песни в среде горцев впервые отметил еще в начале XIX века А. С. Грибоедов. Наблюдая геройскую гибель молодого горского князя, он с горечью и восхищением писал В. К. Кюхельбекеру 27 ноября 1825 года: «храбрейший из молодых князей, первый стрелок и наездник и на все готовый, лишь бы кабардинские девушки воспевали его подвиги по аулам»[3].

Естественно, что всеобщий авторитет песенного слова вынуждал князей даже в пору своего безраздельного господства подкупать певцов, окружать себя «придворными» поэтами, с тем чтобы в песне восхвалялись княжеские кровавые набеги и насилия, прославлялись их несуществующие достоинства, воинские доблести и геройство. Однако лживый голос продажного певца не мог никого обмануть, народное мнение о сильных мира сего всегда находило свое выражение в словах правдивой песни. Истинно народные певцы преданно служили народным идеалам добра и справедливости, героем их песен оставался простой горец, противостоявший насилию князей и наездников, удальцов и любых других любителей легкой наживы.

Чрезвычайно щепетильный в вопросах чести, горец, независимо от того, князь он или простой табунщик, больше всего дорожил песенным признанием своего мужества. И тщетно пытались представители знати воинскую доблесть объявить качеством, лишь исключительно им присущим. Каждый раз, когда бедным и безоружным пахарям приходилось сталкиваться с княжеским своеволием, они превосходили их мужеством и стойкостью в схватках, хотя и уступали в оружии и организованности. Труд простых людей, их нелегкая судьба, порой трагическая, их повседневные мирные заботы, их тяжкая доля зависимых и угнетенных, их простые человеческие радости и горести оставались непременным содержанием песенного искусства народных певцов. И в данной книге представлены именно те песни, в которых громко звучит голос самого народа, в которых выражены его чаяния и ожидания, его горести и радости, его вековечная трудная судьба труженика и созидателя.

3

Одной из характернейших особенностей народной поэзии гор является незримое присутствие в ней облика родной и прекрасной земли, как это всегда бывает в большой поэзии.

Песня горцев естественно и незаметно вобрала в себя белизну вечных снегов на вершинах гор и простую ограду картофельного поля, суровые скалы, взметнувшиеся к небесам, и обыкновенный плетень у сакли, каменистую дорогу, о которой еще Лермонтов заметил — «сквозь туман кремнистый путь блестит», и тихо звенящий родник, мятежные реки ущелий и замершие в знойном мареве деревья, снежные пятна на склоне и засохшую ольху у реки, дождь над пашней и звезды над белыми хребтами, луну над долиной и маленькие дворики в ауле. Все это создает нравственную и эмоциональную атмосферу в песне, участвует в людских судьбах, радостях и горестях, любви и страданиях, редких победах и частых поражениях.

В своих песнях горцы и в час блаженства, и в день беды обращаются к горам и звездам, к камню и дереву, к реке и дороге, ища у них участия, как бы считая их своей опорой и утешением. Влюбленный поет о возлюбленной, глядя на горы и веря, что они понимают и разделяют его чувства. Герой, сраженный пулей или пронзенный кинжалом, в предсмертных муках обнимает камень или прижимает рану к траве и шепчет им последние свои слова, веря, что они запомнят их навеки.