Николай Ефимович - Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины Страница 21

– Но многие считают, что вы давно покинули Россию…

– Мы – граждане России, у нас российские паспорта. А в Мюнхене у Родиона Константиновича договор со всемирно известным издательством «Шотт». Поэтому мы здесь. Здесь изданы все произведения Щедрина. И главное – исполняются. Это тоже великое дело. Исполняют самые лучшие музыканты, лучшие дирижеры, лучшие оркестры, лучшие солисты поют. А если бы мы жили на авторские гонорары в Москве, мы были бы нищие. Здесь же с авторским правом все нормально, платят по-немецки аккуратно.

– За 19 лет у вас так и не появилось своего дома в Мюнхене?

– Вы же видели, мы снимаем квартиру. Это, как в старину говорили, меблированные комнаты. Нас это устраивает. Есть женщина, которая в нашем доме моет лестницу: заодно один раз в неделю убирает у нас. Продукты покупаем сами.

– И так живет великая балерина?

– Я не нахожу радости в том, чтобы шиковать. Я нахожу в этом заботы. Если иметь дом, его же надо убирать, содержать. Караул! А так, как в гостинице, – мне удобно. Я знала известных людей, которые всю жизнь так жили. Например, Набоков. Давид Бурлюк со своей женой Марусей. Деньги у них были, могли платить. И я не считаю, что они неправы. Достаточно других забот.

С Мариной Влади.

В жизни я намного проще и обычнее, чем люди думают. Я не считаю, что я золото. Совсем нет. Какая есть… Хотите – любите, хотите – нет. Я не настаиваю ни на чем.

– Это главное для вас?

– Вы думаете, это главное?

– Главное – не диктовать и не навязывать себя.

– Да, ни в коем случае.

– Хотя такая возможность у вас всегда была…

– Нет. Нет. И нет. У всех свои вкусы. По-старому говорили: кому нравится поп, кому попадья, кому попова дочка. Можно предлагать: такого вида платья, такого вида искусство, такого вида танец… Предлагать! Но не настаивать. И не убеждать, что это единственно хорошо.

– А это правда, что многие документы, памятные вещи вы отдали в архив в Берлине, а не в Москве?

– Я разделила архив. В Москве, наверное, даже больше. Я подумала: где-то что-то погибнет, а где-то останется. Пускай будет и тут, и там. В Москве до сих пор не разобрали. А в Берлине была роскошная выставка год назад. У меня дома почти ничего нет. Костюмы я отдала в музеи. Больше всего – в Бахрушинский. То, что принадлежало театру, – в театре, потому что в этом танцевали потом другие балерины. В моих костюмах им почему-то было удобно. Костюмы от Кардена в Питере: в Русском музее, в Театральном.

– У вас была большая коллекция подаренных лебедей…

– Всё в Москве, в музее. Можете посмотреть. Они все были разные. Из фарфора, из хрусталя. Знаете, даже свечки были (конечно, я их не зажигала). А однажды лебедь был сделан из лепестков роз. Это мне подарил Саша Годунов. На гастролях в Америке. Я просто ахнула. Свежие были, пахли! Я прихожу – стоит лебедь. Я не знала, от кого, он даже не написал записки. Но мне сказали.

– А что же он сам не вручил?

– Он так решил.

– В вашей новой книге много редких фотографий. Вот, к примеру, за кулисами рядом с вами Мастроянни.

– Это в Большом театре. Он был в Москве на спектакле. Зашел за кулисы с переводчиком, когда закончилась «Дама с собачкой». И сказал: «Вы счастливая, у вас есть еще и тело». Потому что у них только cлова.

– Еще одна редкая фотография, где вы примеряете пачку Анны Павловой.

– Мы всегда были уверены, что у нее на костюме лебедя красный драгоценный камень: кровь, она умирает. Когда я взяла в руки эту пачку, смотрю, он синий. Синий камень. Это бакстовский костюм. И вот вам объективный взгляд: в Петербурге есть театральное кафе, где висят старые афиши, фото, костюмы. Когда я туда пришла в первый раз, я рассматривала множество этих фотографий и только возле одной невольно задержалась надолго – что-то потрясающее, какая поза, какая красота. Артистичность, выразительность – то, что Бог дает. Кто это? Смотрю ближе – Анна Павлова.

– В Москве с опаской ждут, когда откроют старую сцену Большого. Не уйдет из театра после реконструкции то, что создавало его магию?

– Очень боюсь, что так случится. В разговорах о ремонте Большого я услышала слово «бетон». Это самое страшное, что может быть для акустики. Ведь в старом театре было специальное дерево, даже опилки специальные. Взяли и выбросили. А это как раз то, что нужно. Когда разбирали партер, увидели, что там все «подполье» сделано в виде скрипки. Наверное, тоже не случайно. Ложи были сделаны из дерева, которое раньше хранилось в конюшне. Это давало акустику.

– Мы всегда умеем разрушать, а потом с подвигами восстанавливать…

– Это наше – не ценить, что было сделано до.

– Вы как-то назвали сцену своим врагом…

– Врагом она не была. Но ее надо было опасаться. Занозы могли быть, колдобины. Однажды я упала, поскользнувшись на вот такой длины гвозде: прибивали декорации. Сейчас можно не смотреть под ноги. Сцена такая ровная, можно хоть на заду вертеться, делать какие-то трюки, которые были нереальны. Теперь везде специальный линолеум, а не доски. Для хореографов простор: делай что хочешь.

– Возможностей море, а ярких имен катастрофически мало.

– Я бы не сказала, что это так. Сейчас танцуют лучше. У нас черт знает какая форма была у балерин. Маленькие коряги, каракатицы. А сейчас девочки, как модели. Партнеры тоже были невысокие – сейчас много высоких, стройных. Мужской танец вырос неслыханно.

Плисецкая на приеме в московском Доме актера. Слева направо: народный артист СССР Сергей Образцов, народная артистка РСФСР Фаина Раневская, первый англичанин, сыгравший Гамлета в СССР, Пол Скофилд и заслуженный деятель искусств РСФСР Павел Марков.

Как сейчас танцуют мужчины, никогда в жизни так не танцевали. Сначала мужчина был просто подпоркой для поддержек. Дальше начали танцевать. Потом начался виртуозный танец. Сейчас он за пределом. Когда я начинала, не было такого даже близко. Сейчас премьеры прошлых лет не годятся даже в кордебалет. Очень легко проверить: слава богу, есть пленки, которые упрямая вещь.

– Но как же Годунов, Лиепа, Васильев?

– Это уже позже. До Васильева был другой мужской танец.

– А Нуриев?

– Его влияние на всемирный балет огромно. Он был действительно изумительным. Другое дело, его давно уже перетанцевали: cегодня он бы не произвел такого фурора. Но он был первым.

– Сейчас, кстати, есть молодой Васильев…

– Замечательный мальчик Иван Васильев. Феноменальные техника и прыжок. Так виртуозно танцевал только его учитель Юрий Владимиров, который, увы, не стал знаменитостью. Сейчас таких много, то есть как Иван Васильев – немного. Но рядом – много. В Петербурге, Москве, в Париже в Гранд-опера. Санкт-Петербург и Москва сейчас первые в мире.

– Мы по-прежнему в балете впереди планеты всей?

– Похоже на то.

– А что питает? Это какая-то особая среда, школа?

– Нельзя определить. Может, это национальное? Не только в России, но и на Украине такие способные танцовщики и танцовщицы. Я специально не задумывалась – беру кто мне нравится, а потом выясняется, что они или русские, или украинцы.

– А чья «Кармен» за последние годы вам ближе всего?

– Она не только не устарела с 1967 года, она сейчас лучше. Мне позвонила Диана Вишнева. Она станцевала Кармен только что. И говорит: боже мой, совершенно новый спектакль. Мне Фурцева (советский министр культуры. – Ред.) сорок лет назад сказала: «Кармен умрет». Я ей ответила: «Кармен умрет тогда, когда умру я». Сейчас я уже могу сказать: «Я умру, но Кармен – нет». Это больше, чем я думала.

– Сейчас трудно поверить, но Фурцева обвиняла вашу Кармен в чрезмерной сексуальности.

– Когда меня Светлана Захарова спросила, что тут такого ужасно сексуального, я ответила: не знаю. Не так тогда понимали слово «секс». Есть вещи, которые не поддаются объяснению. Это или есть, или нет. В дуэте с Хосе я должна была сесть на шпагат…

– Вы до конца не исполнили задуманное?

– Сверху опускали занавеску и выключали свет! На это нельзя было смотреть! А когда я танцевала в фильме-балете «Фантазия» (по «Вешним водам» Тургенева)… Сейчас, кстати, выходит документальный фильм, где будет фрагмент из «Фантазии». Так вот, на телевидение пришло 2 тысячи гневных писем – это порнография! Я очень рада, что фильм выходит, чтобы сегодняшние люди на это посмотрели. Когда я вижу сейчас голых, таких, сяких на сцене, я радуюсь и потираю руки: вот вам, ешьте! Нам-то ничего не разрешали! Ведь получалось, что коммунисты в шубах делали своих детей…