А. Малинин - «Воробышек» на балу удачи (сборник) Страница 25

Приветствия, речи, аперитивы, потом мы садимся за стол, и нам подают кофе с молоком. Эдит бросала на нас жалобные взгляды, но мы не теряли надежды, что на смену кофе придет жареная птица и бифштексы, и, действительно, на великолепно украшенных блюдах подали разноцветное желе. Настоящий «техниколор».

Едва дождавшись конца приема, мы помчались на улицу Сеиак, где под невинной вывеской семейного пансиона размещался один из лучших ресторанов Марселя. Здесь мы, наконец, поужинали, но по баснословным ценам черного рынка.

Раз в этой главе я решил говорить только о веселых и забавных вещах, позвольте вам рассказать о первых уроках рок-н-ролла, которые давали нашей дорогой Эдит американцы.

В период оккупации во Франции не танцевали. Когда сегодня вы вызываете в своей памяти образ той, которой больше нет, вы видите маленькую женщину, искалеченную ревматизмом, но в то время, не такое уж далекое, Эдит обожала танцевать.

Мы буквально остолбенели, когда впервые увидели танцы, привезенные к нам из Америки.

Я как сейчас вижу: на одном из вечеров огромный американец бросился к Эдит, свистнул, схватил ее и увлек в бешеном ритме рока. Оглушенная, ошеломленная, она хохотала, а парень ловил ее, как бумеранг, крутил, как волчок, и она уже не понимала, где она и что с ней, только смеялась от всего сердца, а по залу прокатывались аплодисменты. Монтан, у которого ритм в крови, наблюдал эту сцену, и, когда прихрамывая, спотыкаясь, обессиленная, но счастливая Эдит подошла к нему, он сказал, что прекрасно понял всю механику. Несколько дней спустя Пиаф и Монтан доказали, что больше им учиться у американцев нечему.

Война кончилась.

Мы должны были начать съемки фильма «Безымянная звезда». Продюсер, покоренный Эдит, собрал вокруг нее великолепных актеров. Это были: Марсель Эррап, Мила Парели, Жюль Бери и Ив Монтан, который делал первые робкие шаги в кино.

Эдит, как известно, никогда не увлекалась туалетами, и я почти силой затащил ее к одному из знаменитых парижских модельеров. Но, увидев себя элегантно одетой и хорошо причесанной, она со свойственным ей юмором заявила: «Знаешь, парижские дома моделей кое-что могут».

С этих пор Эдит решила одеваться только у знаменитых портных, но у нее никогда не было свободного времени и ей не удавалось следить за модой. Поэтому понравившуюся модель она заказывала во всех цветах… «Так проще», – говорила она.

Однажды мне довелось присутствовать на примерке Эдит. Это было в доме Сердана, в Булони, в «узком кругу», то есть в присутствии примерно сорока человек. Если память мне не изменяет, речь шла о самом обыкновенном платье из серой шерсти; но думать так значило не считаться с мнением льстецов и подхалимов, приходивших в экстаз от малейшего жеста Эдит, любых фактов, относящихся к ней.

В это время Эдит только поправлялась после автомобильной катастрофы (покалеченная рука была еще сильно искривлена), и я должен сказать, что, когда она появилась в этом платье, вовсе не от чего было приходить в восторг. Однако раздались именно восторженные возгласы. Я не буду называть имена тех, кто восклицал:

– Но это же Рита Хэйворт! Марлен! Ты восхитительна, великолепна… – и т. д. и т. п.

И только я молчал… Тогда она спросила:

– Ну что же ты ничего не говоришь? Ты находишь, что я безобразна? Так скажи это, скажи, что ты думаешь.

Я улыбнулся:

– Мне никогда не приходило в голову сравнивать тебя с Ритой или Марлен…

Все вокруг хранили ледяное молчание… Эдит посмотрела на меня внимательно. Как всегда, она все поняла.

Когда через час мы с ней садились в машину, чтобы куда-то поехать, она взяла меня за руку и сказала:

– Знаешь, я ведь поняла, что ты хотел сказать… Но им доставляет такое удовольствие думать, что я им верю!

Большой дом Сердана в Булони, с ванной из черного мрамора, огромным залом с колоннами.

Эдит и Марсель надеялись там долго жить и любить друг друга, но судьба распорядилась иначе.

Какой одинокой и крохотной казалась она в этом доме после катастрофы, унесшей ее большую любовь. Она гордилась всей этой пышностью, немного крикливой, немного театральной, для которой не была создана. Эдит любила все самое простое, и для нее не было большей радости, чем пить кофе, сидя на кухне.

Дом в Булони появился в период роскоши, собственной телефонной станции, секретарей и китайских поваров.

В этом доме, как на вокзале, можно было встретить множество людей, и никто хорошо не знал, в чем состоят их обязанности, что они тут делают.

Однажды я зашел за Эдит, мы собирались куда-то идти, и на площадке, соединявшей оба крыла дома, встретили одного из артистов ансамбля «Компаньон де ля Шансон». С ним была прелестная девушка.

– Хэлло, малыш! Откуда ты? Я давно тебя не видела! – сказала ему Эдит. Он покраснел.

– Но… мадам… вот уже две недели, как я и моя невеста находимся у вас в доме… Понимаете… Я…

Эдит засмеялась:

– Понимаю. Ты был немножко занят? Да? Все правильно, малыш, она прелестна! Оставайтесь у нас сколько хотите.

Такой была Эдит Пиаф. Но об этом в газетах не пишут.

V

Дом Пиаф. Многие слышали о нем, но только живя его жизнью, можно было понять его безрассудный, ошеломляющий уклад, если слово «уклад» вообще применимо к этому дому.

Пиаф была человеком выдающимся, необыкновенным и жизнь вела необыкновенную. Ее всегда окружали друзья (настоящие и те, кто так себя называл), импресарио, начинающие певицы и поклонники. Время проходило в непрерывных увлекательных беседах. Иногда Эдит исполняла тысячи ролей, была весела и смеялась, а иногда, обессиленная, замирала где-то в глубине слишком большого для нее кресла и принималась за свое бесконечное вязание.

Ее оценки были всегда окончательными, вкус – безошибочным, она обладала даром открывать таланты.

Когда собирались гости, вначале каждый старался поговорить с ней, потом обычно говорила она. В какой-то момент она вдруг бросалась к роялю и звала того композитора, кто был у нее в этот вечер, – Мишеля Эмера, Глансберга или Гигит (так она называла Маргерит Монно).

– Вот, послушай, – говорила она обычно, – что ты об этом скажешь…

И уже ее пальцы касаются клавиш, музыки еще, собственно, нет, но Эдит что-то напевает, ее голос крепнет, и происходит чудо: на ваших глазах рождается песня, она еще не сложилась, но Эдит ее «чувствует», угадывает, она вся напряжена, натянута, как струна, сейчас для нее ничего не существует, она никого не видит.

Склонившись над роялем рядом с композитором, она снова и снова повторяет свою мелодию, ее глаза сияют, она вся охвачена возбуждением.

Вокруг замолкают, взоры устремлены на нее, все понимают: происходит нечто удивительное. Эдит Пиаф (об этом говорили все композиторы, писавшие для нее музыку, все поэты, писавшие слова) была не только исполнительницей песни, она была ее вдохновительницей и участвовала в ее создании, она была прирожденным музыкантом.

Она была жестока к другим и к себе. В своем творческом порыве она всех увлекала, околдовывала. Так проходили часы, целые ночи. Наутро все были без сил, и только одна Эдит – неутомима; ее глаза светились торжеством: она наконец «держала» свою песню.

Если вам довелось видеть, как рождались песни Эдит Пиаф, вы этого никогда не забудете, это было сильнее, чем ее концерт.

Как-то я обедал у нее. По счастливой случайности нас оказалось всего четверо или пятеро. Эдит была веселой, отдохнувшей.

– Ну, Сель, – обратилась она ко мне, – когда же ты напишешь для меня новый сценарий?

Неловко, бестолково я стал объяснять, что это нелегко, так как она не все может играть, ее внешние данные не ко всякой роли подходят.

Она меня оборвала. Это был один из немногих случаев, когда я увидел жесткость в ее взгляде.

– Что ты этим хочешь сказать? Что я нефотогенична, некрасива?

Я начал бормотать что-то бессвязное. Я хотел объяснить, что актрисе с такой яркой индивидуальностью нельзя предлагать что-нибудь шаблонное…

Она молчала… Молчание становилось тяжелым; наконец, взвешивая каждое слово, она сказала:

– Я знаю, о ком ты думаешь… (и она назвала несколько известных актрис). Да, бесспорно, они красивы, но, поверь мне, о них забудут, никто не будет знать, кем они были, а я буду жить в ваших сердцах, даже если умру.

Я молчал, у меня перехватило горло…

Эдит встала, подошла к радиоле и сказала очень мягко:

– Если через две минуты ты не запросишь пощады и не заплачешь… я больше не Пиаф!

Она поставила «Гимн любви» и, стоя рядом, пела дуэтом со своим собственным голосом эту душераздирающую песню.

Радиола была пущена на полную громкость, но голос на пластинке не мог заглушить великолепного голоса живой Эдит. Это было фантастично. При одном воспоминании об этом меня пробирает дрожь… и я снова плачу.

Это было одно из тех мгновений, когда вам открывается совершенная красота и вы через искусство постигаете, насколько прекрасна жизнь.

Раз я уж заговорил о песнях, расскажу, как родилась для экрана «Свадьба», которую Эдит исполняла в фильме «Безымянная звезда».

По первоначальному замыслу зритель не должен был ее видеть, он слышал лишь ее голос. Но режиссеры предполагают, а продюсеры располагают, и в один прекрасный день наш продюсер заявил, что зрители должны увидеть Пиаф на экране, так как прежде всего она знаменитая эстрадная певица. Пришлось согласиться, и Эдит попросила дать ей несколько дней, чтобы посоветоваться с Маргерит Монно и Анри Конте. Это заняло у них не много времени, и однажды вечером, после съемок, она пригласила продюсера с женой и меня на квартиру к Маргерит Монно.