Семен Гурарий - Азбука легенды. Диалоги с Майей Плисецкой Страница 7

И к законопослушанию.

И к нему тоже. В Германии не как у нас, где все усилия большинства граждан направлены не на выполнение законов, а на изощренные усилия и ломанье головы, как их избежать и нарушить. Поэтому, я думаю, мы еще не скоро будем жить как немцы. А может быть, никогда. Мой дорогой, любимый Александр Сергеевич Пушкин писал, что у нас не будет дорог и через пятьсот лет. Вот прошло уже двести, и он прав оказался. В чем-то даже хуже стало. Раньше были все-таки проселочные. Недавно мы смотрели страшный телерепортаж о российских дорогах: грузовики застревают по горло. Выехать нельзя. По сто машин стоят. И шофер не имеет права покинуть машину, иначе его уволят с работы. Рабы даже так не жили. Это хуже рабства. От рабов требовали работы, а сейчас даже этого не требуют. А уж не дай бог, какое стихийное бедствие… Вот оно как насчет дисциплины. Но русский народ терпел, терпит и будет терпеть. Как сказал Николай Лесков устами своего героя в рассказе «Продукт природы»: «Пусть бы кто-нибудь сам-третий проделал этакую штуку над сорока французами!.. Черта с два!»

Не все, как Вы, обладают силой, характером и просто смелостью противостоять обстоятельствам, как это было при постановках «Кармен-сюиты» и других балетов Щедрина. Или как когда-то Дягилев…

Ну, Дягилев один подобрал для Русских сезонов в Париже выдающихся артистов, хореографов, пригласил первоклассных художников, композитора Игоря Стравинского. Это была бомба, осколки которой разлетелись по всему свету.

Но прежде всего – по Европе. Что означает для Вас Европа? Можно ли говорить вообще о европейском балете сегодня?

Европа – это центр мира. И для меня значим в Европе, повторяюсь, прежде всего – Париж. Несмотря на огромный успех повсюду, все-таки и всегда – Париж. По вкусу. По тому, как в Париже ощущают искусство. По трепету и мурашкам от самого города и парижского стиля. По тонкости в восприятии прекрасного. Безусловно – Париж.

Может быть, это и некое особое, стойкое мироощущение парижан? В повседневном стиле жизни, быте, одежде, еде? Кстати, какую роль играет в жизни Майи Плисецкой еда?

Еда? Применительно к сцене и профессии, еда, конечно, всегда поддерживала физические силы. Конечно, чтобы выглядеть прилично, надо было себя в еде ограничивать. Но существует еще одна не менее важная сторона в ней – вкус. Разумеется, не только для этого мы живем, но если еда вкусная, то это в какой-то степени и вкус жизни. А когда же еда еще и красиво поставлена на столе, сервирована, то я смакую ее, наслаждаюсь просто… И не надо здесь много размышлять, надо просто почувствовать ее вкус.

Когда-то на вопрос, как Вам удается сохранить форму, Вы ответили: «Сижу не жрамши». Об этом очень талантливо написал в своем эссе о вас Андрей Вознесенский.

А вы знаете историю этой фразы? Одна французская журналистка донимала меня вопросами о диете: чем я питаюсь, не лепестками ли розы, и так далее, пока я ей не ответила по-русски: «Сижу не жрамши!» Она так и напечатала в газете, только латинскими буквами. Андрей был в восторге и использовал эту фразу. С его легкой руки это выражение ко мне «пришилось» навсегда. Хотя сидеть не жрамши? Со мной это иногда случалось, но о-о-о-очень редко, так – через много о…

Наши век и время двигаются в каком-то диковинном танце. Даже наш разговор «пританцовывает» и не всегда хочет выстраиваться согласно алфавиту. Движение времени настолько порой нереальное, что невольно хочется спросить: живем мы или не живем? Или это какая-то иллюзия, мираж?

Живем мы или не живем? Скорее всего живем, раз чувствуем, разговариваем. Раз вы мне такие вопросы задаете. Вот когда не будем ничего чувствовать, тогда…

Не кажется ли Вам, что жизнь с годами как-то убыстряется? Становится более стремительной.

Как ни странно, но мне так не кажется. Когда говорят: «Жизнь так быстро протекла, пролетела», то мне хочется воскликнуть: «Да что вы, она просто бесконечна!» Все, что было, было безумно давно, и живу я безумно давно, наверное, сто лет. Словом, я совершенно не разделяю общепринятого мнения: «Ах, жизнь пролетела как вихрь!»

Я имел в виду, что сама окружающая жизнь набрала определенную скорость. Теперь люди быстрее передвигаются и вроде бы быстрее говорят, танцуют.

Ну, раньше и вода была слаще, и собаки иначе лаяли.

Кстати, теперешние собаки и в самом деле лают по-другому. Только думают ли люди в своей массе теперь быстрее?

Нет, по-моему, ничего не поменялось. Жизнь как была, так и осталась в своей основе прежней. Иллюзия изменений связана со скоростью наших передвижений самолетами и прочими транспортными средствами. Действительность превзошла технически почти все, о чем мечтали люди. Поэтому даже сказки на современных детей уже мало действуют. Я недавно слышала, как одна маленькая французская девочка, узнав о чудесном волшебстве слов «Сезам, откройся!» из сказки «Волшебная лампа Аладдина», сказала без всякого удивления: «А, это двери открываются, как у нас в универсаме». Такие и прочие пришедшие к нам технические новшества стали привычными средствами каждодневного обихода. Всего этого такое количество, что жизнь и кажется быстрей. Мне, помню, когда-то удалось за три часа на самолете «Конкорд» в Южную Америку долететь! Сравните – былое месячное путешествие на теплоходе и стремительные, невероятные три часа в воздухе! И все эти изменения произошли в течение одной жизни.

Наверное, при необходимости печку, которая раньше только в сказках сама ездила да любимых героев возила, в настоящее время можно модернизировать и заставить летать с реактивной скоростью.

Сказка превзошла быль – это так. Но жизнь осталась жизнью. Люди живут и умирают только один раз. Это поменяться не может.

Ощущаете ли Вы себя свободной, и если да, то что привносит в Вашу жизнь это чувство?

Многое. Может быть, потому, что ведь раньше я была несвободна и зависела от занимавших всякие начальственные должности ничтожеств. Впрочем, они и сами были, конечно, несвободны. Мало того, становились, в первую очередь, рабами той системы. Помните, как у Андрея Вознесенского: «Победители, прикованные к пленным…»?

Если человек свободен, он, тем не менее, должен даже в быту, в каждодневном «мельтешенье», все равно обозначать для себя пределы свободы.

Конечно, абсолютной свободы нет, с этим я согласна. Но люди, которые не жили в той нашей жуткой тоталитарной системе, они не могут понять, как мы жили. Когда молодая солистка Большого театра Светлана Захарова меня как-то недавно спросила, почему запрещали «Кармен», я должна была бы ей все объяснять сначала. И даже если все-все объяснить, это ничего не даст. Выросло новое поколение другой формации.

И потом, как говорят в Германии, каждый человек должен упасть на свой собственный нос. На чужих ошибках мало кто учится.

Только на своих. Ведь все думают, я не такой, я особенный, у меня все будет по-другому. А потом наступают разочарования и так далее.

Вероятно, поэтому так мучают многих людей, осознанно или неосознанно, мысли о некоей незавершенности своей жизни, своих устремлений: вот это я не сделал, вот это не свершилось…

Это уже характер. Меня кто-то спросил: жизнь – это эскиз? На сто процентов нет. Многое я сделала в своей жизни вопреки обстоятельствам. Казалось, можно быть довольным – преодолела. И все-таки многое свершилось в силу разных причин несколько поздновато. Даже Бежар как-то сказал в сердцах: «Эх, если бы я знал Майю на двадцать лет раньше, мой балет был бы другим…» Поэтому, размышляя о незавершенности любой жизни, я, в который раз, мыслями возвращаюсь к Парижу, к жизнеощущению парижан, олицетворяющему для меня вневременную открытость миру. Возможно, я идеализирую, но мне кажется, что все в этом городе сплелось воедино – прошлое, настоящее, будущее – и что это не просто парижане, а жители всей планеты, которые на парижском «перекрестке» просто встречаются, обмениваются и «переваривают» самые различные направления жизни и искусства. Где всё (и, кстати, в балете тоже) перемешалось. И не требует никакой завершенности. Ее и не может быть, так как процесс этот вечный, как сама жизнь, перетекающая от одного поколения к другому. И это нормально и замечательно, что нас, передовых, так сказать, европейцев одинаково восхищают теперь танцоры из Китая и Японии, Филиппин и Кореи. Разумеется, европейское мышление, культурные традиции по-прежнему сильны, но сегодня это лишь часть всемирных процессов. Я говорю, разумеется, о балете. Конечно, в Европе тоже всякие «загибы» есть. Скажем, произведения французского композитора, парижанина Пьера Булеза, это для меня вовсе не Париж. И даже, простите, не музыка.